Василий Звягинцев - Вихри Валгаллы
— Сейчас любой одет во что придется. Мог и на толкучке купить, и с убитого снять, — ответил каперанг, однако изменил свой курс и, поравнявшись с парнем, негромко, но резко скомандовал по-английски:
— Гардемарин, ко мне!
«Правильно, — одобрил капитана Шульгин. — Скорее всего именно гардемарин. Лет ему двадцать, от силы двадцать один, мичманом стать не успел бы…»
Парень непроизвольно дернулся и тут же снова сник, еще ближе придвигаясь к костру, так, что один из милиционеров даже слегка его оттолкнул.
— Ну куды, куды лезешь? Щас разгорится, тады и погреемси…
— Подойдите, подойдите к нам, — уже мягче сказал, остановившись, Кетлинский. — Сейчас вам бояться нечего.
Они пошли рядом, о чем-то негромко переговариваясь, а Шульгин слегка приотстал, обернулся. Эта мимолетная сценка не привлекла ничьего внимания. Да, собственно, чего им было опасаться? Со своим мандатом Сашка мог без суда расстрелять начальника станции, если бы ему это пришло в голову, и никто бы не стал спорить, а тут всего-то захотелось большим московским начальникам переговорить с замерзающим бродяжкой. Может, просто документы проверить в целях бдительности.
У входа на перрон Кетлинский придержал шаг. О чем он расспрашивал бывшего гардемарина, Шульгин не слышал, но глаза парня светились отчаянной надеждой, смешанной со страхом.
— Вот, Александр Иванович, позвольте представить — старший гардемарин Морского корпуса Белли Владимир Александрович, потомок известного в истории русского флота капитана Белли. В семнадцатом году застрял во Владивостоке, где проходил морскую практику на вспомогательном крейсере «Орел». После открытия железнодорожного сообщения через Читу пробирается домой, в Петербург. Денег нет, есть нечего, на поезд не может сесть пятые сутки…
Шульгин сразу понял, что за мысли скачут сейчас в давно не мытой голове гардемарина. Эти двое, конечно, большевики. Кто еще может находиться здесь и сейчас? В немалых чинах, судя по одежде и возрасту. Разгадали его сразу. До сих пор ему удавалось прикидываться демобилизованным матросом, затертая справка об этом от штаба Сибирской флотилии годилась для малограмотных заградотрядников, а тут попался. Пока не спросили, что он делал три года в белом, оккупированном американцами и японцами Владивостоке, но наверняка спросят. Удастся выкрутиться или сдадут в ЧК? Этот, в офицерской шинели, выглядит доброжелательным, прадеда вспомнил. Бывший старший лейтенант, наверное, или кавторанг. Но все равно ведь служит большевикам. Одна надежда на остатки дворянской чести и человеческое сочувствие… Теперь все будет зависеть от второго. Непонятный тип, наверное, комиссар…
Шульгин снова ощутил возбуждающее чувство власти над чужой судьбой. И удивление перед могуществом случая. Вот захотелось им размять ноги — и встретили погибающего гардемарина. Остались бы в вагоне чай пить или вышли на полчаса позже — пропал бы парень без следа. До Питера ему точно не доехать. И сейчас все в моих руках. Могу отвернуться и пройти мимо. На секунду Владимир почувствует облегчение, благодарность судьбе за спасение. Которое на самом деле окажется чуть отложенным смертным приговором. Могу выдать ему действительно надежный мандат с приказом всем властям оказывать подателю всяческое содействие и обеспечить проезд в литерном поезде. А могу сейчас пригласить в свой вагон… Что сулит гардемарину в будущем адмиральские погоны, но с тем же успехом и смерть в бою через неделю или год. Так что выберем, о всемогущий Гарун-аль-Рашид?
— Сильно оголодали, юноша? — задал он наиболее бессмысленный в данной ситуации вопрос. — И вши, наверное, имеются? Тогда распорядитесь, пожалуйста, господин капитан первого ранга, чтобы старшего гардемарина помыли в бане (в поезде имелся хорошо оборудованный вагон-баня), переодели подобающим образом, а затем я приглашаю вас обоих на ужин. — Говорил это и наслаждался сменой выражения лица Владимира Белли. — Считайте себя снова на службе. От присяги вы, надеюсь, не отрекались?
— От какой присяги? — пробормотал непослушными, и не только из-за мороза, губами юноша.
— Казимир Филиппович, разве гардемарины Морского корпуса не принимали присягу до октября семнадцатого?
— Так точно, ваше превосходительство, — включился в игру и Кетлинский, — принимали, как все военнослужащие…
— Какие же могут быть еще вопросы? Не смею вас более задерживать. А в семнадцать часов жду…
Вагон снова надоедливо и уныло громыхал колесами по разболтанным, давно уже не отвечающим никаким ГОСТам и требованиям техники безопасности рельсам. Но Владимиру этот звук казался торжественным маршем. Было тепло, угля для отопления не жалели, горели электрические бра на полированных, хотя и изрядно поцарапанных стенах, под ногами в удобных мягких сапогах пружинил текинский ковер, скатерть на столе крахмальная, на тарелках дымился настоящий бефстроганов с гарниром из картофельной соломки, каперанг в кителе со свежайшим воротничком подливал гардемарину водку в серебряную с чернью стопку. Словно все происходило в кают-компании крейсера, еще до того, как власть и во Владивостоке захватили большевики.
