Андрей Столяров - Детский мир (сборник)
— Разумеется, мой мальчик, подумай. Ты — взволнован, это для тепя так естественно. Мошешь сеготня не рапотать. Я разрешаю…
— А заказы?
— Сакасы я расфесу после опета, не беспокойся…
Это было удивительно кстати.
И, проводив Старого Томаса до дверей, попрощавшись с ним на сегодня и обещав еще раз все хорошенько обдумать, он не стал открывать мастерскую, как ранее предполагалось, а вместо этого быстро, но не торопясь, собрал свои вещи, которые уложились в довольно компактный узел, обвязал их бечевкой, мельком сообразил, что узел этот надо засунуть в щель за полуразрушенным гаражом, есть там одна симпатичная щель, если задвинуть досками, то никому и в голову не придет, что здесь что–то спрятано, — выключил в чуланчике свет, постоял посередине затемненного помещения, как бы запоминая, а затем, вдруг очнувшись, повесил со стороны черного хода замок и, нырнув в ослепляющее летнее марево, смешанное с запахом тополей, прошагав по асфальтовым улицам, которые были полны небывалого света, оказался в том хорошо знакомом районе, где река, пересекавшая город, разделялась на два одинаковых русла, и гранитный мысок между ними царил над водой наподобие бастиона.
Здесь он сел на скамейку, поставленную между клумбами сквера и довольно долго смотрел на открывающуюся перед ним великолепную панораму: река была ярко синяя, белела на другой ее стороне приземистая громада Дворца, угловатые крыши домов лепились одна на другую, и пронзала поднебесную ширь игла Первоапостольского собора.
Дребезжали на обоих мостах бегающие туда и обратно трамваи.
Чирикали воробьи.
Вероятно, ничего не изменится, подумал он. Вероятно, даже никто ничего не заметит. Останется скопище труб, которые уже не дымятся, останутся переулки и тупики, исхоженные столетиями, останется серый камень, который каким–то образом рождает очарование. Здесь, наверное, не обходится без волшебства. Все это, конечно, останется. Исчезнут лишь нити, заставляющие нас танцевать. Прекратится ужасное кукольное представление. Или не прекратится? Может быть, просто сменятся персонажи, а карикатурный бессмысленный хоровод так и будет кривляться, затаптывая упавших. В конце концов, куклам не больно. И тем не менее, хоровод уже распадается.
— Я сделаю это, — вслух сказал он…
И вдруг дернулся от собственного непривычно шершавого голоса.
Будто по провели наждаком по металлу…
Через полчаса Марочник уже входил в затоптанный школьный двор, где трава лишь седыми былинками пробивалась сквозь утрамбованность почвы, настроение у него было отличное, он даже насвистывал, отчаянно при этом фальшивя, и нисколько не удивился, когда увидел четверых растрепанных потных подростков, видимо, уже утомившихся и лениво пихающих мяч от ворот до ворот, и еще одного — стоящего в стороне как бы с независимым видом: сунув руки в карманы и носком старых кед ковыряющего унылую землю.
Он нисколько не удивился, только сердце у него неприятно заныло, и он неожиданно для самого себя помахал подростку рукой:
— Эй, а ну–ка, подойди сюда на минутку!..
Видимо, это была судьба.
Подросток нехотя обернулся, а затем подошел и встал перед ним — между прочим, все также, руки в карманах, но к тому же еще и нахмурив почти девчоночьи брови.
Куртка на левом плече у него была немного надорвана, а заплаты на джинсах выцвели — чуть ли не до белизны простыней.
И рубаха на загоревшей груди была до половины расстегнута.
Какой–то он был неприкаянный.
— Здравствуй, — сказал ему Марочник.
— Здравствуйте… — ответил подросток.
— Ты знаешь, кто я?
— Знаю, папа…
— Я не оторвал тебя от твоих друзей?
— Да нет, папа, у меня сейчас есть свободное время…
В голосе звучала легкая мальчишеская хрипотца.
Марочник сказал — волнуясь и поэтому наталкивая одно предложение на другое:
— Ты вот что, не думай обо мне слишком плохо, я, конечно, далеко не самый лучший отец, но, наверное, все–таки и не самый худший. Просто так иногда бывает, что обстоятельства складываются непредвиденным образом. И в итоге попадаешь туда, куда, может быть, попадать и не следовало бы. Но я помнил о тебе все это время… И я мучился без тебя, потому что обоих вас мне катастрофически не хватало…
— Я знаю, папа, — сказал подросток.
— Знаешь? Я рад, что ты знаешь…
Он внезапно запнулся, чувствуя, что говорить больше не о чем. Возникало ночное томительное ощущение пустоты. Пустота расширялась, охватывая собою всю жизнь. И поэтому он растерянно и безнадежно промямлил:
— Может быть, ты сам хочешь спросить меня о чем–нибудь?..
