Аристарх Нилин - Потерявшийся во времени
Я перелистывал страницы альбома, мне вдруг стало грустно и как-то не по себе. Я взял чистый лист бумаги, шариковую ручку и на секунду задумавшись, написал:
— События, которые произойдут:
Смерть Л.И. Брежнева 10 ноября 198, - я задумался, надо же, не помню, в каком году умер Леня, то ли в 82, то ли в 83, а может в 84? Цирк, да и только, забыл, в каком году умер дорогой и любимый. Ладно, не важно.
— Андропов, — а как его инициалы?
— Черненко К.У. - ну этого хоть помню, как зовут, хотя стоп, вспомнил, Андропова звали Юрий Владимирович, и, взяв ручку в зубы, стал вспоминать, что мне о нем известно. Вспомнился какой-то документальный фильм, рассказывающий его биографию. Он напомнил мне некоторые вехи его жизни. Был, кажется комсомольским работником в Архангельской области, или нет, на Кольском полуострове, по-моему, потом на партийной работе в Карелии, какая-то неувязка с первым браком, писал стихи, долгое время руководил КГБ. В голове всплывали отдельные мысли, фрагменты, воспоминания давно виденной кинохроники, но все это были разрозненные части. Ни дат, ни точных названий я не помнил.
— Да дела, ни черта не помню. Хорошо, надо попытаться сосредоточиться и вспомнить наиболее важные моменты собственной жизни. Задумался, и мне в голову стали приходить воспоминания, связанные с любовными похождениями. Оля в пансионате, Люба в командировке, еще одна Люба на картошке, куда нас посылали на неделю, Лиза в доме отдыха в Ялте, потом были еще, Таня, Вера. Вспоминая их, я сразу представлял их образ, теплые влажные губы, объятия и ласки. Да, — хорошие воспоминания, только совершенно бесполезные. Впрочем, нет, Валерию мне вспоминать было не совсем приятно, ибо после неё, материн прогноз оправдался, и мне пришлось почти два месяца лечиться в диспансере.
— Вот, — отметил про себя, — стало быть, надо записать, что Валерия отпадает во избежание негативных последствий, — и я сделал на листе пометку.
— Хорошо, но что еще надо вспомнить, чтобы как-то обезопасить себя на жизненном пути, — я снова задумался. В целом моя жизнь складывалась довольно просто и без особых потрясений. Разве что, отравился консервами, по-моему, в 85 и чуть не загремел в больницу, потом сильно порезал руку в 88, и остался шрам. Рубил дрова, а топор был до того острый, что кожу с руки срезало лоскутом. Да, еще в 91 сильно растянул ногу, когда неудачно спрыгнул с лестницы. Пожалуй и все, нет еще, кажется, в 95 лечил зуб, и врач проколол мне десну, в результате чего она так распухла, что пришлось срочно ехать в неотложку и ставить дренаж. После чего неделю был на больничном и полоскал фурацилином каждые полчаса рот, чтобы поскорее зажило.
Аккуратно записав все это, положил ручку и перечитал написанное.
— Бред сумасшедшего. Ничего этого нет, не было и не будет, потому что как это может быть, если я об этом знаю. Раз знаю, зачем я буду махать как дурак острым топором, чтобы порезать себе руку. Или, к примеру, взять Татьяну. Зная её характер и то, что прожив одиннадцать лет, мы разойдемся, я вряд ли на ней женюсь, даже если встречу. Впрочем, мы не так уж и плохо прожили эти одиннадцