Ольга Денисова - Вечный колокол
Уверенный голос Тальгерта вселял надежду. Разведка его ежечасно приносила сведения о расположении неприятеля возле Изборска, и внезапное нападение должно было сберечь силы русичей и ослабить немцев. Князь готовил прорыв с двух сторон: русичи клином пройдут сквозь укрепления осаждающих, нанесут молниеносный удар и так же неожиданно отступят, пока ландмаршал ордена не успел перестроить войско (основные силы врага располагались ближе к границе). Когда немцы войдут в крепость, изборяне подорвут пороховой запас, сосредоточенный под крепостными стенами. Чтобы отстроить крепость, немцам потребуется не меньше года.
Волот не посмел давать советы, его смущал только один вопрос: а что если русичи не смогут неожиданно отступить и завязнут в бою? Что если по ним ударит вся сила семидесятитысячного войска? Кто тогда будет отходить за Великую и оборонять Псков? Рассеянные ватаги ополченцев, которые с легкостью перебьет конница по пути к Пскову? Это конные татары умеют нанести стремительный удар и отступить, а новгородское ополчение даже без обозов движется вовсе не молниеносно. Напасть - да, можно неожиданно, но неожиданно отступить?
- А ты стратег… - усмехнулся Тальгерт, выслушав возражения Волота. - Чтобы обеспечить наше отступление, надо задержать конницу. И отступить нам нужно не так далеко - в лес, где конные нас не достанут, где принимать бой легче, чем его навязывать. Да и Изборск не хочется отдавать просто так: они девять дней держат осаду. Там и дети, и бабы на стенах… Немцы тоже не дураки - терять силы и людей не хотят, они Изборск уже своим считают, даже стены не трогают: ждут, когда изборяне сами ворота откроют. В крепости же воды нет… Был подземный ход к колодцу, но его обнаружили и завалили. И ни одного снегопада за эти девять дней!
В Завеличье, в тереме, где еще десять дней назад сидело посольство немецких купцов, Волот собрал сотников дружины - рассказать о планах псковского князя, послушать советов опытных воинов и распределить обязанности между частями ополчения. Сотники качали головами: Тальгерт не представлял себе, что за ополченцы пришли из Новгорода ему на помощь. Сильней всех сетовал Оскол Тихомиров. Дело не в том, что студенты были молоды и неопытны, - они не понимали самой сущности единоначалия. Все приказы, сверху донизу, сначала обсуждались, и если профессора делали это осторожно и деликатно, высказывали сомнения и возражения, то студенты спорили до хрипоты и запросто могли отказаться от выполнения приказа, если он их не устраивал. Но и это было полбеды! Даже если бы они начали выполнять приказы без промедлений, то все равно не умели этого делать! Сотники никогда в жизни не командовали и десятком, а некоторые в первый раз взяли в руки оружие; десятники же, все как один, видели свое предназначение в защите прав своих десятков. Оскол не просил помощи, он надеялся справиться с трудностями сам, но предупреждал: от студентов в открытом бою добра не будет. Остальные тоже жаловались - кто-то на нехватку оружия, кто-то на медлительность «стариков», которым не угнаться за мальчишками, кто-то на отсутствие опыта у ополченцев. И все сходились в одном: ополчение не готово идти в бой. Они еще храбрятся, еще стараются сохранить лицо, но они не верят в победу и боятся.
Выспаться не удалось никому: сначала обсуждали нападение и возможные подводные камни, которые могут появиться в любую минуту, потом разбирались с быстрым отступлением и путями отхода, потом от strategia перешли к планам и приказам. И только в самом конце обсуждения Волот с ужасом понял: никто из опытных сотников ни разу не усомнился, что командовать новгородским ополчением будет новгородский князь… И жизнь двенадцати тысяч человек окажется в его руках! И оттого, как быстро он сумеет принимать решения, как быстро сможет оценивать обстановку, зависит, сколько из них погибнет, а сколько останется в живых!
Волот никогда не водил войска в бой. Он только видел несколько раз, как это делал отец, но тогда не думал о том, что скоро станет его преемником. Да, уроки Ивора не прошли даром, но одно дело - чертить на песке стрелки и линии, и другое - вести в бой людей! Живых людей!
Когда сотники разошлись по своим частям, он почувствовал себя испуганным и растерянным, словно лишился их поддержки, их уверенности. Он хотел подремать хотя бы час-другой, но только ворочался с боку на бок на узкой жесткой постели какого-то немца. Дядька зашел затопить печь - потихоньку, на цыпочках, но увидел, что Волот не спит.
- Что, княжич? - хитрые глаза дядьки как будто смеялись. - Волнуешься?
