Джон Кристофер - Смерть травы. Долгая зима. У края бездны
— Ты тем более не найдешь ничего подходящего, если будешь сидеть сиднем, — бросил Миллер. — Впрочем, можешь оставаться. Только не бездельничать: займешься птичьим двором. Вот тебе сетка из скобяной лавки. Вернусь — проверю.
Прежде чем отряд покинул лагерь, Эштон отозвал Метью в сторонку. Его физиономия, и так изможденная и вялая, выглядела еще хуже от покрывавшей ее двухдневной щетины. Впрочем, спохватился Метью, сам он, наверное, выглядит не лучше.
— Не присмотрите ли и для меня пару обуви, Метью? Размер десять с половиной, большая полнота.
Из–за его жалобного тона, а также из–за двух последних словечек Метью с трудом удержался, чтобы не уточнить: «Спортивные или замшевые?» Вместо этого он пообещал:
— Сделаю, что смогу. Хотя у вас не самый распространенный размер.
— Я вечно мучился с ногами, — мрачно пояснил Эштон. — Даже в детстве.
Чудовищная волна прокатилась и по руслу речки Шаротри. Ее подсыхающее дно было усеяно ставшим уже привычным хламом, а также раздувшимися трупами людей и домашних животных, быстро разлагающимися на жаре. С прибрежного холма тоже открывалась картина опустошения, но все же не такая удручающая. Идти было нелегко: мелкие обломки осыпались под ногами, как щебенка. Люди отчаянно потели и то и дело бранились, съезжая вниз. Наконец они достигли ровной поверхности и ускорили шаг. Солнце палило теперь нещадно, и запах смерти заставлял зажимать нос.
Довершением испытаний стал новый подземный толчок. Он продолжался секунд десять. К их ужасу, россыпь кирпичей прямо перед ними рухнула куда–то вниз, оставив после себя зияющий провал, из которого, подобно дыму, повалила пыль. Колебание почвы прекратилось, однако отряд прирос к месту, боясь покидать более или менее безопасный участок. Метью не знал, сковал ли его собственный страх или ему передался ужас, охвативший остальных, однако он не мог заставить себя сделать и шага, словно его разбил паралич. Мускулы заныли от вынужденной неподвижности.
Миллер нарушил затянувшееся молчание.
— Кажется, все успокоилось, — проговорил он. — Можем идти дальше.
Однако Де–Порто и Гарри не согласились.
— Если я куда–то и пойду, то только назад! — выпалил первый. — Хватит поисков. В живых все равно больше никого не осталось. Мясорубка какая–то!.. Мы напрасно теряем время.
— Иди! — прикрикнул Миллер. — Раз я говорю, значит, надо идти.
Однако путники все еще переминались в нерешительности.
— Мы повернем назад, поднявшись к Гранж, — предложил Миллер, призывая в союзники Метью. — В Роэ есть хранилище, на которое нам надо взглянуть — вот где полно консервов! Потом дойдем до лагеря по руслу Фулон.
Метью кивнул:
— Разумное предложение. Такой маршрут вряд ли окажется длиннее прежнего.
С этими словами он зашагал вперед. Остальные тронулись за ним следом.
Миллер догнал его:
— Насколько это опасно, как вы полагаете?
— Вы имеете в виду последний толчок? Он был похуже остальных.
— Нет, трупы. — Миллер повел носом. — Уже гниют. Я о заразе.
— Да, риск нешуточный. Но мы скорее подхватим тиф с питьевой водой, чем из–за такой прогулки. Вот воду надо обязательно кипятить.
— Заставлю женщин позаботиться об этом. Но все равно мы, кажется, занимаемся ерундой. Надежды найти кого–то живым почти не осталось.
Здесь подземная стихия бушевала сильнее, чем где–либо прежде. Насколько хватало зрения, все было выровнено так гладко, словно проехался чудовищный каток. В отдалении возникла собака, похожая на овчарку; она некоторое время рассматривала людей, а потом степенно ретировалась.
— Придется уделить внимание и собакам, — сказал Метью. — Если мы ничего не предпримем, они одичают и станут опасными.
— Ненавижу собак, — признался Миллер. — Всегда ненавидел. Было бы у меня ружье — перестрелял бы всех до единой.
— Можете взять мое.
— С одним–то патроном? Лучше побережем его. На случай бунта…
Хранилища, упомянутого Миллером, поисковый отряд так и не обнаружил. На местности не осталось никаких ориентиров — одни развалины. Время от времени люди аукали, как делали прежде, однако их все больше охватывало чувство безнадежности, и крики превратились в глас вопиющего в пустыне.
Они уже собирались сворачивать к Сент–Эндрю, когда Де–Порто приложил палец к губам.
— Что это? Мне послышался какой–то звук.
Они прислушались — и согласились. Голос был слабым и приглушенным, но это, несомненно, был человеческий голос.
— Кто здесь? — раскатисто гаркнул Миллер.
