Евгений Токтаев - Орлы над пропастью
— Может быть, нам сделать тоже самое? — осторожно спросил Таксил.
Менандр презрительно фыркнул.
— Нет, — уверенно возразил царевич. — Насчет твоих слов, Диофант. У Архелая было втрое больше воинов, чем у Суллы. Что, если на том берегу все же стоит этот римлянин?
— Не может того быть, молодой государь! — вспыхнул Менандр, — вспомни, римлянин не смог взять Пирей, потому что не имел флота. Или он перелетел пролив на крыльях?
Диофант покачал головой:
— Чтобы переправить войско через пролив, не нужны боевые корабли.
— А Сулла все же сжег Пирей, — добавил Таксил.
— Когда стало бессмысленно защищать его после падения Афин, — возразил царевич, — и Архелай вывез войска на кораблях.
— Великий царь сейчас в Пергаме, — не сдавался Менандр, — Сулле гораздо ближе было бы идти на царя через Геллеспонт. Нет, это не Сулла.
— Возможно, ты прав, Менандр, — кивнул Диофант, — но нам неизвестны побудительные мотивы римлянина. Вполне возможно, он не жаждет биться с Великим царем сейчас, а хочет как следует укрепиться здесь, в Вифинии, еще недавно подчиненной Риму.
— Хорошо, — Митридат-младший поднялся из-за походного стола, — я выслушал всех. Сулла там или нет... Мы не будем повторять чужих ошибок и штурмовать хорошо укрепившегося врага. Пусть делают свой ход. Усиль посты, Диофант, пусть наши люди постоянно следят за перемещением разъездов римлян. Нас не должны застать врасплох.
Стратеги поклонились и вышли из царского шатра.
К ночи погода совсем испортилась. Дождь разошелся и непроницаемой стеной отгородил от остального мира камышовый шалаш Асандра, сидевшего с пятью воинами в секрете в двух милях от основного лагеря. Костер разжечь не удалось, дождь шел весь день, и вокруг не осталось ни одной сухой травинки. Умельцев, для которых подобное обстоятельство не привело бы к затруднениям, среди дозорных не нашлось, вот и мокли, поскольку камышовые скаты если и могли бы задержать воду, то уж точно не в такой ливень.
Когда последний из дозорных, не усидев в кустах напротив брода, ввалился в шалаш, понося всех известных ему разноплеменных богов, Асандр накинулся на него:
— Ты почему оставил пост?
— Да чего там сидеть? Кто в такую погоду воевать-то полезет?
Командир скрипнул зубами, но не возразил. Промокший с головы до ног, замерзший, он и сам был того же мнения и лишь долг старшего еще вынуждал его вновь и вновь убеждать себя, что "никто не полезет", что "хороший хозяин собаку в такую погоду на улицу не выгонит". И еще десяток доводов. А воины вообще не мучили себя угрызениями совести. Как бы ни был бдителен Диофант, его младшие командиры тоже умели очень разумно рассуждать. Вот и рассудили. За противоположным берегом никто не следил, его почти не было видно.
Ливень шумел, ветер завывал, волну за волной наваливая дождевые заряды, отбивавшие барабанную дробь по оставленным снаружи щитам. Тихонько ржали несчастные стреноженные кони. Стучали зубами воины, сбившиеся в кучу и накрывшиеся шерстяными плащами. И никаких других звуков никто из них не слышал. Ни до, а уж тем более после того, как шалаш со всех сторон пронзили римские пилумы. Вместе с незадачливыми дозорными, разумеется.
Красный поперечный гребень на шлеме примипила, отяжелев от воды, печально поник и висел почти параллельно земле, пригибая голову хозяина к груди, что донельзя раздражало старшего центуриона. Сергию хотелось ворчать и браниться, чем громче, тем лучше. С трудом сдерживая себя, он переправился в числе первых и, убедившись, что понтийский дозор уничтожен, теперь с удовольствием выпускал пар, порыкивая на легионеров, переходивших реку по пояс в воде.
Они шли налегке, оставив поклажу и даже плащи, от которых все равно не было бы ни какого проку. Конечно же, легионеры, построившие накануне укрепленный лагерь, а теперь марширующие в бурю, в ночь, промокли и устали. До цели еще половина пути, в конце которого предстоял бой, пусть с сонным, но, несмотря на это, очень опасным и превосходящим численно противником.
И все же они шли к победе, ибо кто во всей Ойкумене, кроме них, прославленных ветеранов Мария мог взять ее здесь и сейчас?
