Игорь Фарбаржевич - Любовь и вечная жизнь Афанасия Барабанова
ТАТЬЯНА.
Подымем стаканы, содвинем их разом!
ВМЕСТЕ.
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
АТАНАЗИУС.
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари…
ТАТЬЯНА.
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
ВМЕСТЕ.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
И Атаназиус с Татьяной громко расхохотались.
– От, прокуды! – привычно мотанул головой Никифор, говоря всем своим видом, что очень поддерживает чтение стихов Пушкина.
А пассажиры его внезапно смолкли и некоторое время ехали молча, пока, наконец, Татьяна не произнесла – то ли просто вслух, то ли Атаназиусу:
– Вот бы увидеть Пушкина наяву!
– Отличная мысль! – поддержал её Штернер и внезапно предложил: – А давайте заедем к нему в гости.
– Как это заедем? – не поняла Татьяна. – К кому? К нему?!..
– К нему.
– Когда?
– Да прямо сейчас. Ещё в Германии я решил исполнить свою давнюю и дерзкую мечту – набраться храбрости с ним познакомиться.
– С самим Пушкиным?…
– С самим…
– Зачем? – удивилась она.
– Хочу показать свои сказки. Я специально переписал их в тетрадь. Если скажет: пишите ещё – буду писать! Скажет: порвите и забудьте – порву и забуду!..
– Какой вы, однако, храбрый человек, господин Атаназиус, – Татьяна посмотрела на него с уважением. – Я бы от робости не смогла сказать ни слова.
– А разве для этого нужно много храбрости?… Хотя вы правы. Когда начинаешь понимать, кто перед тобой – делается страшно. Только с годами понимаешь, что представляет каждый из нас… Время ставит всё на свои места… Так поедем?…
– Не знаю… – заробела Татьяна. – Мы даже не знаем, где он живёт…
– У меня есть адрес. Это в центре Москвы… – И Штернер тут же крикнул извозчику: – Эй, любезный! Гони на Арбат. Дом 204! К Пушкину едем!
– Как прикажете, барин… На Арбат так на Арбат… – не удивился Никифор, словно каждый день возил пассажиров в гости к Александру Сергеевичу.
– Это во втором квартале прихода церкви Троицы, – уточнил Штернер, – в его Пречистенской части.
– Знаю, барин, знаю… – ответил ямщик, потянув за вожжи. – Поворачивай, Сивый! Слыхал? К Пушкину едем, голубь ты мой!..
Глава III
ДОМ НА АРБАТЕ
Ни почестей и ни богатства
Для дальних дорог не прошу,
Но маленький дворик арбатский
С собой уношу, уношу.
Для тех, кто не видел Арбат начала 19 века, немного опишу эту легендарную улицу Москвы, ибо по сравнению с сегодняшней, выглядела она «спальным районом» – настолько была малолюдной и тихой, с небольшими особняками, мезонинами, бельетажами в стиле ампир, внутри уютных фруктовых садов.
…После ужасного пожара 4 июня 1736 года заново отстроенная улица стала принадлежать дворянам, отчего Александр Герцен назвал этот район в конце 18 века «Сенжерменским предместьем» Москвы, хотя такое сравнение хозяевам арбатских домов ни о чём не говорило. Одна половина московских дворян никогда не было в Париже по причине ненадобности, другая же – по патриотическим убеждениям, что, дескать, ездить в гости к тем, кто совсем недавно спалил Москву, было, по меньшей мере, безнравственно.
Что же касается самого названия «Арбат», то улица получила его ещё в 15 веке от поселений на этой местности ремесленников разных профессий.
Здесь находились сразу две стрелецкие слободы, слободы дворцовых плотников, живописцев, мастеров серебряного дела и Денежного двора. У самых Арбатских ворот Белого города находилась небольшая Поварская слобода, в 17 домов, населенная дворцовыми поварами. И, наконец, в Староконюшенном переулке, где стоял дом отставного поручика-гусара Агафонова, когда-то располагалась крупнейшая из дворцовых слобод – Большая Конюшенная.
Спустя века, большинство историков почти единогласно сделают вывод, что название улицы произошло от арабского слова «арбад» – что означает «пригород». И дескать, в Москву оно попало либо через крымских татар, либо непосредственно от торговцев с Востока.
Известный московский учёный Иван Егорович Забелин, мнению и знаниям которого можно доверять, высказал совершенно иную топографическую версию, в которой своё название улица получила от слова «Горбат» – по «кривизне местности» – хотя никаких больших холмов или оврагов здесь никогда не наблюдалось.
