Людмила Белаш - Имена мертвых
Он дома. Его обряжают в зимнюю шапку, в рукавицы, дают ветку шиповника, кладут в сани, рядом высыпают горсть обрезанных ногтей: «Это чтобы ты крепче цеплялся за скалы, сынок».
«Какие скалы, мама?»
«А на пути в киямат, сынок».
«Вот и холстина, твой мост через пропасть».
«Спи, сынок, спи, милый, до архангеловой трубы».
Сиреневый свет меркнет, над Изерге кто-то склоняется.
«Киямат-тора, это ты? Я — Изерге…»
«Нет, — отвечает нависшая тень, — я не тот, за кого ты меня принимаешь. Я — Герц. Попробуй-ка встать, парень».
Долгое время Изерге не может понять — где он? жив он или нет? Провалившись в забытье под потолком чистой, но бедной комнатки деревенского дома, он просыпается в городской квартире, где за окнами — приглушенный шум моторов.
Перед глазами тает светящийся дым, похожий на марево лесного пожара. Киямат-тора, то потирая подбородок, то ероша рыжую шевелюру, бормочет, глядя в раскрытый ламповый приемник.
«Что-то не так… В чем же ошибка?.. А? может, мощность маловата?.. Я с тобой с ума сойду, Клейн».
Киямат-тора говорит чужими словами, но Изерге понимает его. «Клейн» — это то же, что и «изи» — «маленький».
«Ешь, — кормит его Герц, — это куриный бульон, тебе полезно».
«Как там война?»
«Какая еще война?! она кончилась, забудь. Русские взяли Берлин, потом Прагу, и все».
«А… Гитлер? Гитлера поймали?»
«Не успели, отравился».
Шаркая ногами, держась за стену Изерге подходит к окну.
Мир.
Мир! Мир! Мир! Больше нет войны!!
Блестящие автомобили, нарядные женщины! Красотища! Зелень! Так прекрасно, что даже не верится, как будто сон.
Домой. Скорее.
«Ты куда это собрался?»
«Мать зовет, плачет».
«У тебя нет денег, документов. Даже до русской оккупационной зоны не доедешь. И вообще, ты…»
«Спасибо, что меня вылечил. Я твой должник».
«Я тебя не вылечил. — Большой, но отощавший Герц устало садится, косясь на странный радиоприемник. — Ты не сумеешь уехать, тебе нельзя встречаться с полицией. Дней через семь, восемь… я точно не знаю когда, но… Черт, как это тебе объяснить?!»
Гренки, бульон и сладкий чай не помогают, даже дефицитный мед и американский шоколад не впрок. Тяжесть и колотье в груди валят с ног, горло раздирает надсадный кашель, мутится в глазах. И вновь Изерге выныривает из темноты сквозь лиловое мерцание.
На сей раз он поступает умней: дождавшись, когда Герц уйдет, убегает из дома. Герцу это обходится в сутки лихорадочных розысков. Герц мечется, с нарастающей тревогой представляя, что Клейн начнет возвращаться в киямат при свидетелях.
Выручает чутье на тайное, незримое для других свечение. И то, что Изерге, отчаявшись сесть на поезд, пустился в обратный путь пешком — безошибочно и напрямик, как перелетная птица к родному гнезду.
Бросив в кустах взятый напрокат потертый «БМВ», Герц спешит за удаляющимся Изерге через сырой заросший луг.
«Ты не можешь уйти, Клейн. Давай вернемся в город вместе, я все расскажу тебе».
«Пусти, я по-хорошему прошу последний раз, — шатаясь от слабости, Изерге все же готов к драке. Но Герц выше, сильней, его удар тяжел и меток. В висок — не убить, оглушить».
Герц несет его к машине, как ребенка. На счастье, здесь безлюдно, и он не боится, что кто-нибудь видел их. Он испытывает жгучий, почти нестерпимый стыд, и не знает, как будет оправдываться перед Клейном, когда тот опять оживет.
Ему кажется, что он несет своего — еще нерожденного — сына.
Глава 3
Нежно защебетал будильник — короткими трелями, чтобы не раздражать.
Марсель просыпалась медленно, нехотя, переворачиваясь с боку на бок, комкая подушку и плотнее натягивая одеяло на плечи, пока ноги не открылись; тянуло назад, в сон, в изнеможение, где легкое тело приятно ныло и пело, как после танцев до упада, но сон уходил, впитывался в подушку, как в песок, пока голова не стала ясной и осталось лишь открыть глаза.
Она проснулась в небольшой, но удобной палате. Матовая стеклянная дверь, умывальник и все прочее за высокой, до потолка, складной перегородкой, телевизор и видик на элегантной подставке, цветы, зеркало, телефон, электронные часы — все как положено. Марсель сладко потянулась — настроение прекрасное! Хорошо быть здоровой!., только есть очень хочется.
