Валерий Белоусов - Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости
Это же время.
Город Брест, улица Московская, перекресток с улицей 17-го Сентября
Как взвыла, застонала Русь от боли,
Как взмыла, взмыла ввысь мольба,
Как оросилось кровью поле,
Слезою — каждая изба,
Как захлебнулось сердце злостью,
Как брызнул гневный свет из глаз,
Так хрустнули под ношей наши кости…
Так оперлась Страна на нас!
Впереди — куда уходила прямая как стрела улица (бывшая вообще-то последним отрезком Минского шоссе) все гремело, грохотало, ухало — как будто там работал громадный металлургический завод…
Над Крепостью стояло грибовидное, черное как ночь облако дыма и пыли, прорезаемое огненными вспышками разрывов. Смотреть туда было просто жутко, а тем более — туда идти…
Но добровольческий отряд ополчения шел бодро и энергично, даже старался идти в ногу.
В одном ряду с Володей Менжинским шагала невысокая, коренастая, скорее даже пышненькая блондинка очень решительного вида — из тех, что «слона на ходу остановит и хобот ему оторвет» (С. В. Царь. Поэма о женской красоте). На блондинке была странно знакомая Володе полувоенная форма. Вот только где он эту форму видел?
Откашлявшись, Володя вежливо спросил:
— Я дико извиняюсь, гражданочка, а как вас зовут?
— Никак! Обычно я сама прихожу, без приглашения, но с санкцией! — ответила гражданочка, мило улыбнувшись. — А крестили меня Надеждой!
— А еще осмелюсь спросить, где до войны служить изволили, если не секрет? — продолжа разговор, осторожно спросил Менжинский.
— Ну какой там секрет — в Брестской прокуратуре… Следователем! По особо важным делам… — улыбнувшись еще милее, ответила Надежда.
— Это по каким же? — переспросил Володя, конспиративно понижая голос.
— По убойным! — хихикнула Надежда.
Соломон, в кожаной тужурке и соломенном летнем канотье, до странности похожий на комиссара из незабвенной Народной Армии имени батьки Нестора Махно, строго прикрикнул на молодых людей:
— А-ттставить разговорчики! Подтянись! Шире шаг! Песню-ю… Запе-Вай!
И ополченцы грянули:
Скоро до Берлина мы дойдем!
Геринга мы в жопу отъебем!
Выебав сперва со свистом,
Перебъем мы всех фашистов!
Гитлера заставим хуй сосать![141]
И глядя на их колонну, почему-то хочется верить… Что ведь эти — действительно ЗАСТАВЯТ…
Это же время.
Крепость. Подвал кольцевой казармы 333-го стрелкового полка
Пламя пожара освещает лежащую на бетонированном полу раскрытую «Записную книжку командира» в зеленом коленкоровом переплете. Сквозняк перелистывает страницы. Заметки… про заготовку сена… ремонт сбруи… Обращает на себя внимание «Список красноармейцев, совершивших кражи». Потом — штрихи и загогулинки, которые оставляет человек, высиживающий скучные часы на партсобрании…
Затем как-то резко, без перехода:
1. Станков, пу. Доорганизоваться.
2. меропри (зачеркнуто) разбить участок.
3. Организовать охранение.
4. Наблюдение.
Следующая страница: 24.VI.41
Прибрать свой участок.
Умерших — собрать, оч. большие потери, тяжелая атмосф. от разложения трупов. Валит с ног малосильных и легкораненых.
Боеприпасы, малое наличие (?) где взорван склад поискать.
Исключит. тяжелое положение с ранеными, из-за отсутствия условий, медперсонала и медикаментов.
Запас продовольствия — только конфеты, печенье и сахар. Стало трудно с водой.
Далее в записной книжке идут только белые листы…[142]
Это же время.
Там же
Тот же подвал, только другой отсек, отделенный глухой стеной, крайний западный, ближайший к Тереспольским воротам.
Назвать помещение госпиталем можно только потому, что в нем лежат и сидят, прислонившись спинами к кирпичным стенам, раненые… Много раненых…
Тяжелый смрад гниющей человеческой плоти, застарелый запах засохшей крови… Стоны, бред…
Вот у стены знакомая нам пара…
У Мохнача перевязаны обе руки, побуревшая от крови повязка скрывает левый глаз.
Клаша пытается напоить его с ложечки — очень плохо у нее получается. Драгоценная вода проливается из уголка рта.
Два пограничника заносят и бережно укладывают на свободный от тел «пятачок» пола лейтенанта Кижеватова… Их сопровождает Лерман, сокрушенно покачивающий головой.
