Алексей Борисов - Смоленское направление - 4
Вознесенский ждал ночи и потому лежал в овражке спокойно, поджав ноги, горевшие нестерпимым зудом в задубевших портянках. Надо было выбираться, однако какая-то сила, утвердившаяся в спине куском железа, удерживала его на месте. Но не об этом он сейчас думал. Был он в таком состоянии, когда человек, наконец, доходит во всем, во всяком случае, в главном, что в первую очередь занимает его голову и сердце. Ясность мысли, которая не оставляла больше никаких сомнений, была выверенной как хронометр: револьвер с последним патроном выглядывал рукоятью из расстёгнутой кобуры; один раз нажать на курок и ужасная своей несправедливостью жизнь закончится раз и навсегда. Из всех возможных вариантов вот этот если и не отвечает точно замыслу, то уж наверняка самый целесообразный. Все, что выпало на его долю, он воспринимал спокойно и готов был даже удивляться, отчего так много потратил времени даром. С женой и детьми перед их отъездом простился впопыхах - на службу спешил, родителям письмо всё никак написать не удавалось - опять служба, да мало ли чего хотел и не успел? Кабы знал, что всё так станется, многое бы переиначил. Только время вспять не обратить, а в остальном…, хоть и понимал, что всего не предугадаешь, однако болела душа за батальон. Казалось, зная результат, дуболомы из штаба округа всё равно бы вели себя так же, распыляя оставшиеся в строю танки на ненужное и по прошествии двух дней боёв абсолютно абсурдное контрнаступление без поддержки с воздуха. Ясность эта сложилась у него именно после гибели Пуганова, от безысходности направившего танк на таран. За два дня угробить целую дивизию, что ж это за война такая?! Рано или поздно найдут виновных, и как водится, разберутся со всей строгостью. Но уже без него. Капитан Вознесенский останется на этом поле со своим батальоном. Ободок солнца моргнул в последний раз, скрываясь за горизонтом. Простите и прощайте.
Я иногда думаю, как несправедлива судьба к героям: врагов, которые пришли захватить чужую землю и поработить ее народ, хоронят по-человечески - кладбище турецкое, итальянское, польское, немецкое…; а люди, которые защищают свою страну и гибнут в жесточайших боях, в большинстве своем остаются безымянными. Хорошо еще, если сохранятся свидетели или участники этих боев, тогда есть крохотный шанс, что кто-то из них расскажет, а может, через много лет и покажет то место, где быть памятнику.
Двадцать четвёртого июня двадцать вторая и тридцатая танковые дивизии совместно имели в общей сложности чуть больше двадцати танков и несколько бронемашин. Но, порой, как много зависит от умелых действий командиров. Полковники оказались талантливее генералов. Кононов и Богданов сумели остановить войска 47-го немецкого моторизированного корпуса генерала Лемельзена. Юго-восточнее Барановичей, на рубеже реки Щара не было убийственных контратак, но стали применятся танковые засады со всеми возможными элементами ПТО.
О судьбах людей прошедших со мной эти пять дней я знаю совсем немного. Поезд с жёнами комсостава благополучно достиг Минска. Танкисты вместе с Литвиненко и Синяковым добрались со мной до Барановичей, где мы расстались двадцать пятого июня. Бои их ожидали тяжелейшие и живы ли они, одному Ему известно. Одно скажу, я знал, готовился, рассчитывал, старался не рисковать понапрасну, и еле выжил. 7.
Декабрьским утром на окраине Ярославля в пошивочную мастерскую Арона, почти сорок лет известную в кругах деятелей культуры и вдвое меньше у среднего обкомовского звена, зашёл посетитель. Вёл он себя непринужденно, словно бывал в этом месте не раз и, судя по уверенным движениям в заставленном разнообразными предметами обихода коридоре, знал, где что должно находиться. Посетителя звали Отто. Это было его настоящее имя, и в документах на латвийского коммуниста, капитана войск НКВД, волей случая значилось тоже оно. В город немецкий агент-опознаватель прибыл неделю назад и с портным уже встречался дважды. В первый раз, передавая старику письмо от дочери с фотокарточкой, а во второй обозначив некую просьбу: сущий пустяк, организовать встречу с одним человечком.
Поздоровавшись со вставшим из-за стола хозяином, он без лишних слов положил на стул, завёрнутый в грубую бумагу отрез шерстяной ткани, снял с себя портупею с командирским полушубком и, насвистывая под нос популярную мелодию шотландской песни, обработанной Дунаевским: "Злодейка акула дерзнула напасть на соседа кита", повесил верхнюю одежду на стоящую у двери вешалку вместе с шапкой. У закреплённого на стене в полный рост зеркала он задержался на минуту. Поправляя ремень, военный несколько раз оценивающим взглядом осмотрел ещё одного клиента, сидящего в самом углу, после чего широкими шагами подошёл к столу.
