Алексей Шепелёв - За гранью
Так, вроде все получается очень даже неплохо. Значит, скорее всего, что-то он в своих размышлениях упустил. Что же именно?
Попросив у проводницы стакан чая, он еще раз проанализировал произошедшее. Пожалуй, перво-наперво он недооценивает этих мертвецов. Действительно, в самом конце двадцатого века устроить себе логово пусть на окраине, но все же в черте одного из самых крупных городов Европы — глупость несусветная. Неупокоенные не обладают особым умом, но не могут не понимать, что у них гораздо больше шансов уцелеть где-нибудь в глуши, в глубинке. И, тем не менее, судя по ауре, на Головинском они обосновались давно и всерьез. Значит, есть кто-то достаточно могущественный, чтобы заставить их обустроиться именно в этом рискованном месте. И, этот кто-то явно должен иметь хорошие связи в официальных структурах, чтобы, если что, замять скандал.
Интересно получается. Неплохо бы поподробнее ознакомиться с историей этого кладбища, оно ведь не такое уж и старое, вроде как. Незадолго до войны организовано. Хорошо бы пошарить по архивам, поискать, не связано ли с этим погостом каких происшествий… Хотя… Времени на это, увы, уже нет. Эта задача достанется Балису, надо будет ему посоветовать…
Стоп, стоп!
Мысль мелькнула совершенно неожиданно, он чуть не вскрикнул. Если эти мысли верны, то видится с Балисом ему ни в коем случае нельзя. В руках у неупокоенных осталось его ветеранское удостоверение, они знают его фамилию, имя, отчество. Тот, кто стоит над ними, наверняка будет искать сбежавшего «чуга». И наверняка постарается расправиться с наследником, особенно, если ему известно о Хранителях, а вероятность этого не так уж и мала. В свое время Круги изрядно постарались распустить эти рассказы среди тех, кто хоть как-то соприкоснулся с тайнами Древнего мира. Конечно, вряд ли кто из неупокоенных умудрился протянуть хотя бы пятьсот лет, но у них, наверное, тоже легенды передаются, если так можно сказать, из поколения в поколение. К тому же, несколько особо одаренных из тех, кто не жив и не мертв и впрямь, может быть, бродят по Земле со времен столь древних, что лишние шестьсот лет особо возраста и не прибавляют.
Итак, с Балисом ему лучше не встречаться. Чем дольше хозяин кладбища не будет знать, кто наследник, тем больше шансов у внука унести архив из-под носа мертвяков и остаться целым и невредимым.
Расплатившись с проводницей за чай, адмирал продолжил обдумывать план предстоящей операции. Необходимо было как-то сообщить Балису о произошедшем, при этом как можно более тайным способом. Прежде всего, конечно, следовало прибегнуть к вещему сну. Ирмантас Мартинович прикинул свои силы… Несмотря на паршивое самочувствие и приличное расстояние от окрестностей Одинцова, которые проезжал поезд, до Севастополя, где сейчас находился Балис, сил на заклинание должно было хватить. Но сном много не скажешь, к тому же внук отличался завидным прагматизмом и в вещие сны верил не больше, чем в полеты на метлах. А уж в сны о бродячих мертвецах, нападающих на припозднившихся посетителей московских кладбищ…
Ему вспомнились валяющиеся по московским газетным киоскам брошюрки с фантастической повестью какого-то Вилли Кона "Похождения космической проститутки". На взгляд Балиса, правдивый рассказ о том, что произошло с его дедом этим вечером, будет ничуть не меньшей чушью. Без серьезных доказательств он ни во что не поверит, а доказательства во сне не предъявишь. Встречаться им нельзя… Значит, надо написать письмо. Причем, в письме тоже нельзя рассказать ему правду, но написать надо так, чтобы сподвигнуть внука посетить кладбище, а там, когда архив будет у него в руках, можно уже не волноваться. Почте доверять письмо не стоит: есть за Министерством Связи дурная привычка растворять в своих недрах очень важную корреспонденцию. Так растворять, что потом ни Шерлок Холмс, ни капитан Анискин не найдут. Раз так, то нужно, найти человека, который передаст это письмо. Такого человека, на которого будет трудно подумать — если предположить, что руки у этих неупокоенных (точнее у тех, кто ими командует) столь длинны, что тянутся аж до Вильнюса.
Адмирал усмехнулся, достал из дипломата простую клетчатую тетрадь и блокнот и принялся за письмо. Он знал человека, которому можно доверить передачу послания: соседка снизу Элеонора Андрюсовна Жвингилене, вечный оппонент, сторонница независимости до мозга костей, искренне ненавидящая, по ее выражению, "советскую оккупацию", при этом — очень добрый человек. И очень несчастный — родные дети практически не навещали страдающую ревматическим артритом старушку. В последние годы за ней ухаживала некая Ингрид, то ли дальняя родственница, то ли вообще посторонний человек. Ирмантас Мартинович немного помогал ей с лекарствами, но об этом никто из посторонних не знал. И никому и в голову, конечно, не придет искать его письмо у человека, чьи взгляды так радикально расходятся с его взглядами.
