Леонид Смирнов - Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу
— Вашу охрану попрошу оставить в караульном помещении, — произнес он холодно.
Ситников согласился. Никак не ожидал от него подобной сговорчивости. Хотя, уж коли мы переиграли жандармов по всем статьям, зачем лишний раз дразнить гусей?
Селиванов вел нас по темным коридорам в глубь здания. Очевидно, он с завязанными глазами найдет здесь любое помещение. Я зажег карманный фонарик, и желтый круг света заскользил по надраенному до блеска паркету и крашеным стенам с бесконечной чередой цветных плакатов, призывающих крепить бдительность и безжалостно карать изменников родины.
Ротмистр парой хитрых ключей открыл невзрачную дверь без надписи и номера. Мы вышли на площадку металлической винтовой лестницы и стали спускаться в подвал. Где-то там находились знаменитые застенки Охранки, из которых еще никто не возвратился. Наши шаги гремели и гудели, заполняя вертикальную шахту, — это был похоронный звон по всем замученным здесь.
Лестница кончилась. У дверей в подвал стоял пост. Трое жандармов встретили своего командира, вытянувшись в струнку.
— Сми-ирна! — гаркнул худой усатый офицер и, вскинув руку к козырьку фуражки, отрапортовал: — Господин ротмистр! За время моего дежурства происшествий не было. Начальник поста хорунжий Ярцев.
— Вольно! — скомандовал Селиванов.
Подземный коридор был ярко освещен. Множество дверей с огромными черными номерами, стертые сотнями ног каменные плиты пола, низкий потолок с забранными в решетчатые колпаки лампами. Еще двое часовых виднелись в противоположных концах коридора. Они стояли, положив руки на автоматы «петров», висящие на груди.
Нужная нам дверь имела номер «33». За ней обнаружилась вместительная кладовая со штабелями окованных сундуков и деревянных ящиков вдоль стен. Здесь уже вовсю хозяйничали четверо каптенармусов — матерых тыловых крыс. Сверяясь с толстым рукописным журналом, они с натугой ворочали вместилища всевозможного награбленного добра, срывали пломбы и открывали пыльные крышки. На составленных в один ряд столах громоздились куча трофейных мечей и горка маленьких холщовых мешочков с вещественными доказательствами.
«Ну что, паскуды? — думал я, глядя, как суетятся жандармы. — Еще полгода назад травили нас как бешеных собак, а теперь лебезите… Сжечь бы этот гадючник вместе со всем содержимым!»
— «Дыродел» тоже будешь отбирать или согласишься взять мой? — шепнул мне на ухо наместник.
Я неопределенно повел плечами, затем прошептал в ответ:
— Ты ведь дашь мне самый лучший…
Ситников похлопал меня по плечу.
— Подождите немного, — сказал ротмистр Селиванов. — Сейчас они закончат, и вы сможете выбрать.
— Я пришел не выбирать, а вернуть свое! — надменно произнес я. — Если моих вещей здесь не обнаружится, будете искать дальше.
— Погоди — вдруг все на месте? — миролюбивым тоном сказал наместник и уселся на единственный табурет.
Я двинулся к столам, не обращая внимания на каптенармусов. Посшибал бы их с ног, не успей они расступиться. Я брал в руки один меч за другим, поглаживал рукоять, эфес, трогал лезвие, ощупывал острие. Отличный металл, прекрасная работа, слава и гордость Гильдии… И вот они здесь, в плену у последних ничтожеств. Обладатели этих мечей, славные кедринские и-чу, сложили головы. Мы оказались слабее мирян, худших среди мирян — значит, заслужили такой удел.
Некоторые мечи я узнал. Вот этот принадлежал Воеводе. У него прекрасное имя — Громобой. Сталь исецкая, на рукояти малахитовые накладки, а сама рукоять похожа на лапу грифона. Никодим Ершов получил меч в подарок от моего деда в день совершеннолетия. Эту историю Иван
Пришвин любил рассказывать, когда вернулась речь после удара. Он обезножел, и голова работала плохо. Когда-то у него в запасе были сотни замечательных историй, но в те, последние, дни он мог вспомнить только две или три и потому все время повторялся.
А вот этот носил на перевязи Фрол Полупанов — сам себе отковал в деревенской кузнице. Меч как меч — ничего особенного. Ни украшений, ни особенной красоты линий. Но усть-ертский Воевода как-то сказал мне, что этой штуковиной разрубил пополам здоровенного железяна — бронированное чудовище, от панциря которого отскакивают пули.
Только переворошив половину кучи — две дюжины мечей, — я наконец обнаружил свой «кладенец». Был он в никудышном состоянии: лезвие зазубрено, словно им колошматили по чугунной отливке, острие обломано, самоцветы из рукояти выдраны. Уж лучше бы я его не видел. Будто надо мной самим надругались.