- Товарищ капитан, я достал пуговицы, - заискивающим голосом произнёс мастер, незаметно скрестив пальцы на правой руке.
- Почему посторонние? - сухо спросил военный.
- Это знакомый, - оправдываясь, тихим голосом ответил Арон, - навестить приехал.
- Документы у знакомого в порядке? Сейчас проверим.
Военный сделал шаг вперёд, а затем остановился, развернувшись вполоборота к портному, который стал что-то лепетать.
- Я вас умоляю, оставьте его в покое, - засуетился мастер, видя, как капитан довольно ухмыльнулся, - давайте материю посмотрим. Твид, очень достойный костюм выйдет…
Самым загадочным оставалось поведение гостя у портного, когда Отто (переговариваясь с мастером), потихоньку шёл к нему через комнату - он почему-то выглядел испуганным. Исходящий некой волной страх явственно было заметен даже по его фигуре, пока разговор переходил с одного на другое (какой лацкан и делать ли шлицы), его плечи сводились вперёд и вниз, пряча хилую грудь, а тощая шея старалась вжаться, лишь бы оказаться ниже. И когда их разделяло всего несколько шагов, капитан неуловимым движением, подобно бросающейся в атаку кобре, вдруг резко сократил расстояние.
- Как поживаете, гражданин Залкинд? - нависнув над стариком, произнёс военный. - Ничего не хотите сообщить о деятельности в Прилепово?
По напряжённой фигуре, да и по глазам Натана читался ужас. Он уже сожалел, что поддался на приглашение "заглянуть на огонёк", прикупить продовольственные карточки. Понимал, что дело не чисто, опыт подсказывал - быть осторожнее, но корысть и привычка жить чуточку лучше за счёт остальных взяли вверх. Пришла расплата за всё. По одному тому, как его назвали и о чём спросили, можно было догадаться, что ничего хорошего в дальнейшем не последует и старый революционер, бомбист и как оказалось, трус - поплыл. Упав на колени, он заскулил:
- Не смог, простите, испугался. Меня бы… жить хочу, жить! - обнимая сапоги Отто. - Я старый, ну что вам стоит, я исчезну, отпустите!
Немец отшвырнул Натана, как нашкодившего кота, с каким-то пренебрежением, словно боясь испачкаться но, сделал это, не столько причиняя физическую боль, сколь морально унижая. Вышло это не намеренно, до последней минуты агент не был уверен, того ли человека привёл портной. Приметы и черты лица совпадали с полученным описанием, но всё же были сомнения. Не ожидал он, что клиент так быстро раскроется. Теперь же требовалось закрепить контакт.
- Комнату и два стула! Живо! - рявкнул Отто, в сторону Арона.
Портной со швейным сантиметром на шее, дёрнул за рычажок, и позади него приоткрылась потайная дверь, замаскированная под полку с фурнитурой. Убежище было старое как сам дом, и хозяин в нём пережил не только октябрьский погром в девятьсот пятом году, грабежи в страшном восемнадцатом, но и тридцать пятый, когда экономический отдел ОГПУ прикрывал подпольные мастерские.
- Ттам… ввсё есть, что вы просили, - заикаясь, произнёс портной.
- Запри лавку, табличку повесь и жди наверху.
Отто за шкирку потащил Натана и когда тот стал цепляться ногами за стол, с размаха отпустил ему подзатыльник. Удар вышел хлёстким и Залкинд рухнул на пол. Случайность, как много плохих и хороших дел было отложено из-за нелепо сложившихся обстоятельств? Табурет, на который становились заказчики готового платья, имел на углах железные уголки, именно об одну из этих скоб и ударился головой Натан. Смерть наступила мгновенно.
- Гром и молнии! - хлопая по щекам Натана, кричал Отто. - Очнись, старик! Ты мне нужен живым, Арон, воды!
Тщетно, Залкинд лежал ничком на боку, с раскрытым ртом, обнажив безобразные, жёлтые от никотина зубы на так и не запотевшее зеркальце, поднесённое портным. Ни искусственное дыхание, ни массаж сердца не смогли вернуть его к жизни.
- Он не дышит, - словно извиняясь, произнёс склонившийся над телом портной, - а как же Сара?
- Не дышит? Проклятье! - выругался Отто.
- Как же Сара? Вы обещали отпустить её…, что теперь будет?
- Заткнись, ублюдок! Твоя сука вместе с крысёнышами давно подохла! Да, да, ты не ослышался, сдохла в Бухенвальде. Или ты думал, что хлеб с маслом, предназначенный для наших детей отдадут ей? Ты дурак!
