Валентин Егоров - Шпион Его Величества
Сегодня вечером хотел Сашку Кикина в царском кабаке до отвала водкой напоить, да, видно, не судьба.
Весь день после битья по мордасам вся государева прислуга меня далеко стороной обходила. Бил меня Петр Алексеевич в одиночестве, за глухой стеной, но во дворце, видать, и стены уши имеют. Прислуга всегда все и вся знает, кого государь привечает, а кого по спине дубинкой охаживает. Я даже подернул от озноба, прошедшего по телу, плечами, на секунду представив себе, как государь меня по спине дубинкой лупит.
— Ну чего, как мышь половая, притих, вошь горбатая?
В этот момент над моей головой послышался голос Петра Алексеевича. Я осторожно поднял голову и увидел стоящего перед собой великого государя. Хотел вскочить и бухнуться к его ногам с мольбой не выгонять меня, но ноги в тот момент совсем меня не держали, так и остался сиднем сидеть на стуле.
— Да кто же тебя, мил сударь, так по рылу обиходил? Оно ж у тебя вдрызг разбито, живого места нету, — участливо поинтересовался Петр Алексеевич и, толкнув плечом Федора Матвеевича Апраксина, стоявшего рядом, добавил: — Смотри, Федька, что значит быть молодым и зеленым юнцом. Только что приютил сироту бездомного, дал хорошую работу, а он уже водку жрет, вон как от него водочным запахом несет. Что говоришь? Что водкой от него не пахнет. Что это от нас с тобой анисовкой за версту несет, говоришь. Может быть, и от нас водкой пахнет. Но мы с тобой на полпути задержались, ведь собирались Барятинских навестить, Князева супруга сегодня хорошим мальчишкой разрешилась. Нужно будет это дело обмыть, а то будет непорядок. Так что, Федька, пошли, а то поздно будет.
С этими словами пьяная парочка царственно развернулась и, слегка пошатываясь, направилась к выходу из дворца, а на стол перед самым моим носом брякнулся целый пятак. Дрожащими от волнения и переживаний руками я поднял эту государеву монету и долго ее рассматривал. Она была новенькой монетой, без единой царапины, щербины, и ее еще никто не трогал на зуб. Из-за нее меня чуть ли не выгнали из дворца, едва не лишили работы, но я ведь не чувствовал себя виноватым во всем этом происшествии. Сам государь Петр Алексеевич приказал, не щадя живота, вести учет его трат. Когда же я нашел недостачу, сказал ему об этом, то сейчас он признал мою правоту, вернув этот пятак.
А битья по морде не было, вообще не было! Об этом надо навсегда забыть и никогда не вспоминать. Ну забылся на минуту человек и дал пару оплеух, с кем этого не бывает.
С этими мыслями я достал свою тетрадь и каллиграфическим почерком сделал в ней требуемую запись о царских расходах за позавчерашний день. Подведя итог, я удовлетворенно откинулся на спинку стула и проорал диким голосом:
— Сашка, где ты?
В ответ я не услышал ни единого звука, Кикин не отзывался. Видимо, под теплый бочок подбивался к какой-нибудь невинной девице из царской прислуги. Мне они совершенно не нравились, слишком уж были разбитными и все про все знали. Не успевал ты рот открыть, чтобы вопрос задать, а они уже ответ знали. Неправильно это. Девицы должны быть стеснительны, к мужам уважительны и внимательно прислушиваться к тому, что те им говорили. Но без Сашки в любом кабаке делать будет нечего, слишком скучно даже есть будет, поэтому я открыл рот и уже нормальным голосом произнес волшебные слова, на которые Кикин не мог не прореагировать. Мой друг Сашка был большим любителем за чужой счет водочки попить.
— Придется подниматься и одному в кабак отправляться, — сказал я, словно говорил сам с собой. — Говорят, туда свежую анисовку завезли.
— Ты, что, паря, шутить изволишь? Как это можно одному в царский кабак, так и настоящей пьянью стать можно, — тут же послышался Сашки Кикина голос за моей спиной. — А ты и пить водку совсем не умеешь. Без меня тебе там делать совсем нечего, да и не надобно. Чего кричал-то, неужели меня в кабак пригласить хочешь?
Я в нескольких словах объяснил Кикину свое желание хорошенько обмыть свое первое жалованье и приобретение новых башмаков. Сашка внимательно меня слушал, согласно кивая головой. Он уже успел с Митькой Епанчиным пропустить по чарке водки, сейчас был в полной готовности продолжить вечерне-ночное веселье. Все уже знали, что Петр Алексеевич во дворце ночевать не будет, у Барятинских будет пить анисовку до самого утра, пока не упадет и его обратно во дворец не привезут в карете. Примета такая была, если он в вечер уходит с Федором Матвеевичем Апраксиным, то они будут веселиться до самого утра.
