Александр Ян - Мир полуночи. Партизаны Луны
— Документы на машину прислали. — Ростбиф хлопнул об стол техпаспортом. — «Селяночка» с харьковской регистрацией. С утра поездим, присмотрим. Запасная нора у нас будет все там же — мотель «Тормозок»,[19] домик четырнадцать. Ночной сменщик там не просыхает. Машину будем менять в промзоне. — Мигнула точка на другом берегу Днепра, Ростбиф нажал «Масштабирование» — проекцию целиком занял один квартал: законсервированный трубопрокатный завод. — Сейчас поужинаем, поедем в парк и сделаем окончательную рекогносцировку. Присмотрим точки закладки взрывпакетов, создадим модель и покрутим ее… Эней, возьми камеру — будете с Гренадой изображать парочку. Сниматься на фоне.
В дверь деликатно постучали.
— Да, можно, — отозвался Ростбиф.
На пороге показалась Гренада. В джинсах, в футболке, косметика смыта, волосы собраны в хвостик.
— Все готово, идемте есть, — сказала она.
Ужин был немудрящий — курица с рисом из консервов и немного резаных тепличных огурцов с помидорами. Большая часть сегодняшних покупок в пищу не годилась. Ростбиф извинился за то, что сейчас произведет некоторое амбре, достал из кармана коробочку, извлек оттуда головку чеснока, отломил два зубчика, очистил и схрупал, обмакивая в соль.
— А что… и в самом деле помогает? — с почти суеверным трепетом спросил Гадюка, ака Джо.
— От простуды — в шестидесяти случаях из ста, — серьезно ответил Ростбиф. — Мощный естественный антисептик и антибиотик. Я, кажется, простудил себе глотку на этой веранде…
— А как вы думаете, — спросила Гренада, — этот… Искренников… он нам не испортит дело?
— Одним варком больше, одним меньше. — Эней пожал плечами. — Наша цель — Газда. Пока будем прорываться к нему, палите во все, что движется. Никого, кроме варков и охраны, там не будет. И вообще — я не думаю, что Искренников придет. Он уже далеко.
— Но ведь он… любит эту Гонтар, — робко возразила Гренада.
— Варки любить не умеют.
— Я не был бы так категоричен. — Ростбиф почти не ел, хорошо подкрепившись в ресторане, но приналег на чай. — Однако считаю, что если Искренников и появится на месте казни, то смешает карты им, а не нам. Еще один дестабилизирующий фактор никогда не бывает лишним, да и гоняться за двумя зайцами сложнее, чем за одним. Главное — не отвлекаться самим. Появился он или нет — вы действуете именно так, как сказал Эней: стреляете в охрану Газды. Со всеми непредусмотренными обстоятельствами предоставьте разбираться нам.
* * *Джинсы, курточка и хвостик шли Гренаде куда больше, чем наряд проститутки-любительницы, но что-то оставалось в ней такое, что не смывалось вместе с косметикой и не снималось с одеждой. Какое-то нарочито разбитное выражение лица, какая-то разухабистость в позах, принимаемых на фоне Музея войны и монтирующегося помоста для казни. Видно было, что ей до смерти хочется выглядеть «правильно», и поэтому она топырит попку, выпячивает грудки и надувает губки.
Они с Энеем уже изображали парочку — вчера, во время первичной рекогносцировки, когда Эней объяснял ей на местности боевую задачу. Уже тогда у него возникло ощущение, что его кадрят. Теперь оно сменилось уверенностью. Только этого еще не хватало. И так все плохо.
Энею не составляло никакого труда уделять объекту больше внимания, чем напарнице, а вот выглядеть заинтересованным было сложнее. Он тоже переоделся — в синие джинсы и свободный свитерок. Мотострайдер исчез, на его месте появился студент, немного сутулый (наклеенная на грудь от плеча к плечу полоска медицинского пластыря) и с неуверенной походкой (салфетки в носках ботинок). Лицо только слегка не соответствовало образу влюбленного студиозуса — слишком мало эмоций. Гренада не могла дождаться, когда же дело будет сделано и она наконец расслабится. А пока они прошлись от Музея войны к набережной через парк по широкому спиральному спуску и сделали несколько панорамных снимков. Уже смеркалось, но они все успели.
