Переезд (СИ) - Волков Тим

— А ты чего кислый-то такой, Сергей Сергеич?

— Дела, — отмахнулся Гладилин. — Этот еще латыш, понимаешь… Да вы, думаю, в курсе. Озолс под меня копает… а, впрочем — под всех! Аглаю арестовал, Гробовского отстранил от службы. Субботина вообще услал за болота — подавлять кулацкий мятеж. Хотя, какой там, к черту, мятеж… так, мужички пошумели по-пьяни.

— А с милицией как? — поинтересовался Иван Палыч. — Красникова не отстранили еще?

— Да пока работает, — председатель уисполкома хмыкнул и покачал головой. Худощавый, с узким лицом и интеллигентской бородкою, он нынче выглядел осунувшимся и усталым. — Лаврентьев с Деньковым тоже пока на месте. А вот Гробовского Озолс бы тоже арестовал, да Феликса Эдмундовича побоялся. Как и товарища Семашко! Однако, что в больницах творит… Говорят, под пытками показания выбивает!

— Вот же сволочь! — выругался доктор. — И что, что-нибудь накопал?

— Если бы! — Сергей Сергеевич желчно прищурился и вытащил из портсигара папироску. — Деятельность развил бурную, людей похватал — а толку? Нет, чтоб на местных, на нас, опираться, так ведь… Э-э, что говорить! Чужаки есть чужаки — кто им чего расскажет? Тем более — латышам. Они и по-русски то многие — через пень колоду.

Чиркнув спичкой, Гладилин рассеянно закурил и тут же, спохватившись, предложил папиросы гостям:

— Угощайтесь, товарищи… кто курит.

— Да у нас свои, — рассмеялся Михаил Петрович. — Привет тебе, кстати, от Владимира Ильича. И от Феликса тоже.

— Спасибо, хоть не забывают, — председатель выпустил дым. — Иначе б черт этот латышский сожрал бы давно! И так краев не видит, работает грубо… как в царской охранке!

— Вот! — закурив за компанию, встрепенулся Бурдаков. — Вот, правильно ты сказал, Сергей Сергеевич! Как в охранке. Не наши, не советские методы. Это мы запомним, запишем… А методы-то как я понял, результата пока что не дали?

Гладилин неожиданно хохотнул:

— Мало того, что не дали… Мне Красников по секрету сказал — у них и изъятые документы сгорели! Гулеванили с девками… от буржуйки в кабинет пожар и… А я вот думаю — кто-то поджог! Озолс, кстати, девок тех ищет.

— Ладно, Сергей Сергеевич! Поглядим.

Поселившись в соседней с исполкомом гостинице имени Коминтерна (бывшая «Англия»), там же устроили и выездной штаб — в номере люкс места вполне хватало, тем более, можно было не беспокоиться о чае.

Озолс объявился там уж к вечеру — крепкий молодой человек с квадратной челюстью и сбитым набок носом, он чем-то напоминал боксера: так же дергано двигался и смотрел на всех исподлобья, готовый в любую секунду уклониться или отразить удар. Кожаная чекистская куртка, фуражка с красной звездой, синие офицерские галифе. На портупее — маузер в лаковой кобуре. С легкой руки запустившего эту моду Троцкого, так ходили почтив все армейские командиры… ну, и чекисты с милицией тоже. Какую-то особую форму и в Красной армии, и в милиции еще только собирались вводить. Ну, о ЧК в этом смысле речь вообще не шла — им-то зачем форма? Разве что — пограничникам.

Озолс явился не один, а в сопровождении двух латышских стрелков — молодчиков с угрюмыми лицами висельников. Латышская дивизия была создана еще в царские времена, для борьбы с немцами и, надо сказать, латыши, защищая свою землю, сражались отменно. Революция они почти все поддержали — как Февральскую, так и Октябрь. Совсем недавно, 13-го апреля 1918-го, все латышские полки были сведены в советскую Латышскую стрелковую дивизию, готовящуюся к отправке на фронт против войск Антона Деникина.

Оказавшиеся на высоких постах в ЧК латыши — Петерс, Берзиньш и прочие — естественно, перетаскивали на службу своих земляков. Латышам благоволил и Дзержинский, почему-то не доверявший полякам.

— Озолс, Отто Янович, — войдя, посланец Петерса протянул руку. — Здравствуйте, Михаил Петрович… Здравствуйте, товарищи… Что же вы не сразу ко мне? Потеряли время.

По-русски товарищ Озолс говорил бойко, но, с заметным акцентом.

