Герман Романов - Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК
Граната Ф-1 создана для сугубо оборонительных задач и предназначена для поражения десятками осколков своей рубчатой «рубашки» живой силы противника. И метать ее желательно из окопа и с приличного расстояния.
Того и другого у Фомина просто не было, слишком близко он лежал от врага, потому взрывом его слегка контузило, горячий кусочек металла зацепил вскользь голову, у самой макушки. В горячке он не обратил на это внимания и кинул за пень еще одну «эфку», а следом добавил третью гранату. Мощные взрывы сорвали хвою, полетели во все стороны комья грязи и срезанные осколками ветки. А пулемет все бил и бил, длинными очередями — близнецы не экономили патроны.
И Фомин решился — рывком перевалил за топляк, неизвестно какого дерева корягу, и залег рядом с Кушнаревым.
— Ты зачем их, Мироныч, сюда привел, себе на погибель?!
Он сразу оценил ранение дядьки смертельным. Две пули в живот, в руку, осколками в голову и плечо — с такими ранами живут не дольше четверти часа. А потому единственное, что можно сделать для него в такой ситуации, то это избавить от мучений и добить.
— Ты это… Семен… Не гневись…
Старик говорил с трудом, изо рта текла темная кровь, но глаза, уже подернутые пленкой, еще жили, и в них не было ненависти к убийце, а одно безысходное понимание.
— Они Матрену мою застрелили… А невесток с детьми в сарай загнали. И сказали… Не отведу на остров… Всех кончат…
Старик захрипел от боли, но снова открыл рот, желая еще что-то ему сказать. Семен сразу наклонился и еле расслышал тихую просьбу:
— Воткни мне нож в сердце… Они тогда пожалеют детей… Убей, братка, мучаюсь же… Давай!
Сдерживая подступившие слезы, Фомин сунул руку за голенище сапога. Там был отличный пукко — трофейный финский нож, подаренный ему в далеком январе 1940 года танкистами. Рубчатая рукоять удобно легла в ладонь, и он крепко сжал пальцы. Тяжело вздохнул и решился — рывком вытащил из сапога нож и резким движением вонзил сталь прямо в сердце старику.
Мироныч захрипел, в стекленеющих глазах проступила благодарность. Фомин захотел выхватить клинок, но остановил руку. Пусть остается в сердце, ведь владеть ножом, которым добил родного дядьку, он все равно никогда не сможет… Никогда…
— Суки!!! С-у-к-и! — яростный всхлип кого-то из близнецов заглушил стрельбу, и он опомнился.
Из-под ели хлестал длинными очередями ДТ, захлебываясь свинцовым кашлем. Бедная елка оказалась под сильным обстрелом — тысячи игольчатых хвоинок летали по воздуху, как снежинки. Рядом кружились, падали на землю отщепленные пулями ветки. Судя по всему, с того берега стреляло не меньше трех пулеметов, хорошо, что ручных. В бою это легко улавливается — ДП перезаряжать надо через десять секунд стрельбы очередями, а еще для короткого охлаждения нагретого ствола, на смену круглого, похожего на огромный блин диска, требуется не менее десятка секунд.
Станковый пулемет «Максим» намного страшнее, и для них был бы куда опаснее — лента в две с половиной сотни патронов, а стрелять можно до упора, пока вода в кожухе не закипит.
Фомин подполз к трупу осназовца и устроил на нем автомат. Позиция оказалась удобная — справа пень, слева скрюченное тело убитого чекиста, да другой труп в качестве бруствера. Какая-никакая, а защита. И дал короткую очередь, почти не прицеливаясь. Завязшие в трясине чекисты были как на ладони. Положение у них хуже не придумаешь.
Три осназовца пытались отстреливаться из автоматов, но стоило им отпустить шесты, как один за другим они провалились в трясину. Сейчас молодые парни отчаянно шлепали по жиже руками, пытаясь выбраться. Но только Маренина болотина своих жертв никогда не отпускала, и дикие вопли уходящих в трясину людей на секунды перекрыли грохот стрельбы.
Стоять на гати было нельзя, только в движении можно было на ней выжить. А потому десяток чекистов, сцепив зубы, продолжали идти вперед, тыкая впереди себя шестами и пытаясь стрелять из ППШ одной рукой. Но такая стрельба не могла быть точной и только добавляла шума.
Безнаказанно, как на стрельбище, Фомин стал убивать их короткими очередями в три-четыре патрона, благо у пистолета-пулемета Судаева малая скорострельность. Только шесты торчали из болота, отмечая такими вехами страшную судьбу своих недавних владельцев.
