Александр Солженицын - Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого
Аплодисменты! Да! Да!
– И постоянно к нам являются делегации с вечными жалобами, что офицеры-реакционеры и главным образом генералы ведут открытую контрреволюционную пропаганду! И даже – организацию контрреволюционных сил!!!
Он уже бил – на весь полный размах! Он бессознательно копировал столь удачную, столь последственную первоноябрьскую речь Милюкова, с этой самой кафедры, 5 месяцев назад, – но теперь против самой милюковской компании.
Кто бы уж там вспоминал о регламенте! кому б теперь, хоть и квёлому председателю, разрешили бы перебить!
Думал ли Нахамкис тут, сейчас, на Совещании – свалить Гучкова, а там пойдёт само, арестуют Ставку? Да жгло его, что головы главных генералов так до сих пор и не полетели! Бить – так бить, вспоминай всей генеральской сволочи до дна:
– Я, товарищи, напомню вам о приказе генерала Алексеева, который угрожал немедленным военно-полевым судом всем так называемым „бандам” – чисто революционным отрядам, позволявшим себе разоружать железнодорожных жандармов. И напомню о приказе Радко-Дмитриева… И о приказе Эверта, осмелившегося признавать Николая Николаевича Верховным главнокомандующим…
Зал – в руках. А что есть революция? Революция – вот это и есть – передвижка масс, ещё не осевших, ещё не утерявших своего движения, – и довольно бывает одной речи! одного толчка! одной фразы!
А – какой?
„К оружию, граждане”?… „Бей их”?…
Не хватало… Не хватило чего-то… У самого не хватило – находчивости? дерзости? прыжка?
А в голове – мешает план доклада, сколько ещё не сказал, а пропустил, надо вернуться… (А в конце – всё равно неотвратимо сползёт к жалкой резолюции…)
– Главное сопротивление из военного министерства!., теперь – уже от вашего авторитетного властного слова, всей демократии России, зависит, чтобы наше воздействие оказалось ещё более активным и действительным…
Не то. Не Дантон.
Но – с новым напором:
– Для нас не секрет, что по мере возвращения жизни в нормальное русло начинается несомненно и организация контрреволюционных сил! Та кампания клевет и инсинуаций, которая ведётся против нас в буржуазной прессе…
„Анонимы в Совете”… – да кнутом по всем шавкам, задрожите!
– … Её направляют какие-то скрытые силы из какого-то объединяющего центра! Есть какой-то объединяющий центр, из которого как по команде даются сигналы и лозунги. Вы знаете знаменитую кампанию по поводу Приказа № 1?… Вы знаете попытки дискредитировать гарнизон Петрограда, подавший сигнал нам всем к свободе, – под предлогом, что он здесь уклоняется от несения военной службы, тогда как он на страже свободы? Совершенно очевидно, что контрреволюционные силы начали скопляться вокруг пока ещё скрытого, но какого-то центра, готовят обход революционной демократии!
Громогрозно:
– И нам известен этот организующий центр контрреволюции!!! Но мы его пока не назовём. А впоследствии. И ему должен быть дан отпор – и я надеюсь, что этот съезд скажет своё авторитетное слово. Но ввиду того что эта контрреволюционная агитация прикрывается именем Временного правительства – я надеюсь, этот съезд выскажет, что для Временного правительства пришла пора дезавуировать кампанию – и тогда мы увидим, насколько мы можем дальше оказывать доверие Временному правительству.
Чуть пониже прежнего, а ещё прекрасный плацдарм, ещё можно крикнуть „к оружию!” -
но нет этой лёгкости, но нет этой дерзости, но почему такое тяжёлое тело, тяжёлый голос, тяжёлый план доклада?
Да и не план, оратор сам заблудился, он потерял напористый порядок мыслей. Опять к этим первым пылающим дням революции.
– Революционная армия, впервые сбросив вековой гнёт крепостнической казарменной дисциплины, естественно, в процессе революционной горячки не могла удержаться, при осуществлении своих гражданских прав, от некоторого рода актов, насильственных актов против своих командиров. И мы призывали солдат и матросов остановить часто может быть справедливый гнев народа. Никто не заподозрит нас в кровожадности! Мы первые скорбим о насилиях. Но нашлись политические деятели из „ответственных”, которые позволили внести первую ноту раздора. Я говорю о знаменитом приказе Родзянко к солдатам, здесь толпившимся вокруг Таврического дворца и охранявшим ядро русской революции, – возвратиться по казармам и вновь поступить под команду своих офицеров! Народ призвали к насилию этим неосторожным политическим актом. Права солдат оказались необеспечены – и стихийно вырвалось бурное стремление солдат как-нибудь оформить свои права. В Совет рабочих депутатов начали появляться первые ласточки войсковых частей – и они выдвинули вопрос о конституции в казармах.
