Олег Измеров - Ответ Империи
'По второму кругу пошли', - констатировал Виктор, и переключился на следующую; на экране появился мультяшный Мурзилка, не тот, желтый и похожий на медведя, к которому привыкли наши дети, а ранний — вихрастый пацанчик с фотиком. Он летел по черному звездному небу в большой, похожей на мыльный пузырь, стеклянной кабине спутника.
'Много лет лежат в музее бомба и снаряд,
На Земле и мир и дружба!'
— летело из динамиков. Виктор переключил на третью. Там шла какая-то лирико-производственная драма, и герои объяснялись на фоне цветущих вишен, зеленого уголка психологической разгрузки во дворе троллейбусного депо.
'Пусть это будет', решил Виктор. Ему почему-то вспомнилась давешняя сцена в нашей реальности, в троллейбусе, где пассажиры возмущались, что эти тролли (вид транспорта) стали редко ходить, а кондукторша отбивала их претензии:
— Почему вы мне это говорите? Это не я решаю, как им ходить!
— Как это не вам? Вы скажите начальству, что народ недоволен!
— Сами скажите начальству! Мы при чем?
— Ну как же? Вы же одно предприятие?
— И что, что одно предприятие? — кричала кондукторша, которой надоело выслушивать каждый день одни и те же жалобы, — вы поймите, что мы рабы! Мы — рабы!
'Господи', вдруг мелькнуло в голове у Виктора, 'да что же это за свобода такая, где люди сами называют себя рабами?'
И еще он вспомнил, что первые советские учебники русского языка начинались словами: 'Мы не рабы, рабы — не мы.'
А ведь с этих слов должен начинаться любой учебник родного языка в любой стране, считающей себя свободной и демократической.
Виктор окинул глазами комнату: какое-то двойственное чувство рождалось у него в душе, полуприятное-полупечальное; оно теребило его изнутри, не давая возможности сосредоточиться и обдумать свою дальнейшую жизнь в этом мире. Так иногда бывает во сне, когда попадаешь в город, в котором когда-то жил, видишь привычные места и встречаешься с давно забытыми знакомыми, и внезапно нахлынувшее счастливое детское нетерпение смешивается с чувством тоски и даже некоторого отчаяния, что все оказывается совсем не так, как человек это себе представлял и что-то безвозвратно утрачено; тяжесть этой утраты, ощущение безнадеги давит на сердце, не позволяя охватить вас чувству безмятежной веселости.
'Странно, Познер в нашей реальности говорил об Америке совсем другое, и, тем паче, никак не мог сказать о холуях.' — подумал он. 'Его заставляют так говорить? Вопреки убеждениям, вопреки тому, что он видел за рубежом? Или наоборот — другая история, другая реальность создали иного Познера, который искренне думает и говорит не так, как у нас? Или… или…'
Внезапно Виктор понял, что вызвало это странное тягостное чувство. Последние лет двадцать из него пытались вытравить десятилетиями взращиваемый советской властью культ жертв фашизма, точнее, заменить его на культ жертв политических репрессий, и теперь его подсознание сложило этот факт, как кусочек китайского паззла из киоска на остановке, в одну картинку с телемостом и сценой в троллейбусе.
'Если сменили жертву, значит, сменили врага'.
Есть такое выражение — 'внутренний голос'. Сейчас Виктору казалось, будто это сказал не он, а вот этот самый Внутренний Голос.
'Раньше была холодная война и внешний враг', продолжал холодно рассуждать Внутренний Голос. 'Жертвы внешних врагов нужны, чтобы каждый из нас был готов взяться за оружие и уничтожать этих врагов. Просто взять и убить человека трудно. Это против природных инстинктов. Надо, чтобы во враге видели нелюдь, хищника, одного из зверей. Для этого надо показывать его жертвы, кровь, растерзанные трупы. Сейчас у нас культ жертв бывшей власти. Значит, враг — бывшая власть. Но если она бывшая, то кого теперь демократы от нас хотят, чтобы мы убивали, какого врага? Оппозицию? Или часть народа, которая пойдет за ней?'
'Бр-р-р!' — сказал себе Виктор и помотал головой. 'До чего только не додумаешься в этом обществе сталинизма. Все-таки влезли в мозги изнутри. Надо отвлечься'.