Над дверью мелодично прозвучал сигнал; с улыбкой и подносом вошел плечистый невысокий санитар в бледно-зеленой форме — гладкие черные волосы, темные, чуть узковатые глаза.
— Доброе утро, барышня! пора завтракать. Я — Алард Клейн, из утренней смены.
— Доброе утро, Алард. Я — Марсель.
Как мило, что в больнице все приветливые и предупредительные. Как будто весь мир — один дом.
— Зовите меня просто Клейн. Будете кушать сидя или в постели?
— А можно встать?
— Разумеется, барышня.
«А мне было совсем плохо! — весело думала Марсель, надевая тапочки и халат. — Но все прошло! Наверное, я лежала без сознания… и бредила кажется, — бред вспомнился ей смутно и угрожающе, она дернула плечами от отвращения к своей слабости. — Надо сказать огромное спасибо врачу и всем, кто за мной ухаживал».
Она умылась и потянула шнур, свисавший с кронштейна; васильковые шторы разъехались — увы, окно тоже было матовым, молочным; щелкнув ногтем по стеклу, Марсель удивилась — ого! толстое, как литая стеклянная плита!
— Пожалуйста, Марсель.
Завтрак был чудесный: горячий бульон, телятина с кашей, кофе с молоком, малиновый джем и булочка, все пахучее, дразнящее, аппетитное. Марсель сдерживалась, чтобы не проглатывать куски целиком, и, жуя, прикидывала — сейчас около девяти, па в университете, а ма, должно быть, скоро придет; они знают, что она уже в порядке и звонить им… а! можно позвонить Долорес.
Незаметно появился санитар; утирая губы салфеткой, Марсель дружески ему подмигнула:
— Все очень вкусно, Клейн! Спасибо.
— Очень рад, что вам понравилось, барышня. Позвольте, я заберу… А сейчас послушайте моего совета — ложитесь-ка; придет профессор посмотреть вас, он строгих правил и не одобряет, если больные скачут как козы.
— А мне так хорошо, что я и скакать могу.
— Не сомневаюсь, барышня, но вы лучше примите к сведению мой совет.
— Сейчас лягу, — послушно кивнула Марсель и, только за Клейном закрылась дверь, прыгнула к телефону.
— Да-а? — послышалось в трубке знакомое контральто Долорес.
— Лолита, здравствуй! Это я — Марсель.
— Глупая шутка, — резко ответили на том конце провода и положили трубку.
«Вот это да…» — недоуменно собрав губы трубочкой, Марсель еще раз набрала номер.
— Это опять вы? — Голос Долорес звучал жестко. — Прекратите, или я заявлю в полицию.
Последовал щелчок — и частые гудки. Марсель не успела огорчиться, как зазвучал входной сигнал — и она мгновенно оказалась в постели.
Неторопливо вошел высокий пожилой мужчина, тоже одетый по-больничному, с кожаной папкой; его тяжелое, неподвижное лицо насторожило Марсель, а блекло-синие глаза прижали ее строгим взглядом к подушке. Раньше она никогда его не видела — или не запомнила.
Подвинув к кровати легкий стул, вошедший улыбнулся уголками тонких, резко очерченных губ.
— Здравствуйте, Марсель. Меня зовут профессор Вааль, Герц Вааль.
— Доброе утро, профессор. — Дежурная улыбка профессора не поколебала отчуждения, которое сразу поселилось в душе Марсель. В профессоре чувствовалась несокрушимая сила; он походил на одного из тех великанов, которые… нет, не надо вспоминать. Санитар Клейн — тот хоть и с фигурой вышибалы, не то культуриста, но от его широкого нескладного лица веяло добрым теплом. Профессор был другой.
— Как ваше самочувствие?
— Очень хорошо.
— Вас ничто не беспокоит?
«Телефон, — мысленно ответила Марсель, — меня беспокоит», а вслух сказала коротко и суховато:
— Нет, не беспокоит.
— Я рад за вас, — тем же дежурным голосом отозвался профессор. — Мне надо кое-что сообщить вам — нечто очень важное для вас. Приготовьтесь выслушать меня внимательно и постарайтесь понять.
Марсель с некоторой опаской наблюдала, как он открывает свою толстую папку.
— Это вечерняя газета. Посмотрите.
«Ничего себе — нечто важное! — Марсель пробежала глазами заурядную „Дьенн Вахтин“. — Что здесь такого особенного? — выборы в магистрат, выставка аквариумных рыбок, человек искусан собакой, ограбление на вокзале, террористы…»
— Я посмотрела.
— Вас ничто не удивило?
— Нет, профессор.
— Взгляните на дату выпуска.
Она пошуршала листами, возвращаясь к началу, — и обомлела.
Нет, чушь какая-то…
Марсель еще раз вчиталась в красную рамочку справа от заглавия, внутри у нее стало холодно и пусто, а в голове заметался панический вопрос, который тут же слетел с языка:
