Владимир Свержин - Внутренняя линия
Они ехали по Москве не спеша, любуясь контрастной в свете надвигающейся весенней грозы столицей.
— Так как же бумаги? — спросил Ганин.
— Полагаю, их в скорости можно будет изъять, — обнадежил Механик. — Есть одна небольшая загвоздка. Там, где они лежат, сейчас какое — то советское учреждение, пост стоит.
— Чей пост?
— Вроде НКВД.
— Ничего, я сегодня же мандат оформлю, не волнуйтесь.
— Я не волнуюсь. Я вот что хотел бы обсудить…
Тимошенков замялся.
— Хотя нет. Пожалуй, нет.
— Вы о чем? — спросил Ганин.
— Как — нибудь в другой раз. Вот, кстати, и кондитерская.
Ганин нажал тормоз.
— Ну, как знаете…
— Давайте чуть позже.
Из приоткрытой двери с причудливыми узорами в стиле модерн, выгравированными на стекле, умопомрачительно пахло сдобой. На двери среди виньеток еще читалась надпись «Мой каприз», заклеенная облупленной полоской золотой фольги, поверх которой шло куда более актуальное название «Красный пирожок». Переживший революцию колокольчик звякнул, вызывая у хозяина за прилавком рефлекторную широкую улыбку:
— Добро пожаловать!
— Добрый день. А скажите, пожалуйста, у вас есть пирожное наполеон?
— Конечно.
— У вас Наполеон I или Наполеон III? — шутливо продолжил Механик.
Хозяин улыбнулся еще более радушно:
— Судя по тому, как недолго живут мои пирожные, это Наполеон II. Если пожелаете, есть упаковка к чаю. Для вас — всего двадцать копеек!
— Благодарю, заверните. — Тимошенков взял пакет и, поклонившись, вышел.
Ганин, еще раз пристально оглядев кондитерскую, — за ним.
«Пароль — отзыв верный, — на всякий случай проверяя себя, вспоминал Тимошенков. — Значит, встреча в восемь вечера. Неужели он здесь? Как быстро!»
— Вы все — таки чем — то взволнованы? — садясь за руль, спросил Ганин.
— Да, — признался Сергей Артемьевич. — Вот думаю… — он забарабанил пальцами по стеклу, — как бы это сказать…
— Говорите начистоту.
— Понимаете… Ну хорошо, действительно начистоту. В портфеле Кречетникова бумаги на многие миллионы фунтов стерлингов или, если хотите, долларов. Я твердо решил остаться в Советском Союзе, но у меня семья в Париже. Не знаю, удастся ли убедить их перебраться сюда. Пока руководство завода «Рено» не осведомлено о моем решении, оно выплачивает жене хорошие деньги. Но стоит им только узнать, супруга и дочь останутся без гроша. Мало того, вам, должно быть, известно, как относятся в белой эмиграции к семьям тех русских, что пожелали вернуться.
— Да, верно. У вас есть какие — то соображения на этот счет?
— Я однажды разговаривал с нашим общим другом, Протасовым, по поводу возможной судьбы документов. Не знаю, затрагивал ли он этот вопрос… Надеюсь, вы в курсе наших переговоров…
— Вы хотите продать бумаги за рубеж?
— Тогда бы мне не было смысла оставаться здесь, — усмехнулся Тимошенков. — Только мы втроем представляем себе реальную ценность документов. Если мы с вами без свидетелей их извлечем, никто не узнает, что именно лежало в портфеле.
Одного патента на стабилизацию орудия во время движения танка хватит для того, чтобы безбедно жить до конца дней. Мы не возьмем много, но даже трети от того, что есть, нам с вами и Протасову будет за глаза. Я верю, что советская власть пришла всерьез и надолго. Но и вы поверьте мне: я видел, с каким упорством белая эмиграция готовится к реваншу. Не думаю, чтобы вам помешала кругленькая сумма, лежащая, ну скажем, в Женевском банке на номерном счету.
Ганин прищурился и задумчиво тронул щеточку усов.
— А если я скажу «нет»?
— Ну, еще неизвестно, смогу ли я найти портфель Кречетникова… Прошло столько лет, все так изменилось…
Да поймите же — у нас с вами общие интересы! Никто не может сказать, как жизнь повернется и что будет завтра. Если возможно, лучше подстелить соломки.
— Лучше, — тихо повторил Ганин. — Ладно. Я с вами.
— Тогда сегодня вечером я жду обещанного вами мандата. И еще, — он подозрительно оглянулся, — вам надо будет позаботиться, чтобы за нами никто не следил. Каждая пара лишних глаз…
— Это лишний язык, — завершил Ганин. — Все понятно. Это возможно.
— Тогда в семь жду вас у себя.
Конец мая 1924Виконт поежился под тяжелым пронизывающим взглядом — генерал Згурский смотрел в упор, изучая мимику и жестикуляцию собеседника.