Первое, что пришло ему в голову — это заняться уборкой квартиры. На кухне, под раковиной, он нашел ведро и тряпку; приоткрыв окна, он пустил насквозь по комнатам и коридорам холодный ветер, отдававший сырой, погружающейся в дрему землей, и, вместе с ветром, в его жилье ворвался привычный шум улицы, голоса, шелест редких машин и отдаленный гул троллейбуса. Когда Виктор полез на стул протирать наверху гардероба, его охватил легкий азарт; он вдруг подумал, что может обнаружить какой-нибудь жучок, или узнать, где спрятана видеокамера. Надев поролон на палку, он начал двигать мебель и смахивать пыль за ней и под нею, но так и не обнаружил ничего, кроме пыли и, под диваном — огрызка карандаша 'Конструктор', твердо-мягкого, который к средствам наблюдения явно не относился. Либо шпионских штучек здесь не было, за их ожидаемой бесполезностью перед изощренным умом пришельца из будущего, либо, напротив, их запрятали так, что и пришелец не догадается. Виктор даже повернул к свету задние стенки телевизора и монитора и заглянул внутрь корпусов через вентиляционные щели. Ничего подозрительного видно не было, как впрочем, и скоплений пыли: по-видимому, электронику здесь периодически чистила служба сервиса.
'Окна! Как я забыл!'
От коробочек и проводов не осталось и следа; стекла и рамы сияли чистотой, и от них исходил слабый, еще не выветрившийся запах цветочного освежителя, что добавляют в чистящие средства. Виктор мог поклясться, что пару часов назад, когда он, казалось бы, навсегда покидал эту квартиру, все хозяйство было на месте. Он повертел головой, пытаясь вспомнить, что же еще появилось или исчезло в его отсутствие; все остальное оставалось вроде бы на своих местах, только красный 'Турист' на столе-книжке все время бросался в глаза, диссонируя с обстановкой. Виктор взял приемник с желанием спрятать его куда-нибудь в стол или секретерный ящик, но, повинуясь внезапно мелькнувшей идее, включил его и стал водить по стенам, перещелкивая с одного диапазона на другой. Треск усиливался там, где должна была быть скрытая проводка к розеткам и выключателям; большего обнаружить не удалось, никакого шипения или свистов, что показывали бы на гармоники радиосигнала. Впрочем, для такого дела можно было забацать оптоволконо, или — чего проще — витую пару домолинии. В конце концов Виктор махнул рукой и вернул свой импровизированный детектор на стол-книжку.
'А, может, в нем самом? Да и шут с ним со всем.'
Закончив мыть пол и вывесив тряпку на балконе, он вдруг вспомнил, что уже пятый час, а он с этими неудачными переходами так и не пообедал. Тянуть с готовкой уже не хотелось: разве что потом, на ужин.
'Здесь, говорили, внизу буфет есть', вспомнил он. 'Надо будет перекусить, а потом докупить в хозяйственном, если какой ближний еще работает, по мелочам, что для быта не хватает. Ну, иголки там, нитки разные, посмотрим. Ах да, и ценный веник, с веником и совком (для мусора — Прим. авт.) здесь упущение. Похоже, я здесь надолго.'
4. Не хлебом едины
— На первое у нас только мясной бульон и куриный. В чашках. Мы же буфет.
Хрупкая девчушка лет шестнадцати со светлыми волосами и челкой внимательно глядела на Виктора. Гудел холодильный прилавок и где-то под потолком расплывалась мелодия 'Одинокого пастуха' Ласта (кстати, здесь в общепите она очень популярна). Девчушка ждала ответа, смотрела в глаза и теребила пожелтевший кирпичик старой 'Электроники'; на кончике носа ее пробивалась россыпь веснушек, и худенькие колени в сетчатых колготках чуть выбивались из-под белого передника. Почти как школьница.
— Простите… А вы здесь кого-то подменяете?
— Нет, я вообще в техникуме учусь и здесь работаю. Здесь рабочий день короткий. А людей везде не хватает, вот студентов и набирают. Заодно практику засчитывают.
— Тогда дайте куриный бульон в чашке. А на второе что?
— Пельмени со сметаной, с маслом и с уксусом. Блинчики с мясом и с творогом.
— Двойные с творогом. И еще стакан сметаны, томатного, два хлеба и сочник.
— Пять двадцать одна с вас.
'Когда эту продовольственную начисляют, в конце месяца? Ладно, пока хватает. '
Он взялся за края подноса и обернулся, куда бы сесть. В принципе, все равно. Шесть столиков и все пустые.
— Простите, ведь вы, кажется, долго за границей работали?
Девчонка все смотрела на Виктора, и он заметил, что у нее синие глаза. 'Почему она спросила про заграницу? Связная? От кого?'
— Да. В одной из дружественных стран, скажем так.
Здесь легко недосказывать, еще раз пришло в голову Виктору. Народ привык к тому, что есть вещи, о которых спрашивать нельзя. Если человек говорит 'в одной из стран', то, с понтом, нельзя спрашивать, в какой. А иногда и без понта.
