Василий Звягинцев - Вихри Валгаллы
— Объект двадцать семь. Имеем приказ забрать и этапировать в Москву.
На этот раз щеточка усов не дрогнула, и глаза остались безразлично-пустыми.
— О чем это вы, товарищ? Не понял.
— Не понял? — с интересом протянул Кирсанов. — Как же ты, такой непонятливый, в Чека работаешь?
Классовым чутьем и опытом большевика с дореволюционным стажем Васильев сразу угадал в жандарме его бывшую профессию. Но в окружении Троцкого таких персонажей всегда хватало. За что и ненавидели предреввоенсовета, а ныне диктатора истинные «бойцы ленинской гвардии». За что и освистывали его выступления в период острой внутрипартийной борьбы 24–27 годов, дружно выслали его сначала в Алма-Ату, а потом за границу. Предпочли бы расстрелять, конечно, да тогда еще такие формы борьбы между «своими» не практиковались.
— Оставьте этот тон, товарищ! Я действительно не знаю, о чем вы говорите. Никаких номерных объектов в моем ведении не было и нет. Возможно, вам следует обратиться непосредственно к товарищу Смирнову?
Шульгин молчал. По распределению ролей главная сейчас принадлежала Кирсанову.
— Вот ты и спекся, Иван Яковлевич! — Кирсанов прямо сиял от удовольствия. Как рыбак, выхвативший из воды полупудовую щуку на катышек хлеба. — Зачем ты Смирнова назвал? При чем тут Смирнов? Когда это предревкома информированнее чекистов был? Стал бы просто отнекиваться, я бы задумался: а вдруг и вправду ничего не знает? А так все как на ладошке: Васильев, Смирнов… — Жандарм потянул паузу. — И Чудновский. Скажешь, ничего такую вот троицу не связывает?
Наконец Васильев побледнел. Слабоват оказался. И неудивительно. Люди, профессионально занимающиеся палачеством, вольно или нет, часто или изредка, но ставят себя на место своих жертв. Оттого и ломаются так быстро, попадая в собственные застенки. Парадокс вроде бы, а бесчисленные руководящие товарищи, оказавшись в лапах ежовско-бериевских костоломов, сдавались куда быстрее, чем они же или их коллеги в царской жандармерии, белогвардейской контрразведке и даже в пресловутом гестапо. У своих, они знали, надеяться не на что и упорство только продлит мучения, а спасения не принесет. Так же случилось и с советскими генералами Отечественной войны, оказавшимися в немецком плену. Три года многие из них стойко выносили «бухенвальды» и «моабиты», но к немцам служить не пошли, попав же после победы на Лубянку, с ходу признали себя предателями и шпионами.
— Не валяй дурака, Васильев, — включился наконец в разговор и Шульгин. — Допускаю, что для полной откровенности тебе требуется еще какой-нибудь пароль или предваряющая наш приезд шифровка, так у нас их нет. И людей, которые могли бы их дать, тоже нет. В курсе того, что в Москве случилось? А вот объект № 27 есть, и ты нам его отдашь.
— Пожелаешь же упорствовать, цену себе набить или, если ты такой беззаветно преданный, приказ до донышка соблюсти, тогда не обессудь. Нам к следующим по списку товарищам обратиться придется. — Кирсанов говорил ласково, курил следующую папиросу, пепел аккуратно стряхивал в горшок с геранью на окне. — Зная, что с тобой случилось, второй сговорчивее окажется. А уж третий…
— Убьете? — обреченно спросил Васильев.
— Не только и не сразу… — Кирсанов указал большим пальцем себе через плечо, на ведущую в коридорчик дверь.
— А… А их-то… Их за что? Дети ведь…
Шульгин отвернулся, а Кирсанов разулыбался еще шире.
— Как же ты не понимаешь? Если белобандиты, враги, потерявшие человеческий облик, нападают на дом верного бойца революции, — а именно так все будет обставлено, — они что, семью его пощадят? Какие же они после того бандиты и выродки будут?
Уронив руки на колени, Васильев смотрел на него обреченным взглядом. Жалко его Шульгину не было, а вот участвовать в психологическом этюде Кирсанова — стыдно. Однако какой выход? Не из высших же убеждений чекист не хочет выдавать Колчака. Боится нарушить инструкцию, зная, что за это бывает. Мечется сейчас его мысль: а вдруг это всего лишь проверка на лояльность? Где грань, до каких пор следует упорствовать? Или есть у него и личный интерес? Надеются все же выколотить у адмирала тайну эшелона, куда делись шестнадцать вагонов с золотом из сорока?
Так он ему и сказал, выждав нужное время.
