Александр Токунов - Забытые учителя
«Мешок на голову и в подземелье к карликам. За тридцать три года люди так и не свыклись с тем, что всё руководство внизу и мир теперь наизнанку. Массара́кш[8], как сказал бы Умник».
Володьку и Ивлева вежливо попросили сдать оружие, а затем надеть на голову чёрные мешки из плотной ткани. «Шифруются наши партнёры, даже с теми, с кем торгуют не первый год». Затем так же вежливо подхватили под руки и скорее понесли, чем повели.
Володька припомнил старый видеоролик, своеобразную аудиовизуальную экскурсию по Поклонной горе. Часть этой экскурсии была посвящена Мемориальной синагоге: «Уникальный мемориал памяти евреев — жертв Холокоста, возведенный Конгрессом евреев России при содействии московских властей, играет важнейшую роль не только для российской еврейской общины, но и для нашей страны в целом. Строительство комплекса синагоги и Музея еврейского наследия и Холокоста стало знаковым событием в истории новой демократической России. Открытый в 1998 году мемориал стал органичной частью архитектурного комплекса Поклонной горы. Он является одним из ключевых звеньев в цепи исторической памяти о Второй мировой войне, живых свидетелей которой становится с годами все меньше. Здание синагоги и музея, над которым трудились известные зодчие Моше Зархи и Владимир Будаев, стало ярчайшим примером современной синагогальной архитектуры. Декор главного зала, украшенный композициями знаменитого израильского скульптора Фрэнка Мейслера, справедливо считается одним из лучших в мире. Экспозиция Музея еврейского наследия и Холокоста, занимающая пространство цокольного этажа и галереи здания, на сегодняшний день не имеет аналогов не только в России, но и на всей территории бывшего Советского Союза. Уникальная экспозиция делится на две части. Первая посвящена истории евреев в Российской, а затем в Советской империи, их религиозной и повседневной жизни. Подлинным украшением музейной коллекции являются необычайно красивые ритуальные предметы, а теме «местечка» — «штетла», составившего целую эпоху в жизни российских евреев, посвящена инсталляция, навеянная образами картин Марка Шагала. Мир штетла со всеми его обитателями погиб в огне Холокоста, страшному времени которого посвящена вторая часть экспозиции. Документы и фотографии, расстрельные списки и письма из гетто проливают свет на ужас и масштаб катастрофы. Никто из посетителей не остается равнодушным к документальным кадрам из этого трагического фильма. Но экспозиция рассказывает не только о жертвах нацистского геноцида — в музее представлены личные вещи, письма и дневники еврейских бойцов и командиров, героически сражавшихся на фронтах Великой Отечественной, материалы по истории создания еврейских партизанских отрядов, об участии евреев в Сопротивлении на оккупированных территориях. Особый раздел экспозиции посвящен праведникам народов мира — людям разных национальностей, которые, рискуя жизнью, бескорыстно спасали евреев от нацистов».
В этой экскурсии описывались и другие достопримечательности Поклонной горы: Мемориальная мечеть, храм Георгия Победоносца, говорилось также и о решении построить буддийский дацан, но его так и не успели построить. Володька подозревал, что входы в бункер есть и в этих храмах. Это было бы символично, но уж слишком неудачно они были расположены, и, видимо, поэтому использовался только один из них — в синагоге.
Шли больше двадцати минут. Мешки сняли только возле камеры термообработки, и началась привычная всем процедура. Володька подозревал, что их специально водили кругами, чтобы выждать необходимый инкубационный период.
После медицинского отсека их встретил лично дядя Зураб. Он сердечно обнял Ивлева и коснулся губами его щеки. Володьку он лишь одобрительно и вместе с тем немного покровительственно похлопал по плечу:
— Я вас, дарагие мои, сейчас провожу в Правительственный сектор, там отдохнёте с дороги, а потом можно и о делах поговорить.
Зураб шел впереди и лучился радостью от встречи. Он был как всегда толст и лощён, казалось, всё его низкое коренастое тело было покрыто короткой седой щетиной. Голова же напоминала хорошо отполированный шар и даже отражала свет ламп в коридоре.
— Жень, родной, ты слышал, зары, кажется летать научились? — продолжал светить лысиной и улыбкой Зураб, старательно делая вид, что не обращает внимания на шестерых охранников, которые построились вокруг прибывших в некое подобие римской «черепахи»[9].
— Да, было что-то такое, слышал, но подробностей не знаю, — ответил Ивлев.