Аплодисменты. Сегодняшняя армия это хорошо понимает.
– И Приказ № 1 был подлинное творчество народных масс, – сами солдаты выработали этот акт! И где применялся Приказ № 1 – там-то и установились нормальные отношения между офицерами и солдатами.
Аплодисменты. Да зал – всё время сочувствовал и шёл за ним!
– А между тем в этом акте усматривается первый признак ужасающего „двоевластия”?
Зал – шёл за ним, и надо было энергично вести его к удару! Но по какому-то недостатку хваткости ума зацепился за это двоевластие, о котором жужжали буржуазные газеты, и стал объяснять подробно двоевластие. (Шло дело к полуночи, Чхеидзе задрёмывал, но не прерывал.)
– Бессовестные клеветники! Когда Приказ № 1 был издан – никакого Временного правительства не существовало – а кто этот слабый думский комитет? кем избран? Да сама Дума была избрана, вы знаете, третьиюньская. Да даже по основным законам династии Романовых Дума была только часть власти, вместе с Государственным Советом и царём, а какое право за думским комитетом? – (Аплодисменты.) – Он был бледным слабым созданием цензовых слоев, тогда как наш Совет вышел из здоровой широкой стотысячной массы.
Уже так устоялся язык их всех, советской верхушки: никогда не выдавать вслух „Исполнительный Комитет”, а всегда – Совет. У трёхтысячного Совета плечи широкие.
– Ещё можно сказать, что мы вмешивались в исполнительную власть, когда организовывали военные силы и производили аресты – но и в то время правительства не было. А что следует разуметь под двоевластием? Это не двоевластие, а законный народный контроль, чтобы заставить их считаться с требованиями революционного народа. Я позволю себе напомнить, что когда они становились на ноги, они ждали санкций народа, тогда они в этом видели спасение. Да до сих пор Временное правительство сплошь и рядом обращается к нам с просьбой разделить с ним власть – например, чтобы наши делегаты ехали в Балтийский флот и остановили то, что министерскими приказами остановить невозможно, – так что к двоевластию они даже взывают.
Исчерпано, защитил. А попутно он где-то упомянул династию Романовых – и в не собравшемся в остриё, в недомобилизованном его уме это зацепилось счастливой попутной находкой – да! царя же! царя! – и он потянул за леску:
– … Эта династия, самая зловредная и пагубная из всех, обладает колоссальными средствами, награбленными у народа, скопленными в заграничных банках, и эта династия после ареста не была лишена своих средств. Мало того, мы получали сведения, что ведутся переговоры с английским правительством, чтобы Николая и его семью отпустить за границу. И когда мы от наших товарищей железнодорожных служащих получили известие, что по царскосельской дороге движутся два литерных поезда с царской семьёй в Петроград, – мы подозревали, что ему подготовлен путь через Торнео на Англию. Что мы должны были делать? Испугаться призрака двоевластия или принять самые энергичные меры помешать побегу тирана?
Мобилизовали петроградский гарнизон, заняли вокзалы, разослали радиотелеграммы по всей России – арестовать и задержать! („Браво!” Аплодисменты. „Честь и слава вам, товарищи!”)
– … Лишь впоследствии, из разговоров с Временным правительством, мы узнали, что оно их уже арестовало…
(А можно было – и во всех газетах прочесть, за сутки раньше тревоги.)
– И тогда – (впрочем, тоже на пять дней раньше) – мы сделали Временному правительству заявление, что не из мотивов личной мести и возмездия, заслуженного этими господами, но во имя интересов русской революции признаём необходимым немедленный арест всех без исключения членов бывшей царской фамилии, пока не последует отречение их от капиталов, которые они держат за границей и которых нельзя иначе оттуда достать…
Бурные аплодисменты.
– … Отречение их всех за себя и за своих потомков навеки от всяких притязаний и лишение их навсегда прав российского гражданства!
Бурные! неистовые аплодисменты! Зал ревёт.
И это была – последняя возвышенная площадка для атаки! для поворота истории всей российской революции! Он снова возжёг раннемартовскую горящую атмосферу! И зал был – в руках докладчика!
