Олег Измеров - Дети Империи
— Извините, что я напомнил вам об этом…
— Не стоит; давно хотелось кому-то это все рассказать. Знаете, что в этой истории было самым тяжелым? Меня здесь никто не понимал. Он известен, он уже принадлежит им, а не мне. Советовали завести любовника. Не знаю, как бы вы на это смотрели, но я так не могла.
— Не пробовали уехать к родителям?
— Они погибли лет семь назад… автобус упал с моста, почти никто не уцелел. И тут появился Пауль, он тогда был во Франции, и снимал хронику происшествий. Пришел делать интервью, потом заявил, что не может делать этот репортаж, передал материалы другому, а мне сделал предложение… Наверное, тогда он был действительно влюблен. Жаль, что все проходит. "Es geht alles voruber, es geht alles vorbei"… какая злая ирония, оказывается, может быть в этом вальсе.
Былинка переломилась; Наташа легким и решительным движением швырнула обломки в пруд.
— Когда мне сообщили, первое, что я почувствовала — камень с души свалился. Все сразу разрубилось.
— Ну, кроме немцев есть еще французы…
— Они скоро станут немцами. В учреждениях рейха можно говорить только по-немецки, на всех частных фабриках документация и счета — только на немецком, немецкие газеты, немецкое радио, немецкие книги, даже певцам публичные выступления только на немецком. Круглые сутки каждый француз читает, слышит, смотрит, что вся французская литература, живопись, наука, изобретения созданы либо немцами, либо в подражание немцам. Вначале они сопротивлялись, даже одно время со стороны могло показаться, что партизанское движение истощит победителей, дух свободы, дух Франции возьмет верх… Напрасно. Дух Франции, о котором тогда они так любили шептаться по своим квартирам, задавил дух обывателя. Не гестапо, не страх концлагерей, а обыкновенное "эго". Их новая Франция — маленький "рено", "пежо", "фольксваген" или "фиат". Все помешались на идее всеобщей автомобилизации. Вы представляете, я начала в Париже встречать людей, которые всерьез верят, что Наполеон воевал на стороне Пруссии, Великая Французская революция была бессмысленным разгулом террора, а этоха Просвещения — эрой бездуховности и потери высших идеалов. Довод на все один, и он убийственный: Франция рухнула, значит, она была плохой. Мы теряем мировую историю. Не знаю, смогли бы вы представить это и понять…
— Наташа, я вас прекрасно понимаю. Вы даже не можете представить себе, насколько.
— Если вы этого не видели, но поняли, — у вас воображение писателя, — грустно усмехнулась она. — Просто замкнуться в мирке между работой, хозяйством и постелью, по вечерам вместе смотреть "Поместье в Розенбруннен" или "Моя милая гувернантка"… я не смогла бы так прожить.
— Хорошо, а русские? Есть же эмигранты, они, наверное, как-то ближе по менталитету? Туда же столько уехало дворян, интеллигенции, людей более близкого круга.
— Да, конечно. Но тут… как бы вам объяснить… многие из них не сделались немцами или французами, но они уже не русские. Они могут говорить по-русски, знают Россию, даже считают, что очень хорошо ее знают. Это люди, которые как бы повисли между двумя реальностями…
— Реальностями? — вырвалось у Виктора.
— Ну да. Они любят не реальную Россию, а ту, которая осталась в их прошлом, и ненавидят — ту, которая осталась в прошлом. Настоящей России, что сейчас существует, для них нет, они ее не знают и не хотят знать. И Францию или Германию они не смогли понять и до конца полюбить. Наверное, если бы между Парижем и Москвой были видеотелефоны, им было бы проще выскочить в нашу реальность.
— Сомневаюсь. Человека не всегда можно вытащить в другую реальность…
Еще распахивая Интернет-целину во времена войны НАТО с Сербией, Виктор убедился, что существует часть эмигрантов, которые страдают комплексом подавленной вины перед Родиной. Как правило, это люди, которые в прошлом были достаточно восприимчивы к пропаганде и к влиянию стереотипов общественной жизни на личность; поэтому глубоко в подсознании, едва ли не на рефлекторном уровне у них укоренилась мысль, что бросать СССР или Россию — это предательство. В перестройку идея любви к отечеству на уровне осмысленного рассуждения, логики у них оказалась легко разбитой, так как покоилась на пропагандистских штампах, своевременно не обновляемых, а, стало быть, устаревших и непрочных. Это и позволило им с достаточной легкостью покинуть Родину в поисках более устроенной и благополучной жизни. Однако, после того, как они оказываются за рубежом, неосознанное чувство вины и предательства, прошитое на уровне чувств и эмоций, начинает создавать у них психологический дискомфорт, который они подавляют в большинстве своем так же бессознательно. Это подавление подсознательного комплекса вины они могут вести лишь теми средствами, которыми были разрушены стереотипы их мышления на логическом уровне, т. е. они ищут оправдания себе, ища новые пути скомпроментировать в своих глазах или СССР, или СССР и Россию, или русских — у кого как получится. У некоторых это развивается просто в паранойю — на Интернет-форумах их охватывает навязчивая идея "разоблачать инсинуации сталинистов", любое упоминание о каком — либо достижении в советское время вызывает у них появление пены у рта, и желание оклеветать и само достижение, и тех, кто его создал, и вообще всех умных и грамотных людей в России, кто не соизволил уехать за кордон. Вне этой болезненной сферы эти бедняги обычно проявляют себя как нормальные и адекватные люди.