Невозможно даже поверить своему счастью. А всего три часа назад… Нет-нет, лучше и не вспоминать, ну как рассеется дымом дивное видение? С ним уже было подобное, когда в тифозном бреду представлялась петербургская квартира, освещенные утренним солнцем квадраты навощенного паркета и мать, подающая чашку с клюквенным морсом…
Генерал напротив, хотя и нет на его мундире золотых погон, но все равно настоящий генерал, благожелательно щурится, смотрит, как гардемарин ест, стараясь правильно держать вилку и нож, не глотать слишком быстро и жадно. Владимиру хотелось немедленно начать задавать вопросы: что происходит, как возможно, что настоящие царские офицеры свободно путешествуют по красной России? У него вначале мелькнуло подозрение, что это чудовищная, иезуитская провокация чекистов, только зачем, кто он такой, чтобы ради него… И те люди, которых он увидел в соседнем вагоне, — самые настоящие офицеры, вряд ли ЧК сумела бы набрать столько талантливых статистов. Белли знал, что большевики не сумели разбить Врангеля и подписали мир, но какая связь?
— Вы в каких дисциплинах чувствуете себя лучше подготовленным? — спросил гардемарина каперанг.
— Вообще-то штурманское дело мне больше нравится. Но и по артиллерийской подготовке у меня полные двенадцать.
— Это хорошо. Артиллеристы нам пригодятся. Я и сам артиллерист. Кто у вас практикой руководил?
— Капитан первого ранга Китицын.
— Михаил Александрович? Были знакомы, еще по Балтике. Хороший моряк. Где он сейчас?
— Знаю только, что весной он увел отряд из трех кораблей в Японию, намереваясь идти в Севастополь, — ответил гардемарин, проглатывая кусок.
— Дошел, могу вам сообщить. На пароходе «Якут». С ним сто двадцать гардемаринов и команда. А вы почему остались? Сейчас бы уже мичманом были…
— Я тяжело болел. Тиф. Думали — не выживу.
— Ну, судьбе виднее. Даст бог, вскоре повидаетесь с однокашниками, — кивнул Кетлинский, со вкусом выпил. Ему тоже нравилось ехать в поезде Шульгина. Порядки совершенно как на старом флоте. Он промокнул губы салфеткой. — Только у них были в боях тяжелые потери. Во время десанта в Одессу чуть не половина…
— Оставим пока печальную тему, — включился в разговор Шульгин. — Вы через Иркутск когда проехали?
— Дней десять, наверное. У меня как-то дни перепутались. Я, и какое сегодня число, нетвердо знаю.
— Там долго были?
— Неделю. Дрова для паровозов на станции пилил, потом на тендере меня до Омска довезли.
— О Колчаке что-нибудь слышали?
— Да что же там можно услышать? Уже и забыли о нем все. Я бы хотел сходить, посмотреть, где его расстреляли, да расспрашивать не рискнул…
— Город хоть немного знаете?
— Центральную часть только…
Шульгин, словно потеряв интерес к этой теме, начал выяснять у гардемарина подробности жизни во Владивостоке при красных и во время интервенции союзников, о настроениях на Амурской и Сибирской флотилиях, их корабельном составе и об участии в боях против красных.
— Вот что интересно, Казимир Филиппович, на Балтике и Черном море матросы оказались главной разрушительной силой и ударным отрядом революции, а на Дальнем Востоке — наоборот. Матросские команды до последнего сохранили верность законной власти. Влияния над ними большевики так и не получили… Вы это чем-нибудь можете объяснить, гардемарин?
— Не могу, ваше превосходительство. Наверное, потому, что агитаторов не хватило и боевых действий там не велось. Вот и не было причины бунтовать.
— Скорее всего дело непосредственно в людях. Сибирская флотилия комплектовалась призывниками из Сибири же и Приморья. А там народ зажиточный, спокойный, им революция ничего особо привлекательного посулить не могла, — высказал свое мнение Кетлинский. — И лозунг «Штык в землю» популярности не имел. Войны и так нет, кормежка лучше, чем в деревне, большой город под боком, винную порцию выдают без задержки. Если хотите, Александр Иванович, вообще вся революция прежде всего из-за глупости верховной власти и несовершенства наших уставов произошла. С первых дней войны кадровых офицеров в атаку впереди пехотных цепей посылали, вот и осталась армия без настоящего офицерства. Уже в шестнадцатом году девяносто процентов полуротных и ротных командиров из мещан с четырехклассным образованием и шестимесячной школой прапорщиков состояли. Вот и некому оказалось солдатскую массу, где две трети рядовых были сорока лет и старше, в руках удержать. Далее. Гвардию с первых дней во встречные бои бросили. Дурак только такое мог придумать. Надеялись за два месяца немцев победить. А оставалась бы кадровая гвардия в Петрограде, никому в голову не пришло бунтовать, а и вздумали бы — одними ножнами палашей любую демонстрацию разогнали бы. Как в Москве в девятьсот пятом. С флотом то же самое. Четыре года линейный флот у стенки простоял, можете себе представить — ни разу в море не вышел. Вообразить только — чуть не десять тысяч молодых здоровенных мужиков четыре года на железных коробках сидели и большевистских агитаторов слушали! В таких условиях даже Иоанна Кронштадтского уговорить можно в бордель сходить.
