Попова Александровна - Пастырь добрый
— Да? — уточнил Курт сдавленно, и тот уже серьезно попросил:
— Марте не вздумай сказать, как все было. Не простит — мне не простит. Простит все, кроме слабости… Соври, что в перестрелке. И еще кое-что. Повторяю снова: ты все сделал правильно. Не вздумай в той же ситуации в будущем поступить по-другому; иначе — за что я сейчас подыхаю?.. И — последнее: ты хороший следователь; понял меня? я знаю, что за дурные мысли тебя временами посещают, посему — не помышляй даже уйти с дознавательской службы, Гессе. Считай, что это моя последняя воля, и если хоть что-то святое у тебя еще осталось, не вздумай ослушаться. Понял, что я сказал?
— Да, — кивнул он, отведя взгляд от пропитавшихся темной кровью ладоней; Ланц сжал пальцы, сорвавшись ими со скользкого металлического штыря, засевшего по самую пятку в теле, и тяжело выдохнул:
— Все. Что сумел придумать умного напоследок — все сказал; довольно. Не могу больше. Не хочу. Четверть часа, минуту — все равно; не хочу. Устал.
Мгновение Курт продолжал сидеть неподвижно, стиснув кулаки и сжав зубы, не имея сил заставить себя шевельнуться или выговорить еще хоть слово; наконец, с напряжением, словно воздух вдруг стал застарелым вязким маслом, протянул руку, ухватившись за стальную стрелку глубоко в ране, и потянул на себя. Бруно качнулся вперед, упав рядом коленом в ту же жидкую побагровевшую землю и перехватив за руку; он дернул плечом, высвободившись.
— Но нельзя же так, — вяло воспротивился тот, — даже не попытаться… Вот так просто дать истечь кровью…
— Это мое право, Хоффмайер, — болезненно прошипел Ланц. — Не дай Бог окажешься на моем месте — решать будешь за себя сам… Тяни.
Курт промедлил еще миг, собираясь с духом, и рывком дернул болт вверх, выхватив из тела с громким, омерзительным чавканьем, от которого подопечный покривился, а Ланц зашипел, зажмурившись и схватившись за раскрывшуюся рану ладонью, сжав на ней негнущиеся пальцы.
— Странная тварь человек, — с кривой ухмылкой выговорил он чуть слышно, не открывая глаз, и медленно убрал окровавленную руку. — Сам полезет в петлю — и все равно уцепится за веревку…
Широкий тягучий ручеек цвета старого вина плеснул дважды, толчками вырываясь из пробитого тела, и утих, неторопливо источаясь сам по себе, уже когда гонящее кровь сердце встало.
Курт оставался недвижимым еще минуту, глядя мимо серого лица в землю, залитую темной вязкой массой, в которой нехотя таял слипшийся град; Бруно сидел чуть в стороне, опустив голову на упершиеся в колени руки и закрыв глаза, но на подопечного он не смотрел, лишь отметив с равнодушным удивлением, что впервые в его едва слышном надтреснутом шепоте слышит «misericors Deus», а не упоминание Его прямой противоположности. Лишь на долю секунды пришло в голову, что именно ему самому по должности полагается сказать нечто подобное, однако читать поминальную молитву над этим телом — последнее, на что сейчас осталось желания и сил; и того, и другого надо было во что бы то ни стало набрать на продолжение этого сумасшедшего дня, ибо, как верно сказал Ланц, дело еще не окончено…
О том, что так и продолжает сжимать в пальцах окровавленный стальной болт, Курт вспомнил внезапно и первое желание — отбросить его прочь — преодолел с трудом, лишь стиснув кулак сильнее, и глубоко, до боли в груди, вдохнул, переводя дыхание. Упершись в ползущую под ладонью землю, он встал, отыскав взглядом брошенный арбалет, прошагал к нему и поднял, тщательно отерев от налипших на ложе и приклад комьев земли вряд ли намного более чистым рукавом, до скрипа сжав зубы, когда на освобожденной от грязи поверхности остался темный красный след. Оружие он разряжал медленно, неспешно, словно новичок на занятии по стрельбе, аккуратно складывая стрелки в чехол одну к одной, и ненадолго осталась в голове мысль о том, что теперь уже нельзя будет сказать, какая из них именно та самая, что была выпущена всего несколько минут назад.
Подопечный вскинул голову, глядя непонимающе и настороженно, когда он, возвратившись к неподвижному телу, опустился на корточки и все так же аккуратно и медленно стал расстегивать воротник куртки Ланца.
— Что ты творишь? — спросил тот тихо; Курт отозвался не сразу, снова протолкнув в горло глубокий вдох и медленно выдохнув, по-прежнему не глядя на него.
— То, что должен ad imperatum[143] на такой случай, — ответил он, наконец, удивившись тому, что голос прозвучал ровно и спокойно. — Дело не окончено; помнишь?.. Работаю. Вот что я делаю.