В какой-то момент пламя свечи осветило мое побитое лицо. К этому моменту оно распухло до неимоверности и ничем не напоминало обыкновенное человеческое лицо. При виде подобного безобразия на том месте, где должно было находиться мое лицо, Сашка Кикин всплеснул, как баба, руками и, хотя прекрасно знал, кто это сделал, деланным голосом поинтересовался:
— Друг милый, да кто это тебя эдаким образом отделал? Вместо лица ты сейчас носишь поросячью личину. Никто тебя в таком обличье не узнает, да и на людях в таком виде появляться нельзя. Лешка, ты только себе представь, как я, любимый денщик Петра Алексеевича и блестящий лейб-гвардии офицер, могу с таким свинячьим рылом в обнимку в кабаке показаться?!
Но в этот момент Сашка Кикин сообразил, что такими словами может преградить себе дорогу к тому, чтобы на славу, да еще и за чужой счет повеселиться в царском кабаке. Поэтому он попытался дать задний ход, но оказался в ситуации, когда не мог сразу же отказаться от им же произнесенных слов. Быстрым вороватым взглядом Сашка порыскал по сторонам, пытаясь найти достойный выход из тупика, который сам же себе и создал своими заранее не продуманными словами.
— Слушай, Алешка, а почему бы тебе сейчас свою разбитую морду не занавесить девичьей косынкой. Глядишь, сразу приличным и таинственным мужем станешь, которого государев денщик Сашка Кикин сопровождать изволит. Вся пьянь в кабаке от этой некой таинственности со скамеек попадает. А косынку я тебе подыщу, тут у меня случайно в кармане камзола завалялась.
С этими словами Сашка достал из кармана синюю кисею с женскими ароматами и нацепил ее мне на уши. Жалко, зеркала поблизости не было, а то было бы хорошо посмотреть на себя в этой «таинственности».
5Этот кабак располагался в Замоскворечье, идти до него было далековато, он ничем не отличался от других царских кабаков. Но Сашке Кикину именно этот кабак почему-то особенно нравился, вот и пришлось нам туда переться чуть ли не через всю Москву. Несколько раз нас останавливали ночные сторожа и не пропускали через рогатки, перегораживающие улицы. Они интересовались, кто мы такие и куда премся. Сашка тут же хватался за шпагу и, угрожающе, громко и пьяновато крича, требовал нас немедленно пропустить, а то он всем кровь пустит. Но сторожа на его шпагу и крики мало обращали внимания, а увидев «занавеску» на моем лице, лихорадочно бежали разводить рогатки. В Москве в ту пору зверствовал настоящий душегуб, который топором и ножом лишил жизни немало людей. Сторожа, по всей очевидности, принимали за меня этого душегуба и старались, от греха подальше, избавиться от такого прохожего.
Сашкин кабак оказался забит пьяными забулдыгами до полного упора, ни одного свободного местечка, да и шагу в этом хаосе пьяного мужичья негде было сделать. В дальнем углу тихо пьянствовала группа солдат знаменитого Преображенского полка. Они пришли вместе со старым капралом, заняли весь стол и чинно, под руководством капрала через определенные интервалы хором поднимали чарки и хором пропускали внутрь водку, чинно закусывая простыми луковицами. Пока я наслаждался таким организованно-красивым солдатским потреблением водки, Сашка уже тащил меня к пустой бочке, неизвестно откуда вдруг появившейся неподалеку от раздаточной лавки целовальничьего, с которым он, видимо, успел договориться. Забулдыги прерывали свои шепотные разговоры и провожали меня испуганными или злобными взглядами, когда мы с Сашкой проходили мимо их столов.
На минуту в зале повисла тяжелая тишина, но, когда мы устроились за бочкой, разговоры начали постепенно возобновляться.
Но я всем нутром ощущал, что наше появление внесло определенный диссонанс в поведение посетителей этого кабака. Общий фон веселья и пития в этом кабаке, казалось бы, сохранялся как прежде, но это было только внешнее впечатление. В поведении отдельных забулдыг появилась непонятная настороженность и опаска, спиной я постоянно ощущал десятки подозрительных взглядов. Но я так и не успел до конца в этом обстоятельстве и своих ощущениях разобраться, как на бочке появился штоф с белесой жидкостью и большеразмерными чарками.
Сашка лихо распечатал штоф и по чаркам набулькал этой белесой жидкости. Затем он поднялся на ноги и предложил выпить полную чарку за нашего благодетеля Петра Алексеевича. Я, в принципе, особо не спешил пить водку, так как закуски на бочке еще не было, а пить без закуски я не любил. Но Кикин был весьма убедителен и настойчив, да и отказываться пить за такой тост было аморально, люди могли бы меня неправильно понять. Ушаковских людей можно было встретить в каждом царском кабаке.[29] Поэтому я неохотно поднялся на ноги и, взяв чарку в правую руку, молча кивнул головой, соглашаясь с его тостом. Немного помедлил, затем своей чаркой чокнулся с чаркой Кикина, а затем решительно опрокинул ее содержимое в свое горло. Жидкость обожгла горло и обрушилась в желудок, в тот момент я себя почувствовал умирающим человеком. Мне хотелось согнуться в три погибели и эту отвратительную водку из своего желудка выплеснуть наружу, чтобы избавиться от той желудочной боли, которую она принесла.