— Как сказать… хотя, конечно, каждый человек верит в то, что хочет верить, и если он сделал образ красной России своей религией… Вы знаете, наверное, потерять свою страну-это огромная трагедия.
— Согласен.
— Но разве вы потеряли страну?
— Я могу понять, что это такое — потерять Российскую империю.
— Наверное, вы действительно писатель.
— Нет. Инженер по счетным машинам.
— Я думала, они сухие и мыслят формулами… Наверное, в реальной России за вашу жизнь далеко не все и не всегда вас радовало?
— Ну… Россию ведь любят не за то, что она радует, а за то, что она наша…
— Как верно…
— Наташа… Насколько я понимаю, вас официально предупредили, что я не тибетец?
— Конечно. Все равно бы стало ясно с первых слов разговора. Взяли подписку о неразглашении.
— Тогда мне придется меньше говорить, чтобы меньше разглашать, и больше слушать вас.
— Это даже интересно. Обычно мне приходилось больше слушать, чем говорить, если это не перевод.
— Да, и, наверное, если мы слишком долго будем бродить по саду, это может вызвать к вам лишние вопросы. Есть смысл часть времени быть на виду. Как вы смотрите на то, чтобы мы сейчас пошли на ужин, а затем посмотрели по цветному телевизору что-нибудь из великого искусства рейха? А вы будете переводить.
— Мы уже конспирируемся?
— Просто не хотелось бы напрягать служащих сомнениями и догадками относительно наших прогулок в саду.
— Тогда пусть лучше думают, что вы за мной ухаживаете.
— Да, пожалуй. Вы настолько очаровательны, что это будет выглядеть самым естественным поведением.
Наташа засмеялась.
— Вы очень убедительны в этой роли.
— Правда? Тогда я прикажу подать к ужину немного хорошего вина, чтобы мы могли отметить начало успешной работы. Руссише традицион.
— Я всерьез подозреваю, что вы все-таки из дворян, но скрываете… В гостиной в доме есть фортепиано. Вы играете?
— Нет, к сожалению. Даже на гитаре не научился. А вот стихи иногда пишу.
— Вы мне их почитаете? Здесь сложно достать издания русских поэтов, особенно современных. А я играю на фортепиано и немного пою… когда были живы родители, мы часто пели по вечерам, но уже так давно не доводилось… Вы не хотели бы послушать?
— С превеликим удовольствием. Выключим свет и зажжем камин и свечи. Как в старые добрые времена.
Они направились по дорожке по направлению к дому. Виктор решил перевести разговор в полностью нейтральное русло.
— Кстати, у вас дома цветной телевизор?
— Нет. Цветные еще дороги. Их ставят в зажиточных домах, в видеосалонах, в женских комнатах при комбинатах бытового обслуживания, где ожидают выполнения заказа, в общественных местах… У нас обычный, "Телефункен". Одно время у нас вообще все телевизоры называли телефункенами, но другие фирмы, которые начали изготавливать оборудование, стали протестовать…
18. Образ будущего.
"Интересно, сколько же тут еще ждать придется?" — размышлял Виктор, глядя в окно на заиндевевшие газоны и пруд, подернутый за ночь тонкой пленкой ледка. Заморозки усиливались, и прохлада чувствовалась в доме, несмотря на отопление.
Более всего было непонятно, зачем его здесь маринуют. Человек из будущего не каждый день в рейх прибывает, и как-то трудно поверить, чтобы Гиммлер ждал какого-то особого расположения духа у фюрера. Может, его вообще не собираются показать фюреру, и план "Атилла" — блеф, и его держат здесь только для того, чтобы развратить роскошью, а потом начнут склонять к сотрудничеству? И все эти истории с женщинами — только прощупывание его слабых мест? И в том числе Наташа? А почему "в том числе"? Психологически она больше всего к себе располагает к доверию, значит, от нее-то и жди. А остальное что, для контраста?
