Василий Звягинцев - Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»
– Это ты правильно сказал, – перебил его генерал. – У нас добрым словом гораздо меньше сделать можно, чем добрым словом и пистолетом. Пистолет же – штука обоюдная. За товарища Ежова члены ЦК и Политбюро наверняка от всей души голосовали – уж Николай Иванович укрепит революционную законность! А когда расчухали, куда телега покатилась, – ан, уже поздно. Потому мне твой второй вариант куда больше понравился, чем детские игры в «Чёрную метку» и «беспощадную борьбу с коррупцией». Ушёл поезд. Почему я и здесь. Хотелось бы только услышать, как вы себе на практике всё это представляете. Дьявол – он ведь в деталях кроется. А общие разговоры мне за последние сутки до горькой редки надоели.
Мятлев, не дожидаясь Вадима, опрокинул рюмку и тоже закурил.
Ляхов не стал поправлять стилистическую оговорку Контрразведчика. Ему собственные инвективы наскучили не меньше. Пора пришла переходить к конкретике.
Вадим, попробовав кофе, заметил, что он, хоть и готовится на самых современных импортных устройствах, много уступает абхазскому, на примитивных противнях с песком завариваемому. Мятлев согласился, добавив, что весьма неплох и корсиканский, который он пил недавно в городе Сартен, недалеко от Аяччо.
– Правда, там он по два евро за маленькую чашку…
– Нам бы их заботы, – отмахнулся Ляхов.
Девушки, оставшись вдвоём, отнюдь не скучали в отсутствии кавалеров. Им было о чём поговорить, по мере всё более глубокого погружения в реалии нового мира. Хотя бы о нарядах и поведении местной молодёжи, всё в большем количестве появляющейся на окружающих ресторан аллеях. При этом они не забывали, что мир вокруг только похож на другой, ставший им привычным, а по степени опасности и непредсказуемости немногим отличается от джунглей Соломоновых островов.
– Если совсем попросту, – начал объяснять Вадим, – мы вам предлагаем нечто вроде мягкой конвергенции. Сначала чуть-чуть дверцу между Россиями приоткроем и станем совместно работать и смотреть, что получается. Такого, как при объединении Германий, не допустим…
Мятлев кивнул. Действительно, рвались-рвались немцы сорок пять лет к «братству и единству», а когда получилось, вдруг и бесплатно, двадцать лет притереться не могут: «восточники» чем дальше, тем больше по своему бывшему социализму тоскуют.
– Вот у вьетнамцев всё иначе. Я там не был, но люди говорят – никаких проблем между бывшими Севером и Югом. Наверное, просто менталитет другой. На это и мы рассчитываем – не должно взаимного неприятия возникнуть. Наверняка несколько сотен как минимум стариков и старушек, что «до развилки» родились, и у нас и у них до сих пор ещё живут. А ведь это – одни и те же люди. Ещё, глядишь, смогут друг к другу в гости съездить, общих родителей помянуть.
Мятлев смотрел на Вадима несколько ошарашенно. Пришлось объяснить. Тот, может, и поверил, но эмоционально не усвоил. Как персонаж Хайнлайна не воспринял четырёхмерный дом.
Такое понимание со временем приходит, как у них с Секондом. Притерпелись – и как так и надо. Да и «валькирии», однажды похороненные, а сейчас весело винцо распивающие – сюжет не для слабых духом.
– Тем более, – продолжал Ляхов, – как уже говорилось, императорской России от нашей фактически ничего не надо. Лично Олега мы интересуем, прежде всего, как объект благотворительности. Сто пятьдесят миллионов русских людей, страдающих в клетке того самого, ефремовского исторического «инферно». Он считает своим долгом «Помазанника божьего» нас спасти и «воссоединить».
– А не так и глупо, – почти под нос себе сказал генерал. – Для пропагандистской кампании…
– Кроме того, мы друг для друга – неуязвимый тыл на случай вероятной войны. Вроде как Урал и США в Отечественную.
– С кем войны? – удивился Мятлев.
– А с кем бы ты думал? Уж точно не с марсианами. Земля и там, и там одна и та же, люди те же самые на ней живут, геополитика – наука не менее точная, чем химия, – не понял недоумения собеседника Вадим. – Есть у них свои тонкости, но независимую Россию прочие «великие державы» в покое никогда не оставят, хоть императорскую, хоть коммунистическую, пусть мы ещё десять параллельных реальностей найдём.
– Понятное дело. «Россия и Европа» Данилевского. Приходилось, читал. И какой же из нас для них «прочный тыл» на случай новой европейской войны? Зачем? Солдат своих не хватает или сырья? Чтобы из Америки, как прошлый раз, «ленд-лиз» не гнать? Или кто там у них объявится в «союзничках»…
– Солдат хватит, там ведь население – четыреста с лишним миллионов. И настоящая «всеобщая воинская» – не то, что у нас. От князей императорской крови до киргизов из глухих аулов – все служат. Кто не служил – «або хворый, або подлюка». В нормальной мужской компании первый вопрос при знакомстве, как у Остапа Бендера: «В каком полку служили?» От этой печки и пляшут. Иначе – ни авторитета, ни мало-мальской карьеры.
