Спаситель (СИ) - Прохоров Иван

Сидевший на коленях конюх ткнулся лбом в грязь.

Воевода запротестовал было, закричал на «чертей» конюха и дьяка, но Рогаткин к его удивлению на взорвался.

– Угомонись, – махнул он на него и повернулся к своему верному помощнику – статному бородачу громогласному Весьегонову, – вот же, собака, хитрый черт.

– Надвое войско бить не с руки, – тихо пробасил Весьегонов.

– Дурная ловитва [охота], на дураков расчет, почто ему на север к тундре гнать? Обаче он ближе, отправь к Шергинску дюжину людей, пущай сведают, онамо у него единаче амбар, ежели добро буде там пущай имают. А все войско мы двинем на Гильберку!

Весьегонов раздумал секунды три – соображал он хорошо, но не быстро, и кивнул.

***

Рогаткин не учел внезапную перемену погоды. Почти на неделю зарядили без перерыва ледяные осенние дожди. И без того неважная дорога на Шергинск превратилась в непроходимое грязевое болото и потому дюжина посланных Весьегоновым людей добралась до острога почти в тот же час и даже возможно в ту же самую минуту, в какую Рогаткин с основным войском оказался перед воротами расположенного почти вдвое дальше Гильберского острога.

В обоих острогах, впрочем, их ждало разочарование. Никакого Филиппа и никакого китайского товара, не говоря уж о злате-серебре обнаружено в них не было. Да, в обоих острогах имелись построенные специально для Завадского амбары, правда в отличие от Селенгинска они были поменьше – одноэтажные, но если в Шергинске амбар был совсем пустой, то в Гильберском Рогаткин с людьми обнаружили натурального осла с запасом воды и сена. Увидев коротышку, осел сначала забегал, прячась от света, а после ослино заржал, демонстрируя Рогаткину передние зубы.

Коротышка молча выхватил палаш и разрубил поочередно оглоблю, бочку и дверь.

Картина была понятна всем – «клятый» раскольщик не просто бегает от Рогаткина – он над ним смеется.

Особенно бесило Коротышку, что он мог и сам догадаться, прислушайся к совету старшего товарища Голохватова налегать на ум. По пути им не раз встречались люди, дававшие сомнительные показания – никто не видел больших обозов, а ежели и видел то не более чем в три-четыре подводы.

Рогаткин глядел на осла. Он недооценил его, ну что ж… Впредь ошибок он не допустит, в конце концов есть и плюс – этот черт и впрямь хитер и не так прост. Теперь он будет это учитывать.

– Амо ж ныне, Перпетуй Ибрагимович? – осторожно спросил Весьегонов. – В Шергинск?

Рогаткин помотал головой – он заочно знал, что в Шергинске тоже ничего нет.

– Едем в Селенгинск, – мрачно сказал Рогаткин, убирая палаш.

***

Поглаживая свою рыжую бороду, приказчик Голохватов сидел за столом у окна и исподтишка наблюдал за прибывшим накануне ближним московским боярином Федором Ильичом Безхвостьевым. Тот стоял перед иконой Николая Мерликийского в красном углу и неспешно читал молитву, периодически степенно осеняя себя крестом. Терпеливо дожидаясь, пока боярин закончит свое лепоблагое дело, Голохватов с каждой секундой все более убеждался, что приезжий гость ему решительно не нравился. И самое удивительное, что не нравился Безхвостьев ему потому что он был очень на него, Голохватова, похожим. Они примерно были одного возраста и одинаково сложены – высоки и статны, без намека на боярское пузо, головы их были крупны, лица вытянутые как у лошадей с властным выражением, только цвет волос и бороды был разный. У Голохватова – рыжий, у Безхвостьева черный как смоль, с редкими седыми иглами. Зато пальцы у обоих были одинаково длинны и худы и также мало перстней на них было, хотя средства обоих позволяли таскать их хоть на каждом пальце. Голохватов наблюдал у Безхвостьева лишь один простенький золотой перстень с изумрудом на мизинце. И шуба на нем был простая без изысков – соболиная.

Голохватов уже сутки провел в компании с Безхвостьевым и знал, что и характера боярин был такого же – то есть спокойного, флегматического, рассудительного. Только в рассуждениях своих он не сбивался на ложные пути, не терялся в закоулках набегающих мыслей, и всегда заходил дальше Голохватова, вопросы он задавал дотошнее, в выводах был точнее, взгляд его темный был проницательнее и видел он порою как будто больше, как будто насквозь. Словом, как не был умен и опасен Голохватов, он понимал – Безхвостьев был его умнее и опаснее и глядя теперь на оборотившегося к нему боярина, приказчик окончательно понял – он его бесит.