Сменив магазин, он решил заняться судьбой остальных чекистов, или умных, или трусливых, которые благоразумно решили уйти на свой берег. Таких оказалось всего полдюжины, они отчаянно продирались сквозь густую вязь к заветному берегу, до которого оставалось меньше двух десятков шагов. Всего полминуты ходьбы, но давать эти драгоценные секунды он им не был намерен. На том берегу люди уже не мельтешили, точный огонь ДТ оставил среди кустов несколько трупов, а потому остальные попадали за деревья. И только многочисленные огоньки пламени на дульных срезах автоматов и пулеметов продолжали плясать свой смертоносный танец, пытаясь зацепить пулемет близнецов Кушевых.
Вот только прицелиться и открыть стрельбу по бежавшим он не успел. То, что внезапно произошло на трясине, не имело объяснения, это было свыше человеческого понимания. На черной ровной глади зловещей трясины в считаные секунды появились и одновременно взорвались сотни огромных грязевых пузырей, и спокойная до того трясина стала бурлящей жижей, будто превратившейся в кипяток. И такое началось…
Исполненные нечеловеческой болью крики заживо поглощаемых людей смертельно заледенили душу, перестрелка мгновенно прекратилась. В каком-то отупении Фомин смотрел на жуткую картину, которая не могла присниться ему даже в страшных ночных кошмарах. Трясина не просто затягивала в себя несчастных, она как бы варила их живыми, и вопли были такие, какие он ни разу не слышал, хотя повидал не своем веку многое.
Жуткие крики привели Фомина в чувство, и он, повинуясь инстинкту, согнувшись, бросился под ель к близнецам — пора было уходить в пещеру. Он ясно осознал, что через трясину никто больше не пойдет, даже если капитан на своих бойцов пулеметы наставит. Многие предпочтут пулю получить, чем жуткую смерть на Марениной гати принимать. Нет теперь хода через болото.
— Давайте, братья, сматываться! Они через минуту очухаются и по нам из минометов вдар…
Слова застряли в горле — близнецы лежали рядышком у пулемета и не шевелились. Смерть застигла последней очередью, пули, прошедшие навылет, превратили в кровавую кашу русые волосы на мальчишеских головах. Фомин тяжело вздохнул — и появились на свет они одновременно, и умерли, крепко сцепив руки в братском пожатии.
— Вы уж простите меня, парни, за долю свою лихую! — он сглотнул комок. — Хорошая для вас смерть, без боли, и вместе. Простите. Не поминайте нас лихом!
Фомин низко поклонился погибшим близнецам, машинально обернулся. Назад, к трясине. И тут остолбенел — толстые бревна гати вышвырнуло на поверхность чудовищными пузырями, раскидав по бурлящей поверхности.
Увиденное сильно обрадовало. Теперь на остров никто не пройдет, если парашютистов не сбросят с самолетов, что является невероятным, больной фантазией. До зимы можно спокойно отсидеться, пока гать не замерзнет. А если морозы не помогут, то придется или с голоду подыхать, или на смерть в трясину лезть…
Не быть нам рабами! На битву с врагами
Готовы и ночью и днем.
Сквозь тучи и пламя народное знамя
Мы твердой рукой понесем.
Далеко впереди, оттуда, где был Камень, громко донеслась походная песня роновцев знакомыми до боли словами. И тут же раздался в воздухе свист мин и за спиной взорвались кусты. Ветки и комья земли накрыли его, едва успевшего упасть, накрыть голову руками. Хлопки минометов зачастили, земля заходила ходуном.
Чекист говорил правду в одном — батальонные минометы были заранее поставлены на позиции и начали обстрел острова.
В сплоченных колоннах идут батальоны
На бой, на великую месть,
Несут миллионы на светлых знаменах
Свободу народа и честь.
Фомин сглотнул, глубоко вздохнул, выругался в три загиба, страх ушел из его души. Лежать бессмысленно — по закону вероятности мина рано или поздно достанет его.
Пока бьют только два 82-мм миномета, но если к ним присоединятся другие, да калибром побольше, в 120 миллиметров… Вот тогда будет полная хана. И он вспомнил — Марена не показалась ему ночью, а это значит, что смерть его сейчас не возьмет.
Дорогой открытой, печалью повитой,
В дыму и огне батарей,
В походе и битве с одною молитвой
О счастье России своей!
— Врешь, меня не убьешь! Руки коротки! — подхлестывая себя матерной руганью, он вскочил на ноги, схватил пулемет и, размахивая руками, побежал к заветной пещере, разбрызгивая сапогами грязь по сторонам. Что-то обожгло ногу, затем больно кольнуло правую руку, но пулемет Фомин не выронил.
