Наталья Игнатова - Чужая война
– Постойте! Элидор – это бывший принц Элеман?
– Верно, – доброжелательно улыбнулся тысячник.
– Корабли будут. – Комендант облегченно вздохнул и махнул рукой в сторону кресла. – Присаживайтесь, капи… э-э, тысячник.
– Благодарю, но я спешу. Командир попросил передать вам, что будет очень признателен, если мы выйдем завтра на рассвете.
– Но у меня нет столько свободных кораблей.
– Вы что-то не поняли, комендант. – Собравшийся уже уходить Наргиль снова повернулся к Эльтару. – Мы выйдем завтра на рассвете в любом случае. И командир в любом случае будет вам очень признателен. Даже мертвому.
* * *
Через час Астальдолондэ напоминал захудалый монастырь, осчастливленный посещением Хранителя. Правда, это сравнение приходило в голову только Элидору. Все остальные сравнивали город исключительно с потревоженным ульем, взбесившимся табуном или разворошенным муравейником.
Проклявший всех принц был в городе. Да не один, а в компании трех тысяч бойцов. Которые, похоже, тоже сошли с ума. Все как один. Они требовали кораблей. И комендант дал им все, что смог найти.
Готская империя. Путь в столицу
Приказ был ясен. В Готхельм. Любой ценой в Готхельм.
Его нельзя было выполнять, этот приказ. Но и не выполнить его было нельзя.
А «любой ценой» истолковал шефанго так, как счел нужным. На это у него еще хватало сил. И свободы хватало. Независимости отпустил ему неведомый владелец Паучьего Камня ровно столько, сколько нужно было, чтобы понимать весь ужас своего положения.
– Летя на запад по ухоженной, мощеной дороге, Эльрик заставлял себя не думать о том, что ждет впереди.
«Любой ценой». Вот это ему понравилось. И попытки солдат на заставах остановить несущегося на обезумевших лошадях всадника заканчивались…
Для них – совсем заканчивались.
И ничего уже не было потом.
Добираясь до столицы империи, Эльрик убил больше людей, чем за два года службы в Эзисе. И потерял счет загнанным лошадям. Он спешил. И слухи не успевали опередить его. И некому было предупредить дисциплинированных готских вояк о том, что не шефанго это мчится по дороге, в грохоте копыт и хрипе задыхающихся коней. Что смерть это летит, принявшая обличье красноглазого нелюдя.
И длинные, не заплетенные в косу – просто собранные в «кентаврийский хвост» – волосы бились за спиной императора, как хвост кометы, сеющей ужас, несущей проклятие.
Когда до Готхельма оставалось несколько часов пути, Эльрик остановил очередную пару скакунов. Выводил, их. Расседлал. Дал остыть и напиться.
Потом побрился. Вымылся в холодном лесном ручье. Вычистил одежду. И стал заплетать волосы в высокую косу. Тщательно. Аккуратно. Как будто это было самым главным в его жизни.
В Готхельм въедет шефанго. Это он уже понял. Не хватило сил сознательно отпустить Зверя.
Испугался?
Может быть.
Ведь любой шефанго с молоком матери впитывает ужас перед черной яростью.
А может быть, надежда действительно умирает последней.
Эльрик почистил коней. Одного отпустил. Второго заседлал. Расчесал ему хвост и гриву. Сел верхом и ровной рысью отправился в город.
Стража на воротах пропустила его, не задавая вопросов. Хуже того, солдаты отсалютовали копьями и взяли «на караул», когда шефанго проезжал под высокими каменными сводами.
Готхельм был обнесен тремя стенами. Столица империи росла постоянно, но готы никогда не ленились укреплять новые кварталы.
И через вторые ворота Эльрик проехал как почетный гость, в перекрестье взглядов, под сдавленный шепот в спину.
Если бы он мог видеть себя со стороны, он понял бы, почему гордые готские бойцы так почтительны к нелюдю. Но он не видел.
Перстень императора грел левую руку, магия его начала работать без приказа, окружая шефанго ореолом Власти и Могущества.
Эльрик не чувствовал этого.
Зато чувствовал, как леденит другой перстень, в оплавленной серебряной оправе. Холод этот пронизывал до самого сердца. И била невольная дрожь. И с пронзительной, до воя, до крика, тоской вспоминалось солнце в Степи.
Эльрик ухмыльнулся, проезжая под третьими воротами. И копья дрогнули в руках стражников.
Мимо них проследовал властелин, как видение, как тягостный кошмар. А ведь в Готхельме никогда не боялись Властвующих.
Во дворе курии шефанго спрыгнул с коня, бросил повод в руки подоспевшего конюха, проигнорировал вежливые – почему-то напомнившие Ямы Собаки – поклоны встречных рыцарей. Он вошел в каменный холл, из которого поднималась наверх широкая мраморная лестница, не застеленная ковром.
