Лев Вершинин - Сельва умеет ждать
В исступленной тишине с пронизанного золотым шитьем пурпура гобеленов понимающе улыбались Отцы-Основатели…
…Спустя полчаса, когда давно уже удалился Лорд, когда убрел наконец, что-то высчитывая на пальцах и поминутно разводя руками, Племяш, когда с овальной площадки у здания головного офиса Компании взмыл ввысь последний аэроджип, а главврач клиники имени Энгерта звонком уведомил приемную Председателя, что восемьдесят есть восемьдесят и медики не боги, зато жизнь и, возможно, психическое здоровье господина Прокопенко находятся вне опасности, Шамиль Асланович стоял, бессильно прижавшись лбом к стеклу Хрустальной галереи, и нежный багрянец уходящего на покой солнца смягчал резь в не умеющих плакать глазах Имама.
Никто, кроме господина Салманова, не виноват в нынешнем кризисе. Никто не позволит господину Салманову уйти в кусты, свалив на чужие плечи столь тяжкий груз. Затеяв публичную порку, умница Вилли хотел встряхнуть старого кореша по-настоящему и, ничего не скажешь, добился своего.
Господам Смирновым и Худису рано праздновать: приручить лох-ллевенского затворника далеко не просто. Рычаги управления ситуацией пока еще под контролем Компании…
Все эти буделян-быдлянчики — чепуха, такого добра накупить нетрудно. Сами набегут. На цырлах. Жизненно важно сейчас — раздобыть Принца, упаковать и с розовым бантиком на шее торжественно вручить скорбящему родственнику.
Как бы ни был капризен Дед, такие услуги не забываются.
Значит, будем искать. Местонахождение объекта известно точно, люди работают… и, в конце концов, сколько ее, той Валькирии?
Земля. Лох-Ллевен. 29 августа 2383 года.
…Приоткрылась дверца, и златокудрая девушка в белом кружевном платье и шляпке, украшенной флердоранжем, выпорхнув из кареты, звонко воскликнула:
— Успела! О счастье, успела! Заклинаю вас, прочь оружие!
Изумление заставило Честного Билла позабыть о ране.
— Бекки, девочка моя, — произнес он, расширенными глазами глядя на возлюбленную свою приемную дочь. — Почему ты здесь? Отчего ты не в Мелитополисе, где ты живешь у нашей бабушки ?
— Да, я жила у нее, — сверкая лазурью очей, отвечала юная прелестница. — Я жила у нее, резвясь и играя. Но старый Том рассказал мне все, и я помчалась вслед за вами, и вот я здесь!
Из дилижанса, кряхтя, выкарабкался пожилой негр в полосатой жилетке и при галстуке. Губастое плоское лицо было бы уродливо, не озаряй его свет простодушия и неподдельной доброты.
— Так оно и есть, мастер Уилли, — подтвердил он, нахлобучивая на курчавую седую голову видавший виды цилиндр. — Такова она с детства, наша маленькая мисси, уж если что придет в голову, то никак не остановишь. Эх-хе-хе, не стоило бедному негру слушать индейца Джо… Махнув рукою, добряк сделал шаг в сторону.
— Щеки-в-Смоле глупее курочки вобискви, — сурово вымолвил Джеронимо, вождь апачей, по-пумьи спрыгивая на сухую землю с подножки дилижанса. — Щеки-в-Смоле не знает правильного пути.
Он тряхнул головой, поправляя пышный головной убор, и орлиные перья красиво ниспали на спину, а многочисленные тотемы, висящие на вампуме, расшитом умелыми скво, заколыхались.
— Три Пера тоже не знал правильного пути. Он был плохим индейцем, — продолжал старик, неторопливо раскуривая трубку. — Теперь Три Пера знает правильный путь. Он хороший индеец. — Томагаук, блеснув подобно серебряной рыбке, улетел куда-то вдаль. — Народ гор будет отныне возделывать землю и чтить распятого вами бога, бледнолицые братья…
Вытащив из-под рубахи простенький нательный крестик, вождь истово приложился к нему и бережно вернул на место. Единственный глаз его наполнился печалью.
— В год, когда серый бизон забодал старого шамана, мальчик из форта, похищенный моим народом, был продан в пеоны на большую гациенду за рекой. Это было скверным делом, не угодным распятому Богу. Ныне мальчик нашелся. Это хорошее дело, угодное распятому Богу. Пусть же обнимет своего сына Верная Тропа. А ты, Бесчестный Путь, обними своего отца. Хау. Я сказал!
Вздох, сорвавшийся с уст шерифа, способен был выжать стон сочувствия даже из гранита. Не смея поверить, пристально вглядывался он в потупившегося Эль-Койота, сперва — недоверчиво, но тотчас же и с робкой надеждой различая в его смуглом лице милые черты своей дорогой покойной жены. О! Ужели Творцу угодно было явить чудо и вернулся его сынишка, его маленький Майкл, бесследно пропавший столько лет назад?! Да! Уже не может быть сомнений! Можно ли не узнать эту родинку на щечке, этот кроткий взгляд больших темных глаз, столь похожих на материнские?!