Ему немедленно ответил девичий голосок. Повинуясь сигналу Миллера, отряд растянулся в цепочку и двинулся в направлении, откуда донесся голос. Метью шел справа. Он ступал осторожно, ощупывая поверхность перед собой. Очутившемуся в западне человеку будет не слишком приятно, если на него в довершение всех бед еще и наступят.
Миллер указал на место, откуда начинать копать, и работа закипела. Она оказалась изматывающей: осколки покрывали все вокруг плотным, слежавшимся слоем. Метью недоумевал, как кто–то мог остаться здесь в живых. Наконец они наткнулись на сделанный на века подвал, навесом которому служил очень прочный деревянный пол, умудрившийся выдержать все толчки. Брусья кое–где прогнулись, но не обвалились. Ведущие вниз ступеньки были завалены хламом, который пришлось растаскивать, что тоже отняло немало времени. Солнце уже клонилось к закату, когда спасители достигли цели. Честь нанести последний штрих принадлежала Миллеру: он пробил решающую брешь. Только сейчас, услышав слова благодарности, перемежаемые плачем, Метью понял, почему доносившийся снизу голос все это время казался ему каким–то необычным: это был не один голос. В подвале сидели две девушки.
С помощью Миллера они выбрались на свет, щурясь и загораживая глаза от заходящего солнца. Они были грязными, взъерошенными и донельзя изможденными, зато целыми и невредимыми. Миллер дал первой девушке глотнуть воды из пластмассовой фляжки, висевшей на поясе у Гарри, и несчастная прильнула к ней так жадно, что ему пришлось отобрать фляжку, чтобы она не осушила ее одним глотком. Не в силах отдышаться, девушка наблюдала, как подруга довершает начатое ею.
Первую звали Ирен, вторую Хильдой. Их жилище имело странную и не слишком благоприятную для здоровья конструкцию — с подвальным нижним этажом, зато именно это их спасло. В ночь землетрясения они спали в подвале.
Хильда сжимала в руках разбитые очки и проливала безутешные слезы. Обеим было лет по двадцать пять. Метью отметил про себя, что Ирен довольно–таки хорошенькая, ей только надо помыться и почистить перышки.
Он снова подумал о Джейн — пусть бы она была заляпана грязью, лишь бы ее вызволили из западни, как этих двоих!.. Горло сдавило. Метью готов был возненавидеть девушек за то, что они выжили.
В лагере царил хаос. Недавний мощный толчок вновь поверг мамашу Латрон в состояние безутешного горя, проявляющегося в судорожных рыданиях. Она не сводила глаз с небес, где, судя по ее монотонным причитаниям, маршировали ангелы с огненными копьями и щитами, сверкающими ярче любых алмазов. Энди жаловался, что его бросило на землю, в результате чего лубок на ноге разошелся, и он снова испытывает сильную боль. Билли поддерживал огонь, но об ужине не было и речи.
— Почему ничего не готово? — набросился Миллер на бедного Эштона.
— Я строил загон для кур. Вы ведь велели мне заняться загоном!
Миллер сердито оглядел шаткое сооружение из палок и сетки и пнул ногой первый попавшийся шест. Шест рухнул.
— Здорово же ты потрудился! Ладно, а где Ширли?
— В палатке.
Миллер громовым голосом позвал ее, и девушка явилась на зов. Она размазывала по щекам слезы и выглядела еще большей дурнушкой, чем прежде.
— Как насчет ужина? — осведомился Миллер.
Ширли указала пальцем на мамашу Латрон:
— Она только охала и не хотела помогать. А я перепугалась из–за землетрясения.
Миллер отвесил ей оплеуху тыльной стороной ладони. Девушка расплакалась еще сильнее. Удар был несильным, но расчетливым, призванным произвести впечатление на вновь прибывших, которые молча наблюдали за этой сценой.
— Принимайся за дело! — отрезал Миллер. — А ты ей поможешь, никчемный болван. — Эти слова предназначались Эштону. — Мы сами доделаем куриный загон — тебе ничего нельзя поручить.
Пока мужчины возились с загоном, а Ширли с Эштоном готовили ужин, Ирен и Хильда подошли в сопровождении Менди к канаве. Обратно они вернулись прибранными и отмытыми. Ирен оказалась весьма миловидной — с густыми темными волосами, в расчесанном виде и без пыли почти роскошными, большими карими глазами и правильными чертами лица. В прежней жизни на нее наверняка оглядывались мужчины, да и здесь она произвела на мужской пол, даже на Гарри и старика Эштона, подобающее впечатление. Хильде было до нее далеко — дело портили торчащие зубы и подслеповатый вид, как у всякой близорукой особы, лишившейся очков, — однако и она была крепкой и довольно–таки приятной девушкой. Ширли не выдерживала сравнения ни с одной, ни с другой: она тут же превратилась в обыкновенную невзрачную потаскушку; судя по ее удрученному виду и скулежу, она не питала на сей счет никаких иллюзий.