Кижеватов на минуту приходит в себя, открывает воспаленные глаза, видит над собой склонившееся заботливое лицо оперуполномоченного. Что-то пытается ему сказать. Лерман наклоняется поближе.
— Ты… правда хотел… в Погранвойска… перевестись? — с трудом размыкая запекшиеся губы, спрашивает Кижеватов.
— Виноват, было такое дикое желание! — скрывая кривящей губы ухмылкой скупые слезы, через силу шутит Лерман.
— Тогда… Когда я… ты фуражку мою… слышишь, возьми себе… заслужил!
Лерман молча, глотая катящиеся безостановочно слезы, старается ободряюще ему улыбаться…
«Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»
Это же время.
Небо над Брестом
Изделие М-62, разработки товарища Швецова, созданное заботливыми руками рыбинских пролетариев, жителей бараков «Скомороховой горы» и землянок поселка «Шанхай»… А проще говоря, уникальный двигатель воздушного охлаждения, который — если заглянуть вперед — будет выпускаться еще шестьдесят лет(!) — для самолетов АН-2 — сейчас уверенно тянул машину майора Васильева в дымные облака…
Последняя штурмовка прошла на редкость хорошо… тьфу! Какая «последняя»? Поосторожней со словами! Ни один летчик не скажет так., в лучшем случае — крайняя… И ни в коем случае нельзя говорить о полете — «уже прошел» — пока не записал адъютант этот полет в книжку пилота…
Были, знаете, прецеденты, когда поторопившемуся так сказать летчику срубило голову винтом прямо у взлетной полосы…
Сначала «Чайки» — названные так за профиль крыла — атаковали позиции фашистской артиллерии залпом секретного оружия — реактивных снарядов РС-82,[143] а потом — прошлись частым гребнем пулеметных очередей. Потерь и видимых повреждений на машинах полка майор не заметил. Дыры в перкале плоскостей — дело житейское, техники заклеют. Пора домой…
Устали люди, устали машины — пятый вылет на штурмовку за день! Никогда бы Васильев не мог предположить, что можно воевать с таким напряжением…
Только нечеловеческой усталостью и можно объяснить, что не заметил майор стремительной летучей тени, наискось промелькнувшей перед глазами в дымной гари, висящей над Крепостью…
Пламя стремительно охватило «граненый» фюзеляж «Чайки». Снаряды «Эрликона» изрешетили центроплан, в щепу разнесли руль высоты. Самолет Васильева сорвался в плоский штопор…
С трудом разлепив залитые кровью от осколков разбившихся летных очков глаза, майор увидел: Крепость… Буг… Крепость… Буг… Крепость…
Тренированное годами тело само — знало что делать…
Ручка-педаль-сектор газа… Вышел! Тянем… тянем… горю? Огонь в кабине! Прыгать! Левый вираж… слева подо мной — ЗА Бугом — Крепость….
Нельзя мне прыгать! Иначе сяду у фашистов… ручку от себя — как удачно! Подо мной — огневая позиция немецкой батареи! Повезло. Ручку от себя… от себя…
Подобно огненной комете, самолет с гордой надписью «За ВКП(б)!» рушится вниз…
«Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»
24 июня 1941 года. 16 часов 20 минут.
Полоса 10-й армии. Севернее Бреста
Стратегическая конница! Звучит-то как!
Сразу представляешь себе — бескрайняя степь, гремящая под сотнями тысяч копыт, развевающийся в голубом небе тяжелый багровый бархат знамен, полет легендарных тачанок, запряженных четверками огнегривых коней, слепящий блеск поднятых подвысь клинков…
Как в фильме «Если завтра война…»
Однако к началу 41-го года стратегическая конница уже рассматривалась главным образом именно как ездящая пехота…
С великолепной, выше, чем у мотопехоты, проходимостью. И в белорусских лесах, в бескрайней Пуще — конница еще себя покажет…
Две дивизии: 6-я Кубано-Терская казачья Чонгарская Краснознаменная ордена Ленина и ордена Красной Звезды дивизия им. Буденного и 36-я Краснознаменная ордена Ленина и ордена Красной Звезды кавалерийская дивизия им. И. В. Сталина сейчас сосредоточивались в густом лесном массиве в районе Сокулки.
Немецкая авиация безуспешно пыталась бомбить лесной массив, однако, похоже, немцы просто потеряли конников! За всю войну немцы ни единого раза (никогда!) не смогли определить место нахождения наших кавкорпусов ДО нанесения ими стремительных ударов. И часто — «Auf den Kommunikationen die Kosaken!» было последнее, что немецкие тыловики успевали сообщить, прежде чем изящно выгнутый златоустовский клинок рассекал провод… или фуражку цвета «фельдграу»! Плохо было одно….