"Дорогой Балис!
Так получилось, что я уже ничего не смогу тебе объяснить и тебе придется теперь самому разбираться, что к чему. Думаю, потихоньку ты всё поймешь.
Оставляю тебе самое дорогое, что есть у меня. Этот перстень, пожалуйста, носи не снимая — как память обо мне. Кортик — единственное, что морской офицер может передать другому морскому офицеру. Он прошел со мной всю войну — будь достоин его славы."
Адмирал на мгновение задумался. Он никогда не разговаривал с внуком о вере. Что ж, Балису и в этом предстоит разобраться самому…
"Иконку же тоже носи с собой — это моё благословение. Я знаю, ты не задумывался о вере, но да поможет тебе Святой Патрик и другие Святые Божии.
Прощай. Верю, что мы еще встретимся, пусть и не на этом свете.
Твой дед Ирмантас Мартинович Гаяускас."
Еще раз он пробежал глазами написанное — все нормально. Если письмо все же попадет в чужие руки, то к раскрытию тайны Хранителей прочитавший не приблизится.
Оставалось главное — аккуратно подвести внука к необходимости визита на Головинское кладбище.
"P.S. Не забывай заходить на мою могилу. И могилы моих друзей навести обязательно. В Ленинграде на Смоленском кладбище — капитана второго ранга Сергея Воронина, а в Москве на Головинском — полковника Павла Левашова".
Закончив писать, он вырвал листок, аккуратно сложил его и засунул глубоко во внутренний карман пиджака. Соседи по купе уже спали, он погасил тусклую лампочку над своей полкой и принялся в темноте стелить постель — дэргу темнота не помеха. Одновременно настраивался на посыл внуку вещего сна. Неожиданно подумалось: это простенькое заклинание имело один интересный побочный эффект: посылая вещий сон тому, чья судьба слишком тесно связана с собственной, имеешь все шансы получить эхо — вещий сон в свой адрес. После смерти жены Балис был для него, наверное, самым близким человеком. Интересно, можно ли получить вещий сон, уже умерев?
Их было трое в комнате, очертания которой терялись в тумане. В кресле с высокой спинкой, украшенной искусной резьбой, установленном на особом возвышении, сидел мужчина крепкого сложения с аккуратно подстриженной русой бородкой. Одежда приснившегося состояла из красного цвета кафтана с меховой опушкой, обильно украшенного жемчугом, такой же шапки, штанов, которых за длинными полами кафтана почти не было видно, и расшитых бисером сафьяновых сапог. Справа и чуть сзади от кресла, прямо у самой стены на небольшом стульчике без спинки расположился священник средних лет в расшитой золотом ризе, с большим наперсным крестом. А напротив них стоял третий — высокий мужчина лет сорока, лицом немного похожий на самого Ирмантаса Мартиновича в потертом аксамитовом кафтане малинового цвета с серебряными нитями.
— Ты звал меня, светлый князь. Я готов тебе служить, — проговорил высокий.
— Я знаю твою верность, Гай из Ноттингема, и высоко ценю ее. Служба моя будет необычна, но я верю, что ты сослужишь мне ее так же верно, как и служил всегда. Псковичи не желают, чтобы в старшей дружине у князя служил человек латинской веры. Ведомо тебе, что я, дабы стать князем Псковским, принял Святое Православие.
При этих словах священник многозначительно осенил себя крестным знамением.
— Последуй и ты, Гай, за своим господином. Отрекись от латинской веры, прими Православие. Отец Лука отведет тебя в церковь и совершит необходимый обряд.
Священник медленно поднялся с места, важный, крупнотелый.
— Спаси свою душу, сыне, приобщись веры истинной.
Названый Гаем отер выступивший на высоком лбу пот.
— Княже, я служу тебе верой и правдой, и буду служить тебе и детям твоим до своей смерти. Но веры своей изменить не могу. Верую в Господа, как веровали родители мои и деды и как учил мой народ Святой Патрик.
Князь, словно ища поддержки, беспомощно оглянулся на священника.
— Сын мой, — зарокотал голос батюшки, — светлый князь поведал мне, сколь ревностно чтишь ты память сего человека. И, по велению князя, испрошены были люди книжные, о сем Патрике. Реку тебе, что доподлинно боголюбив был сей человек и истинно нес слово Божие. То ведомо должно быть тебе, что во веки ветхие Рим с Константиновым градом единомудрствовавши, и был мир весь в вере истинной. Но уклонились ныне латины в ересь, забыли заветы отцов и дедов. Истину веру только Церковь Православная сохранила. Ежели и вправду почитаешь ты так того Патрика — прими веру Православную.
