Попова Александровна - По делам их
— Не удержалась убедиться в справедливости своих суждений.
Сегодня это более походило на короткую войну, на битву, яростную стычку двух хищников, на схватку даже не пса с кошкой, а волка и рыси; бывали мгновения, когда Курту начинало казаться, что обуревающая его горячая волна сейчас попросту спалит изнутри, убьет — не в понимании фигуральном, а в самом прямом, истинном значении этого слова. Казалось, что касающиеся его губы, руки, сам взгляд вынимают из тела душу — медленно, но неуклонно, словно душа его, силы, само дыхание его были чем-то материальным, как кровь, способная быть выпущенной по капле на волю, прочь, досуха. Не поддаться стоило невероятных усилий, почти невыносимых, на пределе возможностей тела и духа человеческого, на рубеже человеческой сущности, на грани сил; время от времени мозг затуманивало жаркое марево, и тогда казалось, что рассудок сейчас откажется продолжать это противостояние дальше, тело откажется бороться с иссушающим вихрем, разрывающим на части самую суть того, кто уже забыл, что был человеком, а не сжатой в исступленный комок совокупностью мяса, крови и того, что уже язык не поворачивался назвать душой — в душе человеческой просто не могли зарождаться эти чувства, не имеющие ничего общего с тем, что должны испытывать мужчина и женщина, прикасаясь друг к другу…
— Ведьма, — бросил он, садясь; голову повело, словно после недельного строгого поста с трехдневным бдением, и где-то за гранью восприятия снова прозвучал тихий смех.
— О, да, майстер инквизитор. Вы меня раскусили.
Курт осторожно коснулся пальцем разбитой Ланцем губы, на которой, наверное, лишь к утру немного побледнеет след укуса, и медленно отодвинулся к краю постели, опустив на руки голову, собирая остатки сил, дабы возвратить способность воспринимать мир, вдруг ставший нечетким и точно бы не существующим в яви. Когда плеча коснулись тонкие пальцы, он вздрогнул, отодвинувшись дальше, и за спиной послышалось настороженное:
— В чем дело?
— Теперь, — отозвался он тихо, — когда мы оба получили друг от друга, что желали, Маргарет, давай все-таки поговорим. Я хочу знать все.
— Опять?! — в ее голосе прорезалась злость и тень былой дрожи; Курт приподнял голову, но к ней не обернулся.
— А как ты думала? Что я просто смирюсь со своей ролью щенка на веревочке, с которым можно поиграть, когда захочется, а когда нужно — натравить?.. Завтра, очнувшись от сердечного приступа, который у него беспременно будет этой ночью, Керн вышлет отчет моему ректору в академии и главе попечительского отделения, а это ставит крест на моей карьере.
— По отношению к инквизитору это звучит… неубедительно.
— Мне — не смешно, — отрезал он хмуро. — Это означает, что в течение ближайшего месяца я могу утратить Знак, должность следователя и оказаться со срезанной Печатью на помосте, и я желаю хотя бы знать, за что рискую отдать жизнь.
— Жизнь? Брось, — неуверенно улыбнулась та. — В чем тебя можно обвинить? Дело завершено, преступница мертва, а я оправдана по закону, тебе ничего не грозит…
— Расскажешь это curator'у Конгрегации… Не уводи разговор в сторону. Ты говорила, что любишь меня; но твои слова ничего не стоят, Маргарет, пока между нами не будет все предельно ясно, пока я буду узнавать из третьих рук о твоих любовниках и тайных увлечениях. Или ты начинаешь говорить — сейчас же, теперь прямо, или я решу, что твои игры со мной продолжаются, что, согласись, несколько охладит мой пыл.
— И что ты сделаешь тогда? — спросила она тихо и зло. — Покаешься перед начальством?
— А тебя волнует лишь это? Тебя тревожит лишь вопрос, насколько долго я смогу быть полезен? В этом причина того, что сегодня я здесь, в твоем доме, в твоей постели, в твоей жизни? Держишь меня про запас на случай повторного ареста?
— Второго не будет, — отозвалась Маргарет уверенно. — Что же до игр, милый, то — откуда мне знать, не играешь ли со мною ты? Быть может, это очередной ваш метод — сперва довести до отчаяния, убедить в неизбежности смерти, а после действуешь ты, мой избавитель, и вот — я твоя, плачу у тебя на плече и выбалтываю свои тайны. После чего ты пишешь отчет о благополучно завершенной работе, ты в почете, а я на костре. Это было бы весьма… по-инквизиторски.
— И именно для этого я подставил свою физиономию под нежное поглаживание Дитриха, едва не своротившего мне челюсть в припадке бешенства. — Курт поднялся, тут же снова сел обратно, сжав кулак и бросив на нее гневный взгляд. — Так? Именно для удачного завершения работы я выставил себя глупцом, став предметом насмешек для одной половины города и ненависти для другой; это ты хочешь сказать? Мне надоело это. Надоело чувствовать себя твоей прислугой. Если сейчас я не услышу от тебя ответов, это будет означать, что мои подозрения верны, и мое будущее — оказаться там же, где твои прошлые обожатели, или повторить судьбу университетского секретаря. Итак, ты будешь говорить со мною?