Что дальше? Любого сырья у них ровно вдвое больше, чем у нас, за счёт территории «в границах тысяча девятьсот третьего дробь семнадцатого года».
– Это значит, и Порт-Артур у них, и Маньчжурия, и Западная Армения? – проявил знание истории с географией Мятлев.
– Совершенно верно, включая Польшу с Финляндией и Бессарабией. Так что им от нас, в случае чего, только современная военная техника потребуется и военспецы для её обслуживания и применения. Хотя они быстро обучатся, там образованность и культурный уровень на порядок выше нашего – эмиграции не было, коллективизации с террором, Великой Отечественной, опять же. И вот за новую технику и новые знания они поначалу очень хорошо заплатят. Больше, чем мы союзникам за весь «ленд-лиз».
– Поначалу? А потом? Даром брать станут? – опять профессионально насторожился Контрразведчик.
Ляхов засмеялся:
– Я тебя, как свой своего, друг Леонид, понимаю. Ты какого года?
На самом деле он знал его год, месяц, число и место рождения. Но так для укрепления неформальных отношений требовалось спросить.
– Шестьдесят восьмого, а что?
– Совсем ничего, кроме как убедиться. Чистое ты, брат, дитя «холодной войны». И двадцать лет «свободы» тебя от стереотипов не избавили.
– Так говоришь, будто сам тогда жил и много меня старше, – не столько с обидой, как с удивлением ответил Мятлев. Подумав при этом, что и на самом деле странно: Ляхову не больше тридцати пяти, а начал он старшему возрастом, вдобавок – генералу, «ты» говорить с первого момента встречи, настолько непринуждённо, что даже внутреннего протеста не вызвало.
Вот что значит – «русский характер». Не по рассказу Алексея Толстого, по глубинной сути. Не втягивает человек голову в плечи, обращаясь к Президенту своей страны, с Императором соседней почтителен без раболепства, значит, всем остальным «тыкать» в полном праве. «Ты» – оно в русском языке, а особенно – менталитете пресловутом много оттенков имеет. К барскому приказчику крестьяне на «вы», да с именем-отчеством обращались, а к Самодержцу Всероссийскому (и прочая, и прочая, и прочая) – на «ты» дозволялось, хоть в челобитных, хоть лично. Притом что сам Он себя величал на «мы»!
Кроме того, это обращение можно было понять ещё и в том смысле, что мы, мол, теперь друзья и партнёры по общему делу и никакие церемонии между нами неуместны.
В общем, за короткие мгновения генерал-майор Мятлев из-за одного междометия всё для себя понял. И никаких речей и трактатов больше не нужно. Не вскинул голову гордо: «С чего это вдруг, милостивый государь, забываться себе позволяете? Я с вами гусей не пас. Извольте держаться в рамках приличий!» А вскинул бы?
Пока Мятлев сам себе всё это понятными словами из смутной мелькнувшей мысли сумел переложить, Ляхов едва успел прикурить и первую глубокую затяжку сделать.
– Я сам в шестидесятые не жил, разумеется, но мои старшие товарищи как раз успели между Двадцатым съездом[143] и «Пражской весной» вырасти, сформироваться, институты закончить. И меня попытались таким же «романтиком» сделать. Информацию их я на сто двадцать процентов усвоил, все книги и газеты, все фильмы тех лет посмотрел. Только вместо романтика законченным циником стал. Знаешь, Леонид, – Ляхов доверительно положил свою ладонь на его. Этот жест в его понимании должен был означать высшую степень доверия и душевной близости. Контрразведчик своей руки не отдёрнул. – Тебе ведь это ближе, нет? Ах! Пражская весна! «За нашу и вашу свободу!» Срока лагерные получали идеалисты недоделанные, чтоб десять минут на Красной площади плакатиком помахать. А зачем? Вышло бы у чехов, потом поляков, далее везде – ты бы, товарищ генерал, уже в детском садике все прелести такой вот свободы ощутил.
– Я тебя понимаю, Вадим, – мягко ответил Мятлев. – Уж кто-кто, а моя «контора» всегда это понимала. Нас до сих пор обвиняют – «вы людей сажали». Было, кто спорит. Только сразу после пятьдесят третьего совсем другой счёт пошёл. Сталин помер, и, считай, на другой день «дело врачей» закрыли, людей из лагерей начали выпускать, реабилитировать. То же самое МГБ этим и занималось. Это, кстати, к нашему теперешнему разговору очень серьёзное отношение имеет. С большинством твоих претензий к Президенту, к нынешнему строю вообще легко могу согласиться…