Согласно еще одной гипотезе, название улицы произошло от татарское слова «арба», так как неподалёку находилась слобода мастеровых Колымажного двора. Однако само слово «Арбат» упоминается в письменных источниках задолго до возникновения «татарской слободы».
И никто с того времени так и не предложил четвёртую версию названия улицы. А ведь она могла вполне иметь место, если бы вспомнили о немецких ремесленниках-мукомолах, владевшими здесь ещё в конце 15 века, свои мельницами и пекарнями.
Конечно, под «немцами» в России тех лет понимались не только выходцы из Германии, но и многие другие иностранцы. Однако самих германцев при царе Иване Васильевиче, среди прочих иноземцев было куда больше остальных по численности.
Жили они в Немецкой слободе, работая с утра до ночи, как и подобает трудолюбивой нации. Оттого большую часть своей улицы с пекарнями назвали «Arbeitsgruppe Straße». Для русского языка уха это название было труднопроизносимым, особенно после третьей рюмки, поэтому очень скоро «Рабочая улица» сначала «ополовинилась» и стала называться просто «рабочей», или «Arbeitsgruppe», а вскоре и это название сократилось до слова «работа» – «Arbeit».
Прошли века и годы. Немецкие мельницы и пекарни сгорели в огне бесконечных московских пожаров, многие немцы с тех пор покинули Москву и даже Россию, и только улица «Arbeit» осталась навсегда Арбатом.
…– Тпру, Сивый, приехали! – потянул за вожжи Никифор.
Сани с нашими героями остановились у ворот двухэтажного каменного дома с длинным балконом по центру, на втором этаже.
Однако Атаназиус и Татьяна продолжали сидеть под волчьей шубой.
– Приехали, господа хорошие! – обернулся к ним извозчик. – Дом 204!.. Чай не замёрзли?…
Атаназиус отбросил полу шубы, спрыгнул из саней и, обхватив Татьяну за талию, легко поставил её из саней на мостовую.
– Ждать прикажете долго? – поинтересовался извозчик, вешая на шею лошади мешок с овсом. Та сразу же громко захрупала им на всю улицу.
– С четверть часа, если повезёт, – ответил Штернер.
– С четверть так с четверть, – ответил Никифор. – Сосну малость… Всю ночь ребятёнок спать не давал. Простыл, сердешный…
Штернер поглядел по сторонам. Улица была почти пуста. Лишь несколько фигур мелькнули в снежной дымке. Из труб над заснеженными крышами вился к сияющим небесам беспечный печной дымок.
– Пойдёмте… – позвал он Татьяну.
Та стояла, ни жива, ни мертва.
– Боитесь?
– Боюсь… – ответила еле слышно.
Он взял девушку за руку, и вместе с ней двинулся к чугунным воротам.
По-морозному затрещал под ногами снег. Где-то во дворе, за витыми прутьями запертой калитки, залаяла собака. Не успели молодые люди подойти к ограде, как из заднего двора появился седой бородатый старик, видимо, дворник, в наброшенном на плечи старом овечьем тулупе. Не отперев калитку, молча поглядел исподлобья на незваных гостей.
– День добрый! – улыбнулась ему Татьяна.
– Чего желают господа? – строго спросил он.
Гости переглянулись:
– Мы к Пушкину, – официальным тоном объявил Штернер. – К Александру Сергеевичу.
Но дворник и на этот раз не спешил отпирать засов. За домом продолжался надрывный собачий лай.
– Цыть, Цезарь! – крикнул он жёстко. Собачий лай оборвался, превратившись в нетерпеливое поскуливание.
– Нет его здесь! – наконец ответил старик.
– А скоро ли будет? – поинтересовался Штернер.
– Кто ж его знает, барин? Четвёртый год, поди, как здесь не живёт.
– Как не живёт?! – изумлённо воскликнул Атаназиус.
– Уехали они с женой из Москвы. С тех пор ни разу не приезжали…
– А куда уехали?… – в растерянности спросил Штернер.
– Об этом мне не докладывали… Может, фрау Анхель в курсе…
– Кто это фрау Анхель?
– Анна Гансовна, наша экономка.
– А можно её увидеть?
– Чего ж нельзя?… Входите! – разрешил на это раз дворник, отпирая калитку. – Вы кто, прошу прощенья, будете?
– Скажите, что книгоиздатель Атаназиус Штернер из Германии… Со своей невестой.
Татьяна тут же вспыхнула, но осознав неопределённость ситуации, смолчала.
Впустив гостей во двор, дворник запер калитку и провёл их к особняку.
– Ждите, передам…
А сам скрылся за тяжёлой дубовой дверью парадного подъезда. Над низким крыльцом висел, будто в воздухе, изящный металлический навес, сплетённый по бокам из витых чугунных прутьев.