Глава 3
Величественно покачиваясь на низкой волне, громадный двухмачтовый зерновоз-стронгилон[8], бык, забредший в стадо овец, медленно продвигался по запруженной большими и маленькими судами акватории Родоса, столицы одноименного острова. Десять весел по каждому борту судна вразнобой вспарывали водную гладь, выдавая слабую выучку гребцов. Немногим матросам торговых судов, работавших гребцами лишь во время маневров в портах, была ведома та муштра, которой подвергались гребцы военных кораблей.
Зерновоз шел неровно, его нос все больше заносило вправо, прямо на скопление судов, сцепленных бортами и пришвартованных к одному из длинных пирсов Родоса.
— Левый борт, табань!
Громоподобный голос проревса[9] был хорошо слышен даже на берегу, в стадии от стронгилона. Мощный слитный выдох гребцов стал ему ответом. Весла левого борта рухнули в воду и замерли неподвижно, возле правого борта море вспенилось бурунами. Зерновоз начал медленно уходить влево. Слишком медленно.
— Нет, не успеет отвернуть, — Эвдор, крепкого сложения моряк, одетый в поношенный хитон, наблюдавший с берега эту картину, повернулся к своему собеседнику, обнажив в улыбке ряд не слишком белых зубов. Зубов кое-где не хватало, — медленно разворачивается, места не хватит.
— Я думаю, успеет, смотри, почти миновал, — собеседник Эвдора, исполненный достоинства, богато одетый человек, поглаживал окладистую бороду. Оглянулся куда-то назад, суматошно замахал руками, — как ты несешь, олух, как ты несешь! Побьешь мне все кувшины! Дропид, куда ты смотришь!
Бритоголовый, кряжистый надсмотрщик в кожаной безрукавке, оскалился, выхватил из-за пояса кнут, подскочил к группе рабов, вереницей спускавших по шатким сходням со стоящего у причала аката[10] большие тюки и амфоры, стегнул одного из них и выругался. Купец удовлетворенно отвернулся, вновь приобретя солидный облик.
— Заклад? — живо протянул ему руку моряк, — на "оленя"?
"Оленем" называлась серебряная тетрадрахма с изображением царя Митридата в профиль на одной стороне и пасущегося оленя, на другой.
— Идет, — усмехнулся купец.
— Сразу давай, — засмеялся Эвдор, — в чем-чем, а в этих делах я никогда не ошибаюсь.
— Поглядим.
— Ну-ну, — моряк повернулся в сторону зерновоза, сложил ладони раструбом у рта и прокричал. — Эй, на корме? Весло тебе в заднице зачем? Давай, шевели задом, первый раз замужем, да?!
Купец скривил губы, искоса глядя на веселящегося моряка. Несколько человек поодаль, так же, как и они, праздно наблюдающих эту сцену схватились за животы.
— Тебе бы в театре, в хоре, петь, — заметил купец, — голосина-то у тебя.
Над бортом появилась чернобородая физиономия кормчего, он бегло оглядел берег и погрозил кулаком. Моряк согнулся пополам от смеха. На верхней палубе зерновоза пошло какое-то движение. К кормчему подлетел человек, и что-то закричал ему прямо в ухо. Тот немедленно исчез. Через секунду раздался рев проревса:
— Табань! Оба борта табань, бездельники!
Весла уперлись в воду, но зерновоз по инерции прокатился еще половину плетра[11]. Потерял ход он, уже почти врезавшись в связку крутобоких торговых парусников.
— Давай деньги, — протянул руку моряк.
— Нет, еще поглядим, — возразил купец, — я думаю, они развернутся.
— Не на что тут уже глядеть, — проворчал моряк.
— Нужно немного отдать назад, а затем снова вперед и влево, — с видом знатока проговорил купец.
Эвдор усмехнулся. Возле зерновоза появилась маленькая лодочка. В ней сидело двое людей. Один из них, проворно взобравшись на палубу стронгилона, протянул кому-то из команды толстый канат и так же быстро спустился вниз. Лодка исчезла. Через несколько минут, возле медленно дрейфующего судна, появилась десятивесельная эпактида[12].
— Сейчас канатом зацепят, давай деньги, — моряк нетерпеливо совал ладонь прямо в лицо купца.
Купец раздраженно отмахнулся от него и огорченно повернулся к одному из своих, стоящих поодаль помощников. Щелкнул пальцами. Помощник подбежал к нему, на ходу развязывая толстый кожаный кошель.
В подтверждение слов Эвдора, эпактида, осторожно маневрируя, стала удаляться от зерновоза. Между кораблями из воды возник буксирный канат, натянулся. Стронгилон вздрогнул и начал разворачиваться.
Купец, поджав губы, отсчитал в ладонь Эвдора три римских денария.
— Чего-о?! — возмутился моряк, — договаривались на "оленя"!
— У меня только римские, — пробурчал купец, — у менял идут как три денария за тетрадрахму.
— За какую, родосскую? Да в ней четыре денария, а в аттической все пять!