— Владимир Игнатьевич, — снова повторял доктор Деладоннель, — я сам удивлен этой встречей не меньше вашего! Это какое — то наитие, чудо, если хотите!
— Я не хочу чуда. Я хочу понятного объяснения.
— Что еще я могу вам рассказать. В семнадцатом году я перебрался в Финляндию, оттуда — в Данию. У меня там влиятельная родня. Они помогли сделать датское подданство. Сюда я приехал по поручению Красного Креста…
— Все это я уже слышал, — оборвал его Згурский. — Еще раз доложите об операции господина Орлинского.
— Ему нужно было, чтобы я передал командарму Шапошникову, что ОГПУ разыскивает вашу супругу.
— Зачем им Татьяна? Зачем Шапошникову об этом знать?
— Не берусь вам ответить. Ясно только, что Орлинского и тех, кто за ним стоял, очень интересует ваша персона.
— Продолжайте.
— Еще в Копенгагене я получил задание выяснить суть разработок некоего профессора Дехтерева.
— Мне это имя ничего не говорит.
— Каким — то образом оно связано с Татьяной Михайловной. Во всяком случае, Орлинский утверждал, что именно у этого профессора и должна появиться ваша супруга. Дехтерев разыскивал ее с помощью ОГПУ. И как сказал мне во время нашего побега китаец, она сейчас действительно скрывается в вашем бывшем особняке.
— Какой еще китаец?
Виконт едва сдержался, чтобы досадливо не сморщиться: не объяснять же генералу Згурскому, что китаец — Встречный, да и сам доктор Деладоннель — отнюдь не тот, за кого себя выдает.
— Китаец — подручный Орлинского. Зовут Фен Бо.
— Китаец по имени Фен Бо? — переспросил генерал. — Сергей Владиславович, вы ничего не путаете?
— Никак нет, не путаю.
— Он, случайно, не говорил, как звали его отца?
— Насколько я помню, не говорил.
— Странная история. — Генерал Згурский задумчиво погладил бороду. — Вы говорите, он был подручным Орлинского?
— Да, именно он помог мне сбежать. Голыми руками Фен Бо уложил нескольких чекистов.
— Похоже на правду. — Згурский покачал головой. — Не понимаю…
— Я и сам не все понимаю, — подхватил Виконт. — Вот, скажем, там, в подворотне, когда он остался меня прикрывать… Сначала была стрельба, потом крик, что он исчез, и вопрос «где второй» — то есть я. И вдруг второй обнаружился, за ним погнались. Но я — то в этот момент был уже в подъезде! Значит, погоня увязалась за кем — то еще!
— Если это тот, о ком я думаю, — тихо проговорил Згурский, — то сменить внешний вид ему не сложнее, чем вам приподнять шляпу. Вот только откуда ему здесь взяться?.. Значит, вы добрались до Шапошникова, и он вам помог попасть в лабораторию Дехтерева?
— Так точно.
— Это нужно было Орлинскому и его хозяевам?
— Верно. Хотя, уверен, все это — часть какой — то провокации.
— Так и есть. Теперь слушайте меня. Сегодня вы пойдете со мною.
— Куда?
— В особняк на Сретенке.
— Но меня узнают! В доме охрана.
— Не узнают. Висячие усы, парик, накладки — не узнают. Надеюсь, вам прежде доводилось играть в любительских спектаклях?
— Когда — то приходилось.
— Вот и отлично. Если все так, как вы рассказывали, мы проведем операцию и уйдем.
— Но я вам там зачем?
— Лишний ствол в таком деле не помешает. К тому же оставлять вас здесь нельзя, отпускать — тоже. А там… Если в доме будет ждать засада, я вас пристрелю как предателя.
— Вы делаете меня заложником?
— Если вы что — то значите для советской власти, то да. Но скорее это необходимая предосторожность.
Дверь комнаты приоткрылась. Марья Павловна, шурша длинным подолом старомодного платья, подошла к генералу.
— Пьеро дал знак, что все нормально. Механик ждет распоряжений.
— Где он?
— У Пьеро. Появлялся днем с надзирателем, сейчас приехал один.
— Вы проверили, есть ли за ним наблюдение?
— Проверила. Не видно.
— Хорошо, будьте добры, дайте знать Пьеро — я жду их через десять минут. И еще, прошу вас, загримируйте этого молодого человека. Он пойдет со мной.
Если бы кто — нибудь в этот час увидел хозяина кондитерского салона «Красный пирожок», то пришел бы в изумление. Пьеро стоял рядом с Тимошенковым возле нового французского автомобиля «рено» в новенькой милицейской форме с двумя треугольниками в петлицах и, заложив пальцы за ремень с кобурой, смотрел вдоль улицы. Двое, мужчина средних лет с аккуратно подстриженной бородой и усач с длинной шевелюрой, одетый в летний плащ, вышли из подъезда и направились к автомобилю.
