Ант Скаландис - Меч Тристана
Письмо. В обычном российском конверте.
Лет пятьдесят назад оно было бы треугольной формы, но за последние годы сложилась странная традиция не называть вещи своими именами. Участие в войне именуется теперь выполнением интернационального долга, несением службы в составе контингента специалистов или наведением конституционного порядка. Поэтому письма приходят не с фронта, а так, непонятно откуда. Знающий сам поймет, а остальным не надо. Как будто не только лейтенант ФСБ Горюнов, по и любой только что призванный мальчишка является страшно законспирированным бойцом невидимого фронта. «Вот именно, письма с невидимого фронта», — грустно улыбнулась Маша своей случайно придуманной мрачной шутке.
А долетел конвертик быстро. На моздокском штемпеле стояло пятое января. На московском — двенадцатое. С поправкой на войну и рождественские праздники — очень быстро. Снимая дубленку в прихожей, Маша чуть не оторвала пуговицу, а разуваясь, запуталась в собственных сапогах и едва не упала. Наконец открыла комнату, вошла и тут же поняла, что боится надорвать конверт. Радостный вихрь мыслей, захлестнувший ее еще на лестнице («Ваня жив, жив, жив!»), вдруг умчался куда-то, вытесненный вполне разумным сомнением: ведь иногда вдовам пересылают письма, написанные и полгода назад. Она, конечно, никакая не вдова, потому что и женой не была, но он же мог кому-то оставить Машин адрес, а по конверту и не разобрать, его ли рука…
С чего она, собственно, взяла?.. А вот с того! Она же видит! Видит сквозь конверт. Да, да. Не хотите — не верьте. Но у них с Иваном особое зрение, когда дело касается друг друга. Ведь она любит его, а он любит ее совершенно необычной любовью. Боже! Сколько они пережили вместе! Измены и разлуки, восторги и страдания, унижения и подвиги, испытание каленым железом и искушение остаться в раю… Три смерти пережили оба, по три каждый, а любовь осталась. Любовь Тристана и Изольды, любовь Ивана и Марьи…
«Остановись, подруга! Опять крыша поехала? — мысленно перебила она сама себя как можно грубее. — Нельзя так много читать, особенно на мертвых языках. В них есть особая магия, позволяющая проникать в прошлое не только духовно, но и телесно. Во бред-то! Но ты ведь помнишь, как была там. Признавайся, помнишь? Ну, значит, все, подруга, это — хана, тебя уже не вылечат…»
И тут зазвонил телефон. Разумеется, в коридоре. Телефон был общий, но полгода назад соседи скинулись и купили радиоаппарат. Теперь каждый мог уносить трубку в собственную комнату и воображать себя в отдельной квартире. Маша успела подойти первой и не ошиблась. Это был Мартьянов с кафедры. Совершенно чокнутый мужик, впрочем, такой же, как и она сама — работал запоями и дома, и на даче, и в транспорте, и где угодно, и непонятно зачем. Жена от него ушла года три как, он с этим уже смирился. Что удивительно, к Маше ни разу не приставал, хотя она ему явно нравилась. На работе — общение в рамках служебной необходимости, и звонил всегда исключительно по делу. Данный случай исключением не стал.
— Привет, Машутка! (Чисто мартьяновское словотворчество).
— Привет, часа не прошло, как расстались. А ведь сидели допоздна.
— Да, но я тут полез в одну статью, а там по поводу двух имен — Гахалантина и Блиобериса полная чушня написана. У меня дома Мэлори на английском нет. Машут, ты не посмотришь, как они там пишутся, в точности, по буквам. Только по памяти не надо, ладно? Я и сам помню, но хочу себя проверить.
— Хорошо, подожди.
Маша положила трубку на стол, сняла с полки книгу, долго искать ее не пришлось, и раскрыла сначала на произвольной странице.
Интересная оказалась страница. Гравюра на дереве «Бой Тристана с драконом». Из первого издания книги «Смерть Артура», 1485 год.
Великий Томас Мэлори не знал автора этой гравюры и не указал его. Зато Маша этого древнего умельца помнила прекрасно. Лично была знакома. Имя его чуточку трудновато произносилось, но ничего, Маша еще и не такие звукосочетания осваивала. Гхамарндрил Красный. Да, именно он нарисовал тогда эту картинку. За несколько часов до последнего боя с Тристаном. Чья воля водила рукою мерзкого сенешаля? Кому отправлял он это послание в будущее? Уж не ей ли, Маше Изотовой? А кому еще? Ведь не Ивану же, который в жизни своей не открывал подобных книжек! Полтыщи лет прошло, прежде чем неизвестно где болтавшаяся ирландская картинка попала в виде гравюры в первое издание Мэлори. Разве бывают такие случайности?