- Отстань, - буркнул Волот и повернулся к нему спиной.
- Нет, раз не спишь - я не отстану. Запала не чувствую.
- Какого запала? Ты чего? - Волот сел на постели. - Люди же умирать пойдут, а я…
- Ты послушай меня, старого… - дядька подошел к нему поближе и сел рядом. - Я вот тебе расскажу, что твой отец перед боем делал.
Волот любил дядьку. Наверное, очень любил, что не мешало ему пренебрегать мнением старого вояки и относиться к нему чуть-чуть свысока.
- Ну, расскажи, - Волот зевнул, хотя на самом деле очень хотел услышать рассказ об отце.
- Твой отец перед боем поначалу был похож на волка, которого заперли в клетке. Ходил из угла в угол, рычал на всех, гнал взашей. Раньше мы считали - это он думу думает, как лучше сделать. А только потом догадались: это он волнуется. Он всегда перед боем волновался. А потом, как пора было доспехи надевать, его волнение словно обрубал кто, как топором. Он совсем спокойным делался, по-настоящему спокойным, не притворялся. И не спешил никуда, с расстановкой говорил, не суетился. А потом, когда на коня садился, когда перед войском появлялся, у него в глазах загорался огонь. Вот веришь - настоящий огонь! Это я не для красного словца. Смотришь ему в глаза и видишь: глубоко так, далеко, но чувствуешь, как ревет пламя, мечется, и страшно делается от его взгляда. Дыхание обрывается. Ему и говорить ничего не надо было: окинет войско этим огненным взглядом, махнет рукой - и все как один готовы за него умереть! В бой за ним шли очертя голову.
Волот вздохнул: у него так не получится.
- Чего вздыхаешь? - дядька толкнул его локтем в бок. - Сидишь, нюни распустил! Ты давай, волнуйся! Ходи туда-сюда! Гони меня к лешему! Князь называется!
Волот едва не рассмеялся - предложение дядьки показалось ему забавной игрой: неуместной, глумливой какой-то, но веселой игрой. И он на самом деле погнал дядьку взашей, со смехом сдвигая брови к переносице. Дядька ушел, но оставил открытой щелку в дверях - собирался подглядывать.
Сначала Волот ходил из угла в угол просто так, играя, и посматривал на дядьку, приложившего к щелке глаз. Но не прошло и нескольких минут, как мысли его стали серьезными: он стал думать об отце, о том, как у него это получалось, как он зажигал в своих глазах этот огонь - далекий и ревущий. И вскоре захлопнул дверь, саданув ею дядьке в лоб: он на самом деле почувствовал волнение. Словно перед грозой. Словно ощущал рядом присутствие Перуна - своего небесного покровителя. Вот о чем надо просить богов! Не о победе, и даже не об Удаче. Об огне в глазах, который поднимет войско! А вслед за ним придет и все остальное.
Волот прошел туда-сюда, от печи к кровати, ощущая, как предгрозовая дрожь охватывает тело. Не просить! Просят слабые. Требовать. По праву крови, по праву силы! По тому же самому праву, по которому он распоряжается тысячами чужих жизней. За ним стоит ополчение - двенадцать тысяч человек, готовых в бою сложить головы. За свою землю и за своих богов. И если люди готовы за богов отдавать жизни, громовержец не смеет отказать в такой малости.
Через полчаса Волота трясло, словно в горячке. Странная смесь страха и надежды переворачивала внутренности: страх покрывал лицо испариной, а надежда пела и трубила в рога. У него стучали зубы. Гроза собралась под потолком, густые клубы черных туч выбрасывали короткие молнии, словно стремительные змеиные языки: бог войны снисходил с неба на зов юного князя, его тяжелая поступь грохотала в ушах, его сила разрывала грудь пьяным восторгом - до тошноты.
За окном стемнело. Когда дядька принес доспехи, Волот перестал дрожать. Сошедшая на него сила не терпела суеты, она дремала на дне желудка, приоткрывая один глаз, как хищный зверь, готовый в любую секунду подняться на ноги и прыгнуть вперед.
Глава 3. Изборск
Ширяй в обнимку с Добробоем дрыхли на полу у входа - от тепла и сытной еды разморило всех. Студенты сотни Млада тоже не особенно устраивались, лежали вповалку, и от их храпа тряслись хлипкие стены. Им на сотню выделили лавку какого-то купца, тесную, полутемную, с открытым очагом вместо обычной печки, который пожирал дрова, но тепла не давал. Попробовали протопить очаг по-черному, но только перемазались сажей и плюнули: поленница за домом была не маленькой, хватило бы на три ночи, не то что на один день.
