Олег Гончаров - Княжич
Два лета назад велел князь Мал, в честь рождения дочери, на месте рыбацкой веси крепость заложить. И дочке почет, и дорога на Коростень с полудня присмотрена.
У Малина-града стены стойкие. Из вековых дубов да в два наката. Глиной склизкой обмазаны. Ни воды ни огня не боятся. По верху стен клети с бойницами, тесом от непогоды крытые. Да две башенки ворота под защитой держат. Не город, а орех-лещина твердый.
И пусть защитников у Малина не много, всего-то одна лодья воинов, да человек тридцать напуганных нашествием рыбаков с чадами, и еще пара огнищан с домочадцами, но с наскоку Игорю взять городок не посчастливилось.
Немало воинов Полянских, древлянскими стрелами истыканных, унесла Ирша-река. Для них переправа под Малином дорогой в горы Репейские обернулась.
Тем же, кто живыми под стены городские добрался, еще меньше повезло. Окатили их кипятком защитники.
— Это для сугреву вам! — кричат. Обратно в реку пришлось полянам окунаться. Из холодной воды в горячую. Из горячей воды в холодную. И впрямь баня получилась. Только стрелы древлянские всласть попариться не дают.
Из трех сотен человек, посланных Игорем на штурм, обратно чуть больше половины вернулось. Да и то многие из выживших ранены или ошпарены.
Пока войско полянское в становище своем раны зализывало да на древлян ругалось, каган Киевский со своим воеводой совет держали.
Вышли на крутой обрыв. Встали под огромной сосной. Внизу Ирша течет, безучастная к людским делам. А на том берегу городок стоит. Смотрят на тот берег конунг с ярлом. Вот он, Малин. Как на ладони. А пойди возьми его.
— Что же делать, Асмуд? Что делать? — Игорь от досады ногти грызет, ногой топает.
— Думай, конунг. — Асмуд оперся на рукоять своего боевого топора, внимательно разглядывал город на том берегу, словно что-то прикидывал. — Думай, конунг, — повторил он, — потому как с нахрапа нам его не взять.
— Может, измором возьмем? — Игорь старался найти выход из положения, но не находил и от этого еще пуще злился.
— Некогда их измором брать, — спокойно ответил старый варяг. — На то не один день понадобится. А нам к Коростеню спешить надо, пока Мал с дружиной по ятвигским уделам бродит. Наверняка княгиня Беляна уже знает, что мы к ней в гости заглянули. Готовится небось, столы накрывает, — и рассмеялся.
— Ну? — Каган нетерпеливо одернул старика. Тот сощурил глаз, посмотрел на Игоря и, сграбастав усищи в кулак, забросил их за плечо.
— Вижу, — обрадовался каган, — придумал ты что-то. Ведь придумал же?
— А знаешь что, конунг? — Старик забросил на плечо свой топор. — Я думаю, что пришла пора горшки цареградские в дело пустить.
— Да ты что? — отмахнулся Игорь. — Их же всего четыре штуки осталось.
— Вот два здесь и потратим. А два для Коростеня оставим.
— Жалко, — сказал каган. — Жалко у пчелки в заднице, — зло посмотрел Асмуд на Игоря, но, словно спохватившись, отвел глаза. — Вели своим дикарям, — кивнул он на становище войска Полянского, — чтоб нашли в лесу три сосны поровнее и дубок покрепче. Будем приспособу мастерить.
Весь остаток дня и, почитай, половину ночи в Полянском становище стучали топоры.
— Что-то затевают Перуновы пащенки, — сказал малинский посадник, вглядываясь с башни в огни на правом берегу Ирши.
Не знал он, да и знать не мог, что все это время поляне готовили ему и всем оказавшимся под его защитой Даждьбоговым людям страшный подарок.
Войско полянское разбилось на ватаги, и у каждой было свое дело. Одни мастерили крепкие колеса, другие прорубали дорогу к круче, с которой утром наблюдали за Малином-градом Игорь со своим воеводой, третьи…
Жарко пылали костры в стане захватчиков. Светили ратникам, ставшим на время плотниками, чтоб ненароком не ошиблись да не оттесали лишнего. А те старательно обтесывали дубовое бревно. На брус его сводили.
Под водительством Асмуда воины ладили приспособу.
— Эй-эй, — прикрикнул на плотника старый варяг, — не егози! Уже лишку снимать начал!
Он подошел поближе к работникам и принялся пальцами замерять размеры бруса.
Работник напрягся. Знал, что у ярла нрав крут. Чуть что не так — берегись. Но ярл остался доволен работой. И ратник вздохнул спокойно.
— Эй!.. — снова кричит варяг и спешит к другой ватаге.
Те тоже стараются вовсю. Шкурят сосновые стволы. Да, видно, что-то у них не сладилось. Ругается ярл:
— Сучки-то лучше снимайте! Чтоб ствол гладким как лед был!