Безхвостьев прибыл вчера с полуторатысячным войском отборных, хорошо вооруженных казаков и стрельцов, которые заняли Нерчинский острог и все близ расположенные слободы и посады. По окрестностям покатились «случаи»: три посадские девки были изнасилованы, крестьянину разрубили голову топором, удвоилось число грабежей. Пришедший с робкой просьбой поумерить безобразие Нерчинский дьяк был выставлен Голохватовым за дверь. Гость его был очень серьезен – не просто с хозяином на короткой ноге, но и у самого покойного царя Алексея Михайловича еще будучи отроком горшки с лайном выносил. Разумеется, пустяками такого серьезного человека беспокоить не стоило.

– Стало быть, человек твой не сыскал расколщика? – спросил Безхвостьев, присаживаясь на обшитую бархатом лавку, широко расставив ноги.

От завтрака он отказался, сославшись на то, что ест только поздно вечером перед сном и сразу много, велел только принести себе колодезной воды, налитой непременно в серебряный ковш и нарезанную кружками вареную морковь с солью, выложенную на стеклянной тарелке, накрытой чистым полотенцем.

Стриженный под горшок чашник в нарядной красной рубахе в горошек принес ему ковш и нехитрое блюдо на подносе, поставил на край стола, поклонился и ушел. Боярин лихим движением снял длинный палаш, уложил его на угол стола и принялся есть морковь руками.

– Люди мои доносят еже пропал мухоблуд со всем своим разбойным сбродом и товаром, – ответил Голохватов, – обаче в Иркутске и на разъездах его не видали. Паки дивно посем дондеже сидел ажно месяц в Селенгинске яко боярин.

– Зде дивиться нечему, – сказал Безхвостьев, отправляя в рот морковь, – тут иная тружа – еже он там дожидал?

– Да убо пути перекрыты, на всех исадах да разъездах мои люди, а в острогах и посадах соглядатаи.

– При нем тунгусы – выведут через тундру тощно хочь орду чертей. Они кстае его и прячут, во-ся токмо иде – сам черт не сыщет, да оно и ни к чему.

– И что же разумеешь, Федор Ильич?

– Разумею буде он продавать свое зелье еще.

– Цинам?

– А кому же? И дожидал-то он в Селенгинске вести от них.

Голохватов прищурился.

– Сколько же злата готовы они давать за сию дрянь. – Жадно развел он руками. – Сказывают токмо цинского брашна о три сотни подвод вывез.

– Стало быть не такая уж дрянь, кольми цины за нее дают злато. – Усмехнулся Безхвостьев. – Обаче в худом винить его грех, коли правда, и жила сия златая казну государеву наполнит вящше [больше] ясачного стола. Мы его весно на кол посадим, яко сымаем, и все же пользу почитай он своим делом с цинами принес нам чаю на сотню лет наперед.

Голохватов метнул на боярина быстрый взгляд, но как он и ожидал – по вытянутому лицу Безхвостьева ничего нельзя было понять.

– Во-то. – Сказал боярин, забросив в рот последний кусок моркови и хлопнув по коленям. – Идеже ныне твой человек?

– В Селенгинске.

– Ин много ли онамо людей верных?

– Купцы, воеводы, дьяки – все наши. Уж не думаешь ли ты, Федор Ильич, будто сый чужеяд и область хозяина перекупил?

– Ежели злато подводами возит, еже бы не?

Голохватов серьезно посмотрел Безхвостьева.

– Да буде, уж и поверил? – улыбнулся боярин. – Готовься, приказчик, в дорогу, едем сегодня.

***

Филипп жил с тунгусами и братьями буквально в лесу, причем в самой непроходимой чаще. Их и впрямь не сыскал бы и сам черт, а если бы и сыскал, то и близко не подошел – тунгусы смастерили три кольца невидимых смертельных ловушек, сигналок и сами обороняли все возможные подступы тайными караулами. Несмотря на лес, богатство позволило устроиться Завадскому с большим комфортом – две сотни наемных мужиков построили целый скрытый лагерь – выкопали множество глубоких землянок, некоторые были довольно просторными и даже двухуровневыми. Благодаря отличным английским инструментам и гвоздям, быстро обтесали бревна, обложили стены, сколотили мебель, провели трубы, возвели из бревен наземные части и замаскировали их ветками и дерном. Десяток таких убежищ они построили всего за пару дней. Самим мужикам запрещалось покидать лагерь, пока в нем жил Филипп – для них устроили четыре большие землянки и привезли двадцать бочек с водкой, а также много мяса, из которого они варили себе щи.