— Да у домодедовских самолёт исправный ненароком оказался, наши все не могут понять, откуда у них топливо. Агентов у Генералитета там не было, их всегда сразу разоблачали… И как они научились управлять такой сложной машиной? Просто взяли и улетели на Готланд.
— Так значит, Зураб, полёт всё же возможен?
Усупашвили протестующе замахал руками:
— Ты што, дарагой! Это же смерть! Экспедиции уже не раз организовывались и в Варберг, и на этот чёртов Готланд. Если ты забыл, то твой анклав тридцать лет назад отправил туда экспедицию, и чем это закончилось? Вернулся кто-нибудь?
— Пока никто, — задумчиво произнёс Ивлев, прокручивая в голове картины давно минувших лет. — Однако если заражённые вернутся, но уже с антивирусом, это будет огромный просчёт.
— От этого удара не оправится никто… — изменился в лице дядя Зураб.
— Вот именно. Сам подумай, какие настроения сейчас царят в обществе? Все, кому не лень, скоро начнут обсуждать этот полёт и спрашивать: «Зурабчик, почему зары могут, а мы не можем?..»
— И то верно. Нужно их как-то отвлечь, может быть, эту организовать… как её…
— Экспедицию, — услужливо подсказал Ивлев.
— Да, да, дарагой! Я скажу Нариману…
— А что с Камилем Эдуардовичем?
— Погиб Камиль, Женя, погиб три месяца назад… Геройски погиб, дарагой, как воин, — вздохнул Усупашвили. — Нариман теперь за него. Короче, я Нариману скажу, а там, как решат наверху — такие вопросы надо решать с… А вот мы и пришли, — перебил сам себя дядя Зураб. Он остановился перед дверью апартаментов, набрал код и толкнул ее ногой: — Проходи, Женя, устраивайся. Володю я устрою здесь рядом, соседняя дверь.
Ивлев остался один.
Да, вот тебе и повод задуматься. Зураба он знал не один десяток лет, Камиля Фархатова тоже. За это время он научился играть с ними на одном поле… Но вот о младшем брате Камиля Наримане он не знал почти ничего.
Да и как мог погибнуть Камиль? Это обтекаемое «геройски, как воин»… Что-то здесь нечисто. Полковник Фархатов не был склонен лично идти в атаку, он слишком любил себя, любил жизнь, женщин, застолья — всё сразу и в большом количестве. Кому-то Камиль мог показаться открытым и дружелюбным, но Ивлев знал, что это маска, знал это так же уверенно, как и то, что Фархатовы не являются истинными хозяевами Соколиной Горы.
«Эх, Клёнушка, если бы ты больше внимания уделял внешней политике и связям, я бы сейчас знал больше…»
«Но был бы ты тогда жив?» — голосом Клёна осведомилась совесть.
«В этом и вопрос…»
Николаев-старший, несомненно, знал больше, Ивлеву же приходилось находиться в делегациях на вторых ролях, и эта второстепенность всегда злила его. Теперь он главный, но не владеет полной информацией, и это злило его ещё больше. А злость — плохой советчик.
Пройдясь по комнате, Ивлев сел в кресло. Этот номер был ему знаком как свои пять пальцев. Зураб называл его правительственным, но Ивлев подозревал, что это всего лишь номер для гостей. Номер, не апартаменты, а именно номер, всё здесь было какое-то уравнительно-совдеповское, но не было той советской добротности, качества и основательности — оставался только неприятный осадок. Хозяева Соколиной Горы были люди прижимистые и умели считать деньги, гостеприимностью не отличались — всегда селили в один и тот же номер, всегда приставляли дополнительную охрану из своих. Вглубь бункера не пускали — все переговоры проводились в пределах двух уровней.
Уровнем ниже располагался конференц-зал, в котором и принимались все делегации, проходили обсуждения, подписание документов и прочие формальности. Затем главы делегаций куда-то уходили, а Ивлеву и остальным членам делегации предлагали перекусить в местном буфете. Меню там не отличалось разнообразием, от мясных блюд Ивлев всегда тактично отказывался, приходилось довольствоваться разного рода крем-супами. Во время таких перерывов Ивлев поминал добрым словом родной анклав, где с сельским хозяйством и животноводством всё было в порядке.
Неожиданно в дверь постучали. Ивлев тут же сел прямо: «Кто бы это мог быть?» В комнату вошел элегантно одетый человек, который вполне мог бы сойти за Вито Корлеоне в молодости — не хватало только розы в петлице; впрочем, её с успехом заменял кроваво-красный рубин.