Селиванов поймал мой взгляд и отступил, оказавшись по другую сторону столов. Наместник подобрался, готовый вмешаться.
— Мне очень жаль, Воевода, но именно в таком виде нам его доставили из Управы, — сказал ротмистр без выражения.
Стиснув зубы, я промолчал. Отложил меч в сторону, еще раз глянул на остальные и вдруг заметил на дальнем конце стола что-то знакомое. Да это же Орлевик!
Я схватил отцовский меч, вскинул на вытянутой руке. От удобно изогнутой рукояти через пальцы в мое тело словно бы вливалась энергия. Лезвие вспыхнуло даже в скупом освещении кладовой. Оно сияло, будто зеркало под солнечными лучами. Как же я сразу его не углядел?
— Вот и решение проблемы, — с видимым облегчением произнес Селиванов.
Я опять смолчал. Стараясь не выказывать радости, я внимательно осмотрел отцовский меч. Он почти не пострадал — недоставало лишь уникального изумруда на конце рукояти. Не беда — найду что вставить.
Я принялся разбирать вещдоки. Среди них мог быть логический кристалл.
— Мы отобрали все прозрачные камешки и стекляшки, — снова заговорил ротмистр; — Если я правильно понимаю слово «кристалл».
— Спасибо, ротмистр, — вместо меня ответил Ситников. — Сейчас Воевода найдет нужный и тогда… — Проглотил конец фразы, увидев, как я пихаю в карманы один мешочек за другим.
— Вы не имеете права… — просипел ротмистр. Ноги его вдруг подогнулись, и он упал бы на пол, не схватись вовремя за край столешницы. Каптенармусы тюками рухнули на каменные плиты.
«Что ты делаешь?» — беззвучно вопрошал Ситников. А я читал один заговор за другим. Я ведь могу любого мирянина скрутить в бараний рог безо всякого фехтования и приемов рукопашного боя. Это именно я — сила, а они — слякоть под ногами.
Ротмистр и его подчиненные зажмурили глаза и на четвереньках поползли в угол кладовой. Убедившись, что мои приказы выполнены, я обратился к наместнику:
— Ты меня неверно понял. Кристалл состоит из семидесяти семи частей, и я должен их все найти и забрать. — Это была только половина правды: я собирался унести отсюда столько логических атрибутов, сколько смогу, и потому, набив карманы, стал сгребать мешочки в рюкзак. Если потребуется, буду пихать их за пазуху.
— Помогай, — бросил я через плечо Ситникову, и он стал помогать.
Когда мы взяли все, что лежало на столах, я прочитал последний заговор — заговор беспрекословного подчинения, и теперь эти твари готовы были на меня молиться.
— Слушайте мой приказ. Вы позабудете все, что мы тут делали. И не вспомните, даже если вас будут пытать. Мы уйдем отсюда вместе с ротмистром, а вы четверо останетесь приводить хранилище в порядок — до шести утра.
Селиванов проводил нас до дверей, поблагодарил за оказанную ему честь и еще долго стоял на ступенях, отдавая честь. Я был уверен: он не ушел, даже когда наш «пэ-эр» и фургон с гренадерами давно скрылись из виду.
— Я видел, как ты упиваешься своим могуществом, — на улице сказал мне Ситников. Лицо его было мрачным. — Понимаю, за что вас так не любит народ.
— Зато я сохранил им жизнь. Поверишь? Это было нелегко.
Полковник хотел еще что-то сказать, но раздумал и только махнул рукой.
…«Дыродел» ждал меня дома. Прекрасный экземпляр — еще в заводской смазке и со свидетельством, что прошел испытательные стрельбы на полигоне в Верхнем Тагиле. И три тысячи патронов. С таким оружием я мог перебить целое полчище Хабаровых.
Глава одиннадцатая
Спуск в преисподнюю
— Пока меня не будет, Настю и Аню спрячь в надежном месте, — сказал я матери, когда жена ушла укладывать дочку и мы остались одни.
— Что может быть надежнее родного дома? К тому же здесь столько охраны… — С материнского лица исчезло счастливое выражение, появившееся за завтраком.
— В Управе было полно вооруженных и-чу. И это никого не спасло. Не в охране дело. Главное, незаметно увезти их отсюда — чтоб никто не знал, где они спрятаны.
Мать поставила локти на стол, сплела пальцы и опустила на них подбородок. Она с сомнением смотрела на меня, и я начал крушить свои собственные аргументы:
— Но как бы глубоко я ни запрятал девочек, нет уверенности, что враг не дотянется до них. Мы для него как на ладони. Он один — в тени. Он знает каждый наш шаг…
— Какой враг? Ты что-то не договариваешь, сынок, — укоризненно произнесла мать. — Меня-то хоть за нос не води.