Стараются ратники. Пот с них градом. Глаза щиплет, а на губах соль.
А старый варяг уже третью ватагу мучает:
— Крепче вервье крутите, чтоб не распускались, чтоб не порвались от натяга!
И вьют ратники канаты. Конский волос с пенькой перевивают. Веревки, что у каждого с собой припасены, в общее дело пускают.
Уже за полночь перевалило, когда Асмуд велел приспособу собирать.
К тяжелой деревянной станине прикрепили шесть колес. Потом стоймя вогнали в торец станины дубовую раму. К ней вервье привязали и по просеке на берег Ирши потянули.
Тащат. Упираются. Ругаются, когда колеса меж древесных корней стрянут. Но тянуть не бросают. Попробуй брось, когда сам Асмуд на станине сидит да на воинов покрикивает:
— Давай веселей!
Вот и веселятся все. Только от веселья этого как бы пупки не развязались.
А вслед за тягунами Асмудовы варяги брус дубовый несут. Да еще три ствола сосновых. Отполированных. Отглаженных так, что хоть смотрись в них.
Со стороны поглядеть — словно мураши в муравейник соломины тянут. Соломины большие. Тяжелые. А мурашам все нипочем. Будто без соломин тех муравейник развалится.
Только кому со стороны-то смотреть? Сквозь темень ночную да лесную чащу.
Но дотащили они колымагу до места. Перун им помог или крепкое воеводино словцо? Теперь уж не важно. Главное, что на место станину доставили.
— Колеса крепите. — Асмуд легко спрыгнул на землю. — Брус, бревна и канаты вот здесь, у кустов, складывайте. Да поосторожней. Не поломайте ненароком.
— Егри, — подозвал он к себе десятского из личной охраны конунга, когда воины исполнили приказание, — ты со своими людьми здесь оставайся. Если кто ближе чем на два десятка шагов подойдет — убей.
— Понял, ярл, — кивнул десятский.
— Остальным — спать! — велел старый варяг и пошел прочь.
И все воины направились к становищу, посреди которого в своем шатре мирно спал каган Киевский Игорь Рюрикович.
10 июля 942 г.
Утро обещало быть погожим. Ветер разогнал тучи, и природа вспомнила о том, что в Древлянской земле середина лета. Прижгло бор жаркое солнышко. Пар повалил от сосен и дубов. От истосковавшейся по теплу земли.
— Хороший денек, — сказал малинский посадник. — Может, поживем еще? — спросил он ратника, стоящего у бойницы, но не стал дожидаться ответа.
Он прошел по крепостной стене и задержался на площадке башенки, прикрывавшей ворота в город. С нее открывался отменный вид на реку, переправу и лес на том берегу.
Еще недавно посадник любил по утрам подниматься сюда, чтобы полюбоваться рассветом и вознести кощуны и требы Покровителю. Теперь же он знал, что там, за рекой, стоит полянское войско и варяжская дружина Ингваря-волка. От этого было гадко на душе. Гадко и противно. Отвернулся посадник от башенной бойницы. Посмотрел на малинский стогнь.
А здесь, одетые во все чистое (вдруг что не так, как же в нечистом перед Даждьбогом предстать?), мирники готовились отражать вражеское нападение. Все, от мала до велика, трудились на оборону.
Кто-то костры разжигал под большими чанами, наполненными водой. Не понравился вчера захватчикам кипяток. Не любят, видать, шпариться. Кто-то стрелы каленые и простые в вязанки вязал и мальцам раздавал, чтоб те стрелкам подносили.
А какая-то дородная баба на костерке похлебку варила. Мирно так. Буднично. Оно и понятно. Бой боем, а есть захочется. Проголодаются защитники, так ничего. Вот и похлебка готова. Кушайте, сил набирайтесь.
А вон старик на солнышке приснул. Улыбается во сне, может, молодость ему снится. Так пускай. Не потревожил бы кто…
Вздохнул посадник. Тяжело вздохнул. Хороший денек нынче Даждьбоже послал. В такой день и помирать не хочется.
— Болярин! — услышал посадник. Обернулся.
Ратник молодой, только усишки пробиваться начали, его зовет да на переправу рукой указывает.
Взглянул посадник, а на переправе человек. Не воин. Обычный огнищанин. Свой. Древлянский. Бредет по пояс в воде, а сам руками размахивает. Дескать, не стреляйте за ради Покровителя.
— Не стрелять! — крикнул посадник, чтоб лучники слышали.
Обрадовался огнищанин. Понял, что не падет от древлянской стрелы. Быстрее через реку побрел. Выбрался на берег. Голос подал:
— Православные![25] Отворите! Впустите за ради Даждьбога! У меня к вам слово есть! — и кулаком по дубовым воротам.
