Дмитрий Шидловский - Самозванцы
– Распутин – это наш единственный шанс повлиять на ход истории, – возразил Чигирев.
– Чего уж теперь говорить. Что сделано, то сделано. Авось не пропадем. – Крапивин любовно погладил кобуру своего пистолета. – Прости, у меня очень мало времени.
– Ну, раз так, удачи тебе. – Чигирев поднялся и обнял Крапивина.
– И тебе удачи.
Когда Крапивин ушел, в комнату вошла горничная с утренними газетами.
– Тут почту принесли, – сообщила она каким‑то странным голосом.
– Хорошо, положи на стол, пожалуйста.
– Сергей Станиславович, вы слышали? Распутин застрелился.
– Что?!
Чигирев схватил одну из газет. Буквы запрыгали перед глазами: «Вчера ночью, в своей квартире на Гороховой улице из револьвера застрелился крестьянин Тобольского уезда Г.Е. Распутин. По словам очевидцев, самоубийство произошло около двух часов ночи. Сбежавшиеся на звук выстрела постояльцы квартиры посторонних людей в комнате покойного не обнаружили. Рядом с телом был найден револьвер системы „наган“, из которого и был произведен выстрел. Несмотря на то что ни один из очевидцев не видел раньше оружия у застреленного, полиция в качестве основной версии случившегося рассматривает именно самоубийство…»
Чигирев швырнул газету в дальний угол.
– Эх, Вадим, – тихо произнес он. – Воин ты невидимка. Ниндзя проклятый. Твои это штучки. Больше некому. Перед отправкой на фронт решил одним ударом все проблемы решить. Вернее, одним выстрелом. Если бы все было так просто. Ну кто тебя просил? Все мои планы теперь пошли прахом. Война началась. Повлиять на ее ход я не могу. Впереди годы экономических неурядиц, великое отступление и миллионы убитых и искалеченных. Страна не простит этого венценосцу. Она идет прямым ходом в революцию. Все. Мой последний шанс – поддержать Временное правительство. Монархию уже не спасти.
ГЛАВА 12
Поворот
– Все же я решительно не согласен с вами, Янек. – Локтаев поправил очки. – Вы видите решение всех проблем в отделении Польши. Конечно, Российская империя – тюрьма народов. Многие общественные язвы порождены именно имперскими амбициями России. Но ведь не все. Вот отделитесь вы, положим. Допустим, вам даже удастся создать демократическую по форме систему. Вроде тех, что существуют в Северо‑Американских Соединенных Штатах или, положим, в Англии. Но сохранится главная причина социального неблагополучия – эксплуатация человека человеком. Знаю, что вы скажете. Эксплуатация человека государством не лучше, чем эксплуатация частным собственником. Но ведь это только в случае, если речь идет об эксплуататорском, буржуазном государстве. Я же вам говорю, что социалистическое общество никого не эксплуатирует. Оно является объединением равноправных тружеников. Да и само государство с приходом социализма должно отмереть.
– Кто это вам сказал? – фыркнул Янек.
– Ну, это же ясно как день. Это основа марксистской доктрины. Государство – это инструмент подавления трудящихся эксплуататорскими классами. Социализму оно не нужно. Те ужасы, о которых вы рассказываете мне уже без малого год, не более чем плод вашей больной фантазии. При социализме ни тирания, ни… как вы это называете, концлагеря невозможны. Что же касается религии, то я совершенно уверен, что по мере повышения грамотности народов люди сами откажутся от этого пережитка мрачных веков. Никаких гонений на церковь не будет. Я вообще не понимаю, откуда в вашем воображении взялись столь мрачные картины будущего.
– Это у вас чрезвычайно развито воображение, Василий, – возразил Янек. – С чего вы взяли, что все состоится так легко и просто? Почему вы думаете, что, как только отнимете собственность у промышленников, все проблемы решатся сами собой?
– Конечно, обобществления средств производства недостаточно. Нужно еще просвещение народа. Но как только давление эксплуататорского государства будет устранено, как только люди, оболваненные религией, смогут узнать правду, они обязательно поймут свою выгоду. Поймите, после уничтожения эксплуататорской системы дальнейшее насилие не потребуется. Народ сам осознает, что социализм – это общество, созданное на благо человека. Конечно, практики строительства социализма еще не было. Все это лишь теория…
– Почему же не было? – усмехнулся Янек. – А коммуны Оуэна и других социалистов‑утопистов? Все они распались. Притом по внутренним причинам. Никто из представителей эксплуататорских государств не чинил им препятствий. Просто сами коммунары перессорились. И заметьте, в итоге все эти коммуны разорились. Это к нашему разговору о том, что социализм прогрессивнее с точки зрения экономики. По вашей логике, эти коммуны должны были оказаться значительно прибыльнее частных ферм и фабрик. Уровень жизни коммунаров должен был стать существенно выше, чем у наемных рабочих. Потом окружающие, поняв свою выгоду, сами должны были начать объединяться в коммуны, а частные собственники неизбежно разорились бы. Никаких революций! Победа социализма сугубо экономическими методами. Но ведь все вышло с точностью до наоборот.