К тому времени как «Бичи» поняли, кто миновал их, к тому времени как вспомнили они цвет мертвых глаз и белую, змеящуюся по плащу, длинную косу, к тому времени как сопоставили рыцари увиденное с тем, что пережил орден всего пять лет назад – пережил или выжил, это трудно было решить с ходу, – Эльрик уже входил в кабинет сэра Зигфрида.
И сумрак, царящий здесь, в северной части здания, за задернутыми темными шторами, сумрак этот заледенил.
Не сознавая, что делает, шефанго зябко запахнулся в широкий кожаный плащ.
– Что, холодно? – участливо поинтересовался сероглазый человек, удобно устроившийся в высоком резном кресле. – Рад наконец-то познакомиться с тобой, нелюдь. А ты и вправду похож на демона. Интересно, демоны способны чувствовать боль?
Способны. Чувствовать боль способны все. И все стало болью. И пытка длилась вечность. А потом еще вечность. И сознание рвалось в окровавленные клочья, но не могло покинуть тело и билось в судорогах, раздираемое ледяными осколками пронзительной, чистой боли.
– Примитив, – прохрипел Эльрик, слыша, как хрустит во рту крошево собственных зубов. Попытался встать. Не смог. И весь сосредоточился на том, чтобы заставить тело подчиниться.
Поднялся, цепляясь за стену.
– Ты… мог бы выдумать что-нибудь… получше. Смертный.
Зигфрид молчал. Смотрел с интересом.
Эльрик понимал прекрасно, что если отлепится от стены – ноги не удержат. Но и стоять так, вцепившись пальцами в резьбу на деревянных панелях, было унизительно.
«Вспомни хисстара, Торанго».
Гот воспользовался перстнем точно так же, как Эльрик в Башне. Пытать с помощью магии проще и эстетичнее.
Император хмуро улыбнулся. Сделал шаг к генералу. Качнулся, но устоял.
– Кресло Его Величеству, – вполголоса произнес Зигфрид. И кресло действительно появилось. – Садись, – кивнул гот.
Эльрик не сел – упал, скривившись от новой вспышки боли. Холодным ужасом накатило:
«Опять?!» Он даже не заметил, что стиснул зубы, готовый удержать крик. Впрочем, кажется, это у него не слишком получалось. Вспомнить не смог.
– Да не бойся. – Гот покачал головой. – Уже все. Мне просто нужно было наказать тебя.
– Надо думать, я сильно тебя обидел, – медленно проговорил шефанго. Слова давались трудно, как будто позабылись все разом. – Хорошо, если так.
– Знаешь, – задумчиво сказал генерал, и серые глаза его стали мягкими, словно потеплели, – мы с тобой и вправду похожи.
– Я никогда не пытал. – Подкатила тошнота, и Эльрик на секунду прикрыл глаза. – У меня для этого всегда были палачи. Рабы.
– Хочешь сказать, что я тоже палач? Или раб? – Зигфрид кивнул. – Опрометчивое заявление.
За окнами была ночь. И свет уже не просачивался в узкие щели между портьерами.
Генерал поднялся из кресла. Достал из резного, красного дерева шкафчика бутылку с вином и два кубка. Разлил. Протянул один из кубков де Фоксу:
– Это хорошее вино. Эллийское.
– Да пошел ты, – вяло посоветовал Эльрик. – У тебя ко мне дело или ты заставил меня скакать через всю страну, чтобы «наказать»?
– Пей, – спокойно сказал генерал. И все встало на свои места. Точнее, де Фокс вспомнил свое место. Потому что не смог отказаться и даже отвернуться не мог, чтобы не видеть, как он, он сам, послушно берет кубок.
– Молодец. – Зигфрид с удовольствием сделал глоток. – Теперь к делу. Тебе нужно подлечиться, сам понимаешь. Но это сделают здесь, в Готхельме. После ты отправишься к себе в империю. Хватит уже шляться по Материку, пора вспомнить, что ты правитель. А сейчас мне нужен твой Меч. Мне плевать, что он там собой представляет, но Рилдир зря не посоветует. Отдай мне клинок.
И это тоже был приказ.
Но выполнить его Эльрик не мог. Ведь Меч остался притороченным к седлу Тарсаша. А скакун сгинул где-то на перевале Великих Западных гор.
Только вот не выполнить приказ Эльрик тоже не мог.
Зигфрид еще успел бросить на шефанго изумленный взгляд, пытаясь сообразить, не потерял ли Торанго разум от боли и отчаяния…
Один только взгляд.
Пальцы сжались на витой рукояти, пачкая ее черным.
И сгинуло наваждение.
Но последний приказ генерала еще звучал, не успев рассыпаться в прах, в сиянии стройного лезвия. Приказ гласил:
