Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана
— Продвинешь их, ага! — Вырвалось у Венедикта.
— Ну, теперь-то мы уж это поняли, — отозвалась Вера Николаевна. — Однако в тот момент ещё была надежда на действительный переход к парламентскому правлению. Вернее, «парламентом» предложенную Лорис-Меликовым комиссию с представительством от народа называли только всякие Катковы, плевавшиеся ядом в своих верноподданнических газетах. Их злость воодушевляла интеллигентных людей: в день объявления о Земском соборе они обнимались на улице, плакали от радости и чуть ли не поздравляли друга друга с конституцией. О, да! Дошли даже до того, чтобы именовать начинание Лорис-Меликова этим столь неподходящим ему словом — конституцией. Всё это, конечно же, было ужасно наивно...
— А меня в детстве пугали Конституцией, — припомнил Венедикт. — Говорили, что она придёт и съест меня, если слушаться не буду. Мне казалось, это злая ведьма, а Парламент — её муж.
— Боже, ну и нелепость! — воскликнула Роза.
— А на самом деле её муж кто? — спросил Федя.
Все, не сговариваясь, обратили на него удивлённо-насмешливые взгляды, и молодой фонарщик, смутившись, поспешил поправиться:
— Да ладно, я шучу, я знаю сам!
У Венедикта осталось ощущение, что эти слова были не правдивыми, но заострять на этом внимания он не стал. А Вера Николаевна продолжила:
— Едва комиссия Лорис-Меликова, именуемая в народе Земским собором, собралась (а случилось это быстро, даже можно сказать, торопливо, уже в конце апреля, по окончании пасхальных празднеств) стало ясно, что всерьёз делить власть с представителями народа царь отнюдь не намерен. На рассмотрение ей было вынесено несколько вопросов совершенно пустого свойства: устройство прачечных в Дерптском университете, скамеек в Петровском парке и тёплых ретирад на Сахалине... Между тем, депутаты требовали серьёзного дела: отмены выкупных платежей и временнообязанного состояния, возвращения отрезков, наделения крестьян ещё землёй за счёт помещиков...Несколько недель всё внимание было приковано к этим жарким дискуссиям, сотрясавшим Таврический дворец. Кончилось тем, что Земский собор объявил самое себя Учредительным собранием и принялся сочинять Конституцию. Царизм не мог уже снести этого выпада: на следующий день Александр объявил о разгоне собрания. Вы, молодёжь, лишь с трудом можете представить себе тот вопль разочарования и возмущения, что пронёсся по всей России!
— И за это вы решили его всё-таки убить? — спросил фонарщик.
— Нам больше не приходилось колебаться, раздумывая, что делать, — сказала Вера. — Нечаев смог прислать из равелина такой план, равного которому по масштабу и дерзости не было раньше нигде никогда! Этот план позволял достичь всех нашей целей одновременно. Ну, по крайней мере, мы так думали...
Все благоговейно замолчали, понимая, что рассказ Веры Николаевны подходит к самому главному. Она же ненадолго замолчала, отпила из чашки чаю, вздохнула из-за чего-то известного одной ей, и далее продолжала:
— В подробности плана Нечаева я не посвящена: до реализации он держался в секрете, а после у меня не было возможности расспросить Сергея Геннадьевича. Знаю только вот что. Нечаеву удалось распропагандировать нескольких солдат из равелинной команды, и те согласились не только передавать на волю его письма, но и доставить ему с нашей помощью кое-какие предметы. Каждый из этих предметов, на первый взгляд, не представлял угрозы для порядка в крепости, но, получив их все вместе, Нечаев сумел соорудить из них оружие, конструкция коего была передана ему в зашифрованном виде от нашего Техника. Одновременно по просьбе Нечаева мы сделали схроны оружия и взрывчатки в различных местах Петропавловской крепости, включая Собор. И вот, одиннадцатого июня, в субботу перед Троицей, когда всё семейство Романовых прибыло на могилы предков для поминовения, в равелине подняли восстание. Нечаев освободился сам, освободил Ширяева, Мирского, Желябова, Тетёрку, Колодкевича, Тригони и других наших товарищей, сидевших в Алексеевском равелине и Трубецком бастионе. Охрана была частью перебита ими, частью разбежалась. Царская семья была изолирована в Соборе и истреблена. Прежде, чем об инциденте стало известно, и к крепости подоспели вооружённые силы, народовольцы захватили полуденную пушку в крепости и обстреляли из неё Петропавловский собор, под стенами которого оказались погребены не только Романовы прошлых веков, но и всё семейство наших дней...