Конечно, и раньше, и теперь все полагали, что на картинке этой в руке у Тристана щит. Но, пардон, где это было видано, чтобы в конце пятнадцатого века художник (пусть даже и от слова «худо») изображал щит размером едва ли не меньше головы бойца? Ведь на рисунке — герой, победитель, любое его оружие должно быть больше, а не меньше настоящего? И потом, какому сумасшедшему могло войти в голову, что рыцарь сует свой крошечный щит в зубы дракону да еще держит его в правой(!) руке. Не был Тристан левшой, ни тот настоящий, ни Ваня Горюнов! Ну не был…
Господи, о чем это она? Ведь Мартьянов ждет ее у телефона. Должно быть, уже долго ждет.
Маша мгновенно разыскала нужные страницы, продиктовала сослуживцу по буквам имена Рыцарей Круглого Стола, машинально выслушала слова благодарности и отключилась. В каком смысле отключилась? Да в любом. Она даже не помнила, как выносила трубку в коридор, как вернулась назад…
Теперь она снова сидела за столом. Справа — раскрытая книга с гравюрой, слева — письмо из Чечни, то есть из Моздока. В нем, внутри конверта, наверняка лежала разгадка, окончательный ответ на все вопросы. Или не окончательный?
Она сидела раздавленная внезапно навалившимися воспоминаниями.
Да, было последнее письмо от Ивана. Это — очень давно. Потом было много работы. Очень много. Интересные книги были, интересные догадки, за ноябрь она весьма солидно продвинулась, да и за декабрь неплохо. А теперь был январь, вот только Новый год выпал куда-то напрочь. Ничего она не помнила про этот Новый год. Вместо него предельно ясно, четко, подробно вспоминался остров Эрин, и Корнуолл, и Альба, и Арморика, и все это в десятом веке от Рождества Христова. Лет восемь она там прожила. Сны, даже самые яркие и удивительные, на восемь лет не растягиваются. И сколько книжек ни читай, такого — не придумаешь. Это же полнейшее безумие! Вот именно. Бе-зу-ми-е.
Однажды там, в Тинтайоле, она уже боялась сойти с ума. А здесь, в Москве? Здесь она боялась этого не однажды. Так, может, все-таки случилось? Головка-то не выдержала наконец. И ведь безумие объясняет все, абсолютно пес: и путешествие во времени, и восемь лет в чужом мире, и раздвоение личности, и частичную потерю памяти… Господи, понять бы хоть, этот-то мир, в котором она сейчас, реален или вымышлен? Где сон, где явь? Кто ответит?
Маша щипать себя не стала, а просто прислушалась к звукам на улице и у соседей. Было уже поздно. Лимузины и джипы не ездили по переулку каждую минуту. Коммуналка, в свою очередь, спокойно готовилась ко сну. И подозрительно тихо было этажом ниже, куда совсем недавно въехал отставной генерал милиции и преуспевающий банкир с умопомрачительным сочетанием имени, отчества и фамилии — Пигай Соломонович Маммедов. (При всем объеме своих лингвистических знаний Маша даже предположить не бралась, из какого языка происходит имя Пигай.) Предыдущий обитатель роскошных апартаментов некто Абдуллаев пропал, как говорили, при загадочных обстоятельствах, ну а свято место пусто не бывает. Не зря же европейский ремонт в старинном доме делали — нашелся для «суперхаты» совсем новый русский, еще новее Абдуллаева. Он тоже закатывал ежедневно шумные пьяные вечеринки, на которых стрельба пробками в потолок переходила в стрельбу более серьезными зарядами. С законом Пигай не дружил, зато традиционно и крепко дружил с его представителями.
А в тот вечер подозрительно тихо было у Маммедова. Почему-то это не понравилось Маше, вызвало в душе непонятную, смутную тревогу. Она поспешила открыть конверт. И тихо выдохнула:
— Ура!
Первое: родной, знакомый почерк. Второе: дата. По обыкновению, выведена в верхнем правом углу рядом со словом «Моздок» — второе января. И третье: текст…
«Машка, милая, привет! Извини, совсем не было возможности писать. Ранение получил легкое. Сейчас меня иже поставили на ноги и отправляют обратно в Грозный, но есть надежда, что весной — все, уже точно на дембель. Писать, наверное, смогу, хотя и редко…»
Она бежала по строчкам, пропуская несущественное, стараясь поймать главное. Что она искала? Она бы не смогла ответить. И когда нашла, уже точно знала, что искала совсем другое. Просто в этом месте Маша вздрогнула и перечитала его три раза, мысленно переводя на русский (Иван перевести не удосужился),
«Помнишь, ты читала мне у костра в Мюррейском лесу:
Amors non es peciatz;
Anz es vertutz que lo maluatz
Fai bos, el’h bo’n melhor.
Et met от en via
De bon far tota dia.[2]
Машка, это — абсолютно верно. Жаль, что мы не познакомились с этим парнем Гильомом Монтаньяголем. Или он сильно позже жил? Никогда я не помню, кто там у тебя когда родился. Но разве это главное?..»