— Повторяю, сообрази — Дзержинского нет, Трилиссера нет. От кого тебе теперь приказ нужен?
— Поехали к Смирнову. Чудновского вызовем. Втроем все и решим. — Васильев придумал наконец, как ему казалось, выход.
— Учить он нас будет, — хмыкнул Кирсанов.
— Или прямо сейчас едем за адмиралом, или едем, но без тебя.
— Ну а если… Какие гарантии?
— Гарантии… Тоже вопрос, между прочим. Я вот думаю-думаю и ничего, кроме своего честного слова, придумать не могу. Но поверить тебе все равно в него придется. — Шульгин тоже закурил, протянул портсигар Васильеву. Тот мотнул головой, отказываясь. — Так, по логике, ты нам больше ни для чего не нужен. Убивать тебя — лишнее внимание привлечь. Да и за что убивать-то? Вообразил черт-те что! Мы тут все товарищи по партии и по службе. Приехали к тебе с конкретным приказом. Ты его исполняешь, и все, разошлись. А что слегка тебя пугнули, так извини, нечего было ваньку валять.
Уже в машине, успокоившись немного, Васильев стал задавать вопросы практические. О том, что ему делать и как объясняться с остальными двумя хранителями тайны. Попробуй им все объясни.
— Не вижу проблемы. Мы даем тебе расписку на бланке ГПУ, что объект получен для использования по назначению, плюс распоряжение на том же бланке хранить факт передачи в тайне от всех до особого распоряжения. Надеюсь, те двое не слишком часто интересуются состоянием здоровья «пациента» и наносят ему визиты?
— Когда как. Чудновский прошлым месяцем заезжал, а Смирнов с самого февраля ни разу не был.
— Вот и весь сказ. Сделай так, чтобы недели две никто ничего не знал, а там по обстоятельствам. Можем из Москвы на имя Сибревкома телеграмму прислать: «Объект доставлен в целости, благодарим за образцовое выполнение задания».
…Ехали недалеко, но долго. Дорога была сильно переметена снегом, и автомобиль часто буксовал. Хорошо еще, что водитель догадался надеть цепи на задние колеса. Верстах в сорока от Иркутска в сторону Усолья на холме, окруженном густым сосновым бором, стоял совсем небольшой монастырь.
Монахов в нем давно уже не было, населяли его два десятка латышей и мадьяр из Интернационального полка и человек шесть штатской обслуги. Еще четверо пожилых, ко всему равнодушных надзирателей, лет по двадцать пять прослуживших в знаменитом Иркутском централе, которым давно было все равно, кого охранять. Да они и не знали, кто содержится в одиночке, под которую приспособили две смежные сводчатые кельи. Телевидения в то время не было, кинохроники практически тоже, а если попадались кому из них года полтора назад газеты с портретом Колчака, так узнать в нынешнем узнике бывшего Верховного правителя с тремя черными орлами на широких погонах было бы затруднительно даже хорошо знавшим его людям.
Самому же адмиралу было строжайше приказано своего имени не называть. И вообще не вступать с надзирателями в разговоры, за исключением чисто бытовых и необходимых.
— Вы бы еще железную маску на меня надели, — сказал он иронически Чудновскому. Еще весной.
— Надо будет — наденем. И не только на вас.
Колчак догадался, что чекист (все они для него были чекисты), говорит о Тимиревой, об Анне Васильевне. И замолчал.
…Сегодняшний день начался, как обычно, как любой из прошедших в бессудном и бессрочном заключении трехсот предыдущих. Тянулись они то быстро — летом, когда разрешалось гулять без ограничений по выходящей в сторону Ангары крытой галерее, то удручающе медленно. Физическую форму адмирал поддерживал лишь колкой дров и многочасовым кружением по камере. Остальное время читал — исключительно церковные книги, других в монастыре не имелось, а газет не давали, или, лежа на спине и закутавшись в шубу, вспоминал. Недолгие дни своего правления — изредка, предвоенные и военные годы — постоянно.
Он не знал, для чего его здесь держат, предполагал, что в ожидании суда. Не знал и о том, когда таковой состоится. Может быть, после окончания гражданской войны. В исходе ее амирал не сомневался. Что происходило в Сибири, он видел сам, последняя дошедшая до него сводка с деникинского фронта (в январе двадцатого) говорила о начавшейся и там катастрофе.
Допрашивали его после перевода в монастырь всего три-четыре раза. Спрашивали только о золоте, другое чекиста Васильева не интересовало. С удручающей обоих монотонностью повторялись те же самые вопросы и ответы адмирала:
— Нет, не знаю, после Нижнеудинска лично вагонов не видел. Обращайтесь к Жанену и Сыровому.