— Иди же ко мне, иди скорее, сынок! — плача от счастия, воскликнул Честный Билл. — Бедная Лиззи, она не дожила до этого светлого дня, в который так верила!
Эль-Койот медлил. И тогда Бекки, порывистая бесстрашная Бекки, подбежав, схватила его за руку.
— Приди в отцовские объятия, Мигель! Не медли! Настал час признаться во всем! — Она была прекрасна в своей решимости. — Знай, отец: мы любим друг друга, любим уже давно, и добрый патер Браун, храни его Господь, обвенчал нас четыре года назад!
Непривычная нежность выразилась в суровом взоре шерифа.
— Будь я проклят, если встану на дороге вашего счастья, дети мои! — воскликнул он, сильными руками прижимая счастливую пару к широкой груди. — Но отныне, Майки, ты должен порвать с прежними дружками и взяться за ум! Иначе не будет тебе моего отцовского благословения!
Как ни пытался откликнуться юноша, ни единого слова не вырвалось из его сдавленного очищающими рыданиями горла. И не кто иной, как Бекки, верная, мужественная Бекки, ответила за него:
— Отец, это уже решено! Завтра же мы отправляемся в Европу, учиться живописи! Ах, как он рисует, мой Мигелито!
Добрый негр захлопал в ладоши, словно дитя. Сурово кивнул одноглазый апач. La banda de mexicanos выразила одобрение беспорядочной пальбой в воздух. И лишь одну злую, испорченную душонку не смогли согреть лучи всеобщего ликования.
— В Европу! В Европу!! — возопил Хорли О'Элберет, в сердцах бросая оземь широкополую шляпу. — Так что ж, стало быть, прощай, разгульная жизнь?! И бедному Смоку судьба бродяжничать по грязным улицам, пробавляясь скудным подаянием?!
Он зарыдал. Да Анджело Ла Бестиа, честный малый, не был бы самим собой, оставь он товарища в трудную минуту.
— Клянусь святым Кесбертом, святым Дунстаном святым Озриком, дружище, тебе не придется бродяжничать по грязным улицам, пробавляясь скудным подаянием, — во всю глотку гаркнул отставной сержант, и тяжелая рука его с грубоватой лаской легла на плечо ирландца. — Махнем-ка все вместе в Клондайк, — добавил он, а мексиканцы закивали в знак одобрения. — Мы научим тебя играть на фисгармонии, Смоки-малыш, и, клянусь сорока мучениками, ты еще увидишь небо в алмазах! '
Хорли заулыбался. И в этот самый миг в темном нутре всеми забытого экипажа заурчало и шумно забулькало нечто громоздкое, судя по грохоту, не уступающее размерами серому гризли… Мексиканцы отпрянули, негр рухнул навзничь, в руке вождя апачей сверкнул запасной томагаук, а на скрипучей ступенечке возник шестифутовый детина в тяжелой шубе на бобрах и ондатровом треухе. Из штофа, зажатого в булыжном кулаке, густо тянуло крепчайшим виски.
— А Ставрогина, беса, вот этими своими руками перефердиперлю натрое. Чтоб неповадно было разбавлять, — доверительно пророкотал он, обращаясь ко всем присутствующим сразу, а затем, оглядевшись, осклабился. —Да итъ, как я погляжу, так до Тобольска еще далече?
Подождал малое время. Не дождавшись ответа, ухнул гулким смешком. С бесшабашным видом махнул ручищей.
— А и ну его, тот Тобольск! Неуловимым разворотом плеч сбросил шубу и пошел по кругу вприсядку, выкидывая коленца одно замысловатее другого.
— Эх, пить будем, гулять будем, а смерть придет, помирать будем! — выкрикивал плясун в такт перестуку кованых каблуков. — Однова живем! Знай, мать-сыра земля, Гришку Старых!
Завертелся волчком, встряхнул вороными кудрями, подбоченясъ, двинулся к дрожащей Бекки и вдруг застыл как вкопанный.
— Осподи Сусе, — грубый голос его заметно дрогнул. — Настасья Филипповна, голубушка, вы ли это?
Бекки подалась назад. Шериф, напротив, — вперед.
— Попрошу предъявить документы, — сухо сказал он.
— Бамаги, што ль? — переспросил бородач. — Эт… мы мигом. С нашим удовольствием. Эгей, залетные!!
Из дилижанса шумною толпой поползли цыгане.
Усталое сердце не выдержало. Угасающим взором окинул Честный Билл любимые лица и тихо отошел, успев еще ощутить, как рука сына бережно снимает с отцовской груди жестяную звезду…
Поплыли титры. И сквозь белые сполохи, усадив поперек седла любимую женщину, гнал коня встречь рассвету Честный Майкл Хэппенинг, молодой шериф, навеки отрекшийся от позорного прозвища Эль-Койот…