— Не всё, как оказалось, — сказал Федя.
— Да. Почти всё. Знаменитый своей богатырской силой цесаревич по окончании бойни был найден ещё живым. Его провозгласили Александром III, перенесли в Зимний дворец, вызвали докторов... Но он процарствовал лишь один день, отдав богу душу назавтра. К этому дню уже было известно, что последним выжившим из семьи оказался Сергей Александрович, младший сын Александра II от первой жены. В это время он был в заграничном путешествии, в Палестине. И это его и спасло. Правда, для того, чтобы вернуться, ему потребовалось несколько дней, в течение которых, как мы надеялись, казнь царской семьи должна была всколыхнуть Россию, дезорганизовать верхи, послужить началом революции... Увы! Дворяне и чиновники сплотились вокруг нового тирана, обыватели забились по своим норкам, а до крестьян и вообще ничего не дошло... К тому времени, как Сергей со своей свитой сошёл с парохода в порту Петербурга, надежды на восстание уже были похоронены — вместе с нашими товарищами, поднявшими восстание. Все они были убиты подоспевшими к месту сражения преображенцами. Остался в живых лишь Нечаев. Его вновь схватили.
— И стало только хуже, — сказал Федя.
— Может быть... — И Вера Николаевна вздохнула. — Настала реакция. Сергей мстил — и нам, и не нам. Корпус жандармов утроился. Всюду внедрялись агенты. Арестована была не только большая часть нашей организации, но и масса случайных людей — недовольных студентов, вольнолюбивых земских учителей, чересчур красноречивых адвокатов... Не осталось ни толстых журналов, ни выборов в земства, ни городских гласных, ни суда присяжных... Тех, кто казался властям причастным к Петропавловской казни, судили офицеры по законам военного времени и, как правило, вешали незамедлительно.
— Вы не думали ещё раз попытаться что-то сделать?
— Прежних нас уж не было. Организация фактически прекратила существование. Те немногие, кто смог избегнуть ареста, рассеялись, замолчали, ушли в подполье или просто сдались, постаравшись забыть о своём революционном прошлом...Долгие годы казалось, что социалистическая мысль в нашей стране задавлена полностью — пока лет пять назад уже новое поколение молодых людей не начало вновь организовывать кружки. Часть из нас, стариков, примкнула к этим кружкам и, когда они в прошлом году объединились в одну Партию Народников-Марксистов, встретила друг друга в Исполнительном комитете. Ну, о том, что я не уполномочена раскрывать вам имена его участников, вы знаете. Впрочем, как и всю дальнейшую историю...
Глава 6, В которой Николай Львович приходит в ужас от поведения графа Толстого и глупости своих подчиненных.
На второй день работы министром внутренних дел Николая Львовича уже ожидали доклады троих подчинённых. Двое из них были в чинах и должны были отчитаться о подготовке выставки и о ходе расследования убийства Синюгина. Третий же, простой жандарм, похоже, неуютно ощущавший себя в министерском кабинете, был источником той переворачивающей сознание новости, которую поведал накануне Государь, и явился сообщить министру всё, что знал, без искажений, из первых рук.
— Павильоны обыскали на предмет взрывчатки или полостей, могущих служить для закладки оной, — рассказывал первый докладчик. — Всё чисто. Правда, выявили несколько подозрительных рабочих, которые сопротивлялись обследованию помещений. Не исключено, что это профсоюзники или сообщники нигилистов, так что за ними рекомендуется надзирать. Сама стройка павильонов подходит к концу, но отделочные работы несколько отстают от того, что предполагалось...