Музей войны построили еще в двадцатом веке, когда процветал культ героической победы советской империи над нацистским рейхом. Тогда там располагалась диорама, прославлявшая героизм советских воинов. Столетие спустя, когда управились с последствиями войны куда более бессмысленной и кровопролитной, его превратили просто в Музей войны и разместили там новую диораму, обличающую ужасы «бойни народов». Со стороны центральной улицы музей выглядел обычным старым административным зданием, облицованным плитками ракушечника, с двумя рядами широких окон по фасаду. А со стороны парка круглился глухой выступ на весь торец. В этой-то части здания и находилась диорама с изображением черного, промороженного Екатеринослава, голодных толп, вооруженных банд и чумных кордонов.
По обе стороны от выступа располагались широкие площадки, раньше на них стояли древние пушки и реактивная установка, но сейчас их там не было: увезли на реставрацию. Напротив круглого торца рабочие ставили помост для завтрашнего представления.
С левой стороны стена в лесах — старое здание опять ремонтируют. Сколько Эней себя помнил, там вечно что-то чинили. Древний бетон крошился, его цементировали заново современными пластифицирующими составами, меняли проржавевшие рамы огромных окон или облицовку из крымского ракушечника.
Эней купил мороженое, и они с Гренадой не спеша зашагали по мосту на Монастырский остров. Монастырь там стоял еще до коммунистов, а потом — короткое время после коммунистов, до Войны и Поворота. Сейчас над деревьями возвышались голова и плечи доктора Сесара Сантаны. Городская легенда гласила, что раньше вместо Сантаны стоял Шевченко.
— А тут раньше был памятник Тарасу Шевченко. — Гренада словно отозвалась на его мысли. — Его хотели перенести в парк Глобы, но, когда снимали с постамента, он сорвался с крана и разбился. Про это еще стишок есть…
— Дiти мoi, дiти мoi, скажiть менi — за що? Чим та срака мексиканська вам вiд мене краща?[20] — проговорил Эней. — Я слышал эту историю… Бывал здесь раньше.
— Знаешь, — сказала Гренада, — ты совсем не такой, как о тебе рассказывали.
— Это случается.
Гренада не знала, о чем еще заговорить, и надолго умолкла. Они вошли в парк, Эней взял билеты на колесо обозрения. Уже безо всяких рабочих целей — просто хотелось посмотреть на свой сумеречный город в огнях.
Он сбежал из дома в тринадцать лет и с тех пор в Екатеринославе не бывал ни разу. В памяти осталась река, огромная и добрая, целый лабиринт затонов и островов, по которым отец катал его и сестру на водном мотоцикле; канатная дорога, длинный песчаный пляж, ловля окуней на «самодур», раскисший снег, липнущий к лыжам в балке, — здесь были теплые зимы… И вот сейчас он смотрел на город — и не чувствовал его своим. Это был один из многих городов Восточной Европы, где ему предстояла акция — тоже одна из многих.
Может, оно и к лучшему…
— А тебя не косит убивать человека? — прервала его раздумья Гренада.
— Да мне уже приходилось. Косит, конечно. Но они знали, что делали, когда нанимались в охрану к варкам.
— Я не про охрану. Ты понимаешь, про что я.
Эней понимал. Он был, пожалуй, единственным, кто принял предложение Ростбифа с ходу и не раздумывая.
— Газда через три дня станет варком, если мы ему не помешаем. Он согласился есть людей. Ему не угрожали, не запугивали смертью — он ради этого делал карьеру. Людоедов — убивать.
— Что, если всех перестрелять, никто не захочет идти в варки?
— Призадумаются.
Эней сомневался. Он очень сомневался и о многом догадывался, но не все мог Гренаде рассказать, поэтому чувствовал себя неловко.
— Ну, может быть… — Гренада сказала это только для того, чтобы поддержать разговор.
Ей было и страшновато, и безумно интересно. Это было дело — не то что дацзыбао подкидывать или информашки писать. А с другой стороны — послезавтра ее, может, уже не будет на свете… Как ни странно, эта мысль не бросала ее в дрожь — наоборот, приподнимала.
— Знаешь, а мы подозрительно выглядим.
— В смысле? — не понял Эней.
— Ну, вроде как парочка — а не целуемся.
Эней помолчал немного (колесо прошло точку апогея и начало спуск), потом пожал плечами.
— Хорошо. Давай поцелуемся.
Они перегнулись через поворачивающий кабинку «руль» и соприкоснулись губами. Эней почувствовал искусственно-малиновый вкус помады, требовательный напор языка… и больше ничего. Раскрыл губы, попробовал ответить.
Ничего.
И слава Юпитеру, как сказал бы Ростбиф.
Он осторожно отстранился. Гренада достала салфетку, вытерла ему лицо там, где испачкала помадой.
— А знаешь, про тебя говорили, что ты полный банзай. А ты нормальный парень.
Эней подал ей руку, помог сойти с колеса.