– Не преувеличивайте, Янек, – поморщился Локтаев. – Эксплуататоры так просто свою власть не отдадут. Вот почему мы, социалисты‑революционеры, стоим за то, чтобы сначала свергнуть власть буржуазии. Потом, в ходе революции, ликвидировать частную собственность как основу эксплуатации, а уже потом строить социалистическое общество.
– Конечно, чтобы сравнивать не с чем было. А когда поймете, что никому, кроме вас, социализм не нужен, тут ваше человеколюбие и кончится. Начнете штыками в социализм загонять. Сразу границу закроете, потому что все нормальные люди из вашего рая побегут.
– Янек, социализм победит в ходе мировой революции, которая продлится максимум пять – восемь лет. – Локтаев смотрел на собеседника, как взрослые обычно смотрят на маленьких детей, говорящих несусветную чепуху. – Буржуазных государств не останется вообще.
– Еще как останутся, – возразил Янек. – Не все же свихнутся одновременно.
– Мне очень жаль, что наши с вами разговоры пропадают втуне, – тяжело вздохнул Локтаев. – Целый год я вам толкую про преимущества социализма, но вы никак не хотите меня услышать.
– Да слышу я вас, Василий, прекрасно. Знаете, я даже благодарен вам за ваши рассказы. Я хоть начал понимать, каким образом социализм стал таким популярным. Вы знаете, теоретически все звучит даже убедительно. Вот только практика совсем другая у вас получится.
– Да ладно вам, с вашим будущим, – добродушно усмехнулся Локтаев. – Тоже мне, выдумали. Прямо как Жюль Верн. Оно, конечно, про технические достижения вы складно рассказываете, это да. Может, я бы вам и поверил. Но вот все ваши социальные построения, простите меня, – сущий бред. Ну не может быть в двадцатом веке концлагерей. Не может быть тираний. Это же не Средняя Азия времен Тамерлана. Это просвещенная цивилизация. Конечно, сейчас она запуталась в военном конфликте. Идет самая жестокая из войн, которые когда‑либо знало человечество. Но поверьте, это последние судороги капитализма перед наступлением светлой зари социализма.
– Да идите вы к черту со всеми своими «измами»! Меня интересует только независимость Польши. Вот отделимся мы – и творите в своей России что угодно. Так ведь нет, опять к нам полезете. Все вам своей земли мало.
– Да никто к вам не полезет! – Локтаев тоже начал горячиться. – Просто сам польский пролетариат поднимется и свергнет эксплуататоров.
– Это мы еще поглядим.
Собеседники замолчали. Дискуссия, которая длилась между ними без малого год, совершила новый виток и заглохла ввиду явного нежелания сторон искать согласия друг с другом.
– Холодает. – Локтаев поплотнее закутался в свою студенческую курточку и с завистью посмотрел на толстый свитер, который был надет на Янеке. – Да и на улице уже стемнело. Может, ложиться будем? Завтра чуть свет на охоту.
– Пожалуй, – согласился Янек. – Только я еще разок ружье почищу, а потом уж спать.
Он подкрутил фитиль в керосиновой лампе, висевшей над столом, снял со стены свою двустволку и принялся ее разбирать.
– Везет вам, Янек. – Локтаев, склонив голову набок, рассматривал, как парень любовно чистит свое оружие. – Один дядя вам из Петербурга деньги шлет, продукты, теплые вещи. Другой – то из Лондона ружье, то из Парижа шубу. А у меня только мама в Казани, да и та на один пенсион еле концы с концами сводит.
– Но я же, кажется, всегда делился с вами, Василий, – заметил Янек и тут же озорно подмигнул: – Вот только ружье не просите. Оно мое. К оружию у меня страсть. – Он бросил беглый взгляд на патронташ. – Вон, пять патронов со стальными сердечниками на медведя всегда с собой ношу. Авось хоть завтра встретим хозяина тайги. Очень мне хочется медведя подстрелить.