— Отто Янович, — поздоровавшись, холодно улыбнулся Бурдаков. — Вот наши мандаты. Мы — представители Совнаркома, и к вам являться не обязаны. Вовсе наоборот — это вы обязаны нам докладывать! Итак, прошу, садитесь. Чем поделитесь? Что уже узнали?

Тонкие губы латыша побелели от едва сдерживаемого гнева. Пересилив себя, он уселся в глубокое кресло, вытянув обутые в ярко начищенные сапоги ноги. Улыбнулся — так улыбалась бы каменная статуя, умей она улыбаться.

— Кое-что мы уже нарыли. Завтра я пришлю подробный доклад. Сейчас же, прошу позволить…

— Нет! — тут же оборвал Бурдаков. — Все же попрошу доложить тот час же. Кратко, в общих чертах.

Отто Янович поиграл желваками:

— Ну-у… если в общих чертах…

Ничего нового он не сказал. Ничего из того, что члены комиссии уже и так знали.

— Подписи на документах подлинные, печати — тоже, — заверил Озолс. — Увы, все изъятые бумаги сгорели — пожар!

— Пожар или поджог?

— Разбираемся! Я уже арестовал некоторых… причастных…

Иван Палыч поднялся на ноги:

— Отто Янович! Что касается медицинских служащих, мне нужно со всеми переговорить. В чем и прошу вашего содействия. И как можно быстрее!

— Да хоть прямо сейчас! — развел руками латыш.

Прямо сейчас и отправились. Озолс, ничтоже сумняшеся, пользовался коричневым «Фордом» из местной ЧК, разве что сменил шофера на своего.

— А где же товарищ Карасюк? — садясь в машину, вспомнил прежнего водителя доктор. — Неужели, тоже арестован?

— Ну-у, Иван Павлович, — уполномоченный Петерса обернулся с натянутой улыбкой. — Что же мы — всех подряд арестовывать будем? Товарищ Карасюк временно переведен в часовые. Сами понимаете, в чужом городе лучше иметь рядом только проверенных людей.

Ну да, ну да… Доктор едва сдержал усмешку. Гробовского отстранили, Колю с Михаилом, верно, перебросили на другие дела. А сами с документами облажались! Кстати, в этом лучше бы разобраться самому… тем более, счетоводы сейчас запросят все, что осталось. Если осталось…

Расположившись в свободном кабинете местного ЧК, Иван Палыч, с позволения Озолса, вызвал для разговора первого арестованного — заведующего военным госпиталем — пожилого, чуть сутулого, с большими залысинами и пышными седыми усами. Воинский френч, офицерская шинель, накинутая на плечи… Звали его, насколько помнил Иван Палыч, Владимиром Тимофеевичем. Да-да — Владимир Тимофеевич Арнаутский.

— Извините, Иван Павлович… Нет ли у вас закурить? — присаживаясь, тихо попросил заведующий. — Уже третий день без курева… извелся весь.

— Да, да, конечно…

Доктор не поленился сходить за папиросами в соседний кабинет к Озолсу… Принес пару штук.

— О, «Зефир»! — обрадовано протянул Арнаутский. — Ох… извините… спички?

Спички нашлись в ящике стола. Кто-то из молодых чекистов курил — Миша Иванов или Коля Михайлов. Кажется, Иванов… а, впрочем, какая разница?

— Пожалуйста, курите! — улыбнулся Иван Палыч.

Ничего существенного ни заведующий госпиталем, ни его начмед не поведали. Да, принимали по ведомости медикаменты, не так и много — два грузовика. Три ящика салициловой кислоты, бинты, вата, даже морфин. Еще шприцы, капельницы, системы. Тут начмед оказался весьма точен и обстоятелен, дотошно указав точное количество полученного.

— Именно на это количество и были составлены накладные? — все же уточнил доктор.

— Да, да, именно так, — покивал начмед — растерянного вида толстячок лет сорока пяти с красными щеками и круглым добродушным лицом. — Я лично все принимал, ставил подпись, печать… и относил на подпись заведующему. Иван Павлович! Я точно помню, что расписывался за три коробки морфина. Но, здесь утверждают, что расписался за дюжину! Они мне даже показали накладные… Знаете…

Начмед развел руками и непонимающе моргнул:

— Мне показалась, что подпись там — моя! И печать — наша! И подпись Владимира Тимофеевича… Но, я не расписывался за такое количество, Богом клянусь!

Тоже самое, в принципе, поведали и все остальные задержанные… коих Иван Палыч распорядился отпустить. Естественно, с разрешения товарища Бурдакова, коему телефонировал уже в обед из бывшего кабинета Гробовского.