Тогда Клаус несколько оживился, и на лице его появилось выражение любопытства.
— Папа, скажи мне, пожалуйста, а Мышиный король, он действительно существует?..
Марочник не ожидал такого вопроса.
— А почему ты интересуешься?
— Говорят, что… те, кто в лесах… знают о его появлении…
— А ты его ждешь?
— Ну, как сказать… относительно…
Марочник переступил с ноги на ногу.
— Нет, — ответил он тихим голосом, — это — просто поэтическая метафора. Правда некоторые метафоры имеют обыкновение овеществляться, но в данном случае — я не думаю, что такое возможно…
— Понятно, — заметил Клаус.
Чувствовалось, что ему уже скучно и тягостно от этого разговора.
Надо было заканчивать.
И, пробормотав нечто вроде: До свидания, ты меня всетаки не забывай… — и услышав в ответ такое же вялое: До свидания, папа, я не забуду… — Марочник, не оглядываясь, пошел через утрамбованный двор, и зашел, не оглядываясь, в здание школы, которое встретило его тишиной и прохладой, и прошел, как во сне, по коридору первого этажа, и, дойдя до крашеной в серое двери, на которой было написано: «Котельная. Вход запрещен», распахнул эту дверь и, остановившись у обшарпанного стола, произнес раздраженно и вместе с тем очень высокомерно:
— Ну где ты там, Попрыгунчик?!. Долго я тебя буду разыскивать?..
Тут же из сумрака, где светились на контрольных щитах лишь шкалы приборов, выдвинулся, наверное, уже давно ожидающий Дуремар и, напрягшись, водрузил на стол «дипломат», сверхъестественный вес которого заставил все сооружение скрипнуть.
— А чего меня разыскивать? Я — вот он, тут, как и договаривались…
— Готово? — не обращая внимания на обиду, спросил Марочник.
Вместо ответа Дуремар открыл «дипломат» и с явной гордостью указал на широкую плоскую флягу, которая заполняла собой всю внутренность чемоданчика.
— Сделано. В лучшем виде!
Фляга была действительно хороша: ровная, отполированная, как будто заводского изготовления, шов, который соединял обе ее половины, был аккуратно запаян, а ребристая, чтоб было легче отвинчивать, крышечка имела даже цепочку, скрепленную с корпусом.
В общем, не фляга, а произведение народного творчества.
Дуремар имел право гордиться.
— Не течет, не капает, — довольно сказал он. — И налито под завязку, чтоб не плескалось. А вот тут я на всякий случай положил моток бельевой веревки…
— Зачем?
— Для запала…
Лоб его сморщился.
Марочник закрыл «дипломат» и поднял — проверяя, как это все будет осуществляться в реальности.
Тяжесть была ощутимая, но вполне транспортабельная.
— А ручка выдержит? — спросил он.
И Дуремар замахал ладонями:
— Не сомневайся!..
После чего, как фокусник, достал из–за приборной панели бутылку марочного коньяка, два стаканчика и, открутив золотистую пробку, очень ловко плеснул темно–коричневой жидкости на самое донышко.
— Чисто символически, — сказал он. — Грех перед таким делом не выпить. Ну! Я тебе желаю успеха, и чтобы с тобой ничего не случилось… За нашу удачу!..
Коньяк обжег горло.
— И все–таки я не понимаю, — сказал Марочник, выдохнув. — Тебе–то это зачем? Зачем ты мне помогаешь? Повышение, вот, получил. Скоро, наверное, перейдешь в Департамент. Жизнь складывается нормально…
Он зажевал конфетой.
А Дуремар вдруг ни с того ни с сего набуровил себе сразу половину стакана — хлопнул, и вытаращенные глаза его заслезились.
Отвисли землистые щеки.
— Разве это жизнь, братец… Сегодня ты начальник, а завтра тебя ткнут мечом, и — кранты… Ни уверенности, ни порядка… — Он крепко зажмурился. — Нет, братец ты мой, делай свое дело, не сомневайся. Помоги тебе Мышиный король! Дай, братец, я тебя поцелую!..
— Такой поцелуй уже был в истории, — сказал Марочник. Ладно–ладно, не обижайся, я что–то немного нервничаю сегодня. — Он нагнулся и осторожно принял портфель, который незадолго до этого поставил у стенки. — Все. Наверное, мне нужно двигаться…
— Прощай, — сказал Дуремар.
На секунду Марочнику захотелось его обнять. Все–таки как–никак старый приятель.
Но это было бы уже совсем глупо.