Стальную цепочку со Знаком, сняв, он задержал в ладони, глядя на чеканную поверхность; только сейчас вдруг пришло в голову, что за год совместной службы ни разу не было повода поинтересоваться личным номером Дитриха Ланца — как и Керна или Райзе.
— Четыреста четыре… — вместо него вслух прочел Бруно. — Даже вообразить страшно, когда он его получил. Столько лет службы — и вот так…
— Вот — как? — уточнил Курт напряженно, и тот вздохнул:
— Не жди от меня осуждения. Я бы — не смог, не отрицаю. Но понимаю, что иного выхода и впрямь не было. И тем не менее — все это… неправильно. Так инквизитор гибнуть не должен.
— Инквизитор вообще не должен гибнуть, — отозвался он зло, снимая с еще не успевшего похолодеть пальца обручальное кольцо, едва сползающее сквозь густеющую кровь. — Гибнуть — их привилегия. И я как законопослушный человек привилегии чту.
Тот промолчал, искоса обернувшись на связанного чародея, следящего за ними с хорошо скрытой опаской; Курт повторил его взгляд и неприятно улыбнулся:
— И до него дойдет. In bellaria[144]. Сперва надо закончить с прочими делами.
— Что делать мне?
Ненадолго он умолк, глядя на тело на земле, свыкаясь с явной и бесспорной мыслью, что теперь и впрямь лишь ему решать, что делать и кому, когда и как; это бывало и прежде, и не всегда решения его оказывались верными, а зачастую — фатальными, чему все тот же самый Бруно и был свидетелем. И столь же отчетливо ясно было, что и вопрос этот задан скорее для того, чтобы показать — ошибки забыты, и именно его слово по-прежнему первое и последнее, но и для того еще, чтобы напомнить о его status'е, подразумевающем, кроме уже упомянутых привилегий, в первую очередь — ответственность…
— Коней поймай, — велел Курт, наконец, кивнув за плечо, где в отдалении, ошарашенные и оглушенные, перетаптывались оставшиеся в живых двое курьерских, чьей поразительно немалой до сих пор выдержки не хватило остаться подле падающих с небес молний, но вполне достало на то, чтоб не сорваться исступленным галопом далеко в поля. — И — вот что: следи за собой и будь осторожен. Если покажется, что начал задумываться о чем-то, не имеющем отношения к происходящему здесь и сейчас, что забываешь, где находишься и что делаешь…
Тот снова мельком бросил взгляд на пленного, и он кивнул, ничего больше не объясняя. Бруно ответил таким же молчаливым кивком, медленно поднявшись, и, прихрамывая, двинулся к лошадям, глядящим в его сторону настороженно и недоверчиво.
Первая ошибка, сосчитал Курт недовольно, на миг ощутив снова ту неуверенность и оторванность от всего прочего мира, что овладели им полтора долгих года назад, когда в ведении макарита-выпускника оказалось настоящее серьезное дело, и рядом не было тех, кто подсказал бы, направил и решил. Сейчас он снова поступил неверно, пусть и в малости: собирать напуганных лошадей надо было самому, подопечного же с раненой ногой оставить здесь; с другой стороны, он был убежден в том, что Бруно предпочел бы переловить целый табун, будучи изрезанным на части, нежели провести несколько минут на одном месте, обшаривая труп…
Немногочисленные мелочи, снятые с тела Ланца, он ссыпал в его же кошелек, ощущая и сам некоторую неловкость от того, как ворочает застывающие останки, точно грабитель — труп излишне несговорчивой жертвы, а когда мысль возвратилась на многие годы назад, напомнив переулок Кельна, короткий нож в руке и тело припозднившегося горожанина на залитых кровью камнях под ногами, Курт с усилием зажмурился, встряхнув головой, и непроизвольно обернулся назад, столкнувшись с взглядом связанного человека. Кляп не давал видеть губ, однако глаза чародея улыбались — неприкрыто и с вызовом.
— Развлекаешься, скотина… — вытолкнул он зло, рывком поднявшись, и прошагал к пленному, остановившись над ним и видя в глазах, кроме усмешки, тщательно укрываемое напряжение. — Ждешь — бить буду? — присев рядом на корточки, уточнил Курт, когда тот невольно вздрогнул. — Не жди. С тобой мы говорить будем иначе и, судя по твоей плохо сыгранной самоуверенности, говорить долго. Но учти — каждая такая выходка будет стоить тебе лишнего куска мяса. Это — понятно?
— Кони целы, — тихо сообщил голос Бруно из-за спины, и ответить он сумел не сразу, глядя в насмешливые глаза перед собою и с дрожью припоминая, сколько, как ему показалось, длилось это наваждение — миг?.. — и сколько на самом деле он вот так сидел над телом Ланца, погружаясь во вновь оживающие воспоминания, если подопечный за это время успел отловить и привести двух испуганных жеребцов, наверняка не пожелавших даться в руки сразу…