— Боже, ты и сейчас как на службе; не принесешь мне кувшин с водой со стола? — усмехнулась Маргарет; Курт рывком поднялся, потянувшись к одежде на полу, и она нахмурилась. — Не делай этого.
— Довольно приказов, — отозвался он, одеваясь. — Я ушел от них, однако, кажется, к ним и пришел — лишь из иных уст… Я ухожу. Если к тому мгновению, как за мною закроется дверь твоей спальни, ты не скажешь «я поговорю с тобой», дверь эта, Маргарет, за мной закроется навсегда. Если тебя это хоть сколько-то тревожит, если до сих пор ты говорила мне правду, и я — не просто забава, ты скажешь это.
Он не оборачивался, но чувствовал взгляд в спину — пристальный и острый; когда, медленно прошагав к ремню с оружием, валяющемуся посреди комнаты, Курт наклонился, чтобы подобрать его, кровать скрипнула, зашуршало покрывало — Маргарет рывком села.
— Ты не хочешь уходить, — заметила она тихо, и он кивнул, обернувшись лишь на миг.
— Не хочу. Но и жить так дальше тоже не хочу, не могу и не стану. Мне больно будет это делать, я не стану говорить, что это не так, не стану разыгрывать хладнокровного волокиту — ты сама знаешь, как много ты значишь для меня. Но лучше так. Лучше сейчас я вырву все, что было, из своей жизни — пусть с мясом, с болью, но зато враз, чем переживать это снова и снова.
— Неужели рядом со мной так скверно?
— Я все сказал, — вздохнул Курт, застегнув пряжку, и двинулся к двери — медлительно, нехотя, ожидая желанных слов и с каждым истекающим мгновением все более уверяясь в том, что не услышит их, что тишина так и останется рядом, провожая к двери, и в душе медленно зашевелилась, оживая, прежняя пустота…
— Не проделывай этого со мною снова! — звенящим шепотом воскликнула она. — Всему есть предел!
— Вот именно, — тихо согласился Курт. — Всему есть предел. Мой — достигнут…
— Я поговорю с тобой, — почти перебив его, быстро сказала Маргарет, отвернувшись.
Он остановился, обернувшись и глядя на ее побледневшее за последние дни лицо молча еще минуту, и медленно приблизился, присев подле нее и накрыв тонкое запястье своей ладонью.
— Спасибо.
Маргарет поморщилась, однако руки не высвободила, с усилием улыбнувшись:
— Задавайте ваши вопросы, майстер инквизитор. Отвечу правдиво на каждый.
— Не надо, — попросил Курт мягко. — Мне этот разговор неприятен, как и тебе.
— Ты уже говорил это; я помню — все эти три дня.
— Я знаю. Но что можно поделать, если иных слов подобрать просто-напросто нельзя. Мне, повторяю, неприятно все это обсуждать и тяжело будет выслушивать твои ответы, но так более продолжаться не может. Я хочу знать все. Я должен знать все.
— Что именно? — с усталым отчаянием уточнила та. — Сколько их было в моей жизни — заметь, до тебя и совершенно не имеющих никакой для меня значимости?
— Да, хотя бы, — подтвердил Курт болезненно. — И дело не в тривиальной ревности. Но знать я должен все.
— Спрашивай, — повторила Маргарет тихо, придвинувшись ближе; он опустил голову, проведя по лицу ладонью, словно стремясь стереть, сбросить нечто, бывшее маской кого-то другого, кто мог бездумно ввергнуться в пропасть слепой страсти, забыв обо всем.
— Я знаю о троих, — глухо выговорил Курт, глядя в пол, и, тяжело обернувшись к ней, посмотрел в глаза, пытаясь отследить ответ, которого, возможно, не будет произнесено вслух. — И Шлаг. Четверо. Ты убила четверых молодых парней, виновных в том, что… В чем? В том, что всего лишь надоели тебе?
— Боже, ну, какое тебе до них дело? С тобой я так не поступлю; разве не это главное?
— Ты обещала ответить, — напомнил он, и Маргарет вздохнула.
— Ну, пусть так… Хорошо. Вот тебе честный ответ. Да, ни о ком из них я изначально не помышляла, как о любви на всю жизнь, однако каждый — каждый! — в момент, когда я обращала на него внимание, когда отвечала на ухаживания, когда… Каждый был обаятельным, неглупым, здравомыслящим; словом — привлекательным, не только в смысле внешнем; это для женщины может быть довольно ладной фигурки и милого личика, ибо, — она зло усмехнулась, — в этом ее роль в нашем обществе — быть хозяйкой или, во всяком случае, любовницей. Предметом отдохновения вроде охоты или выпивки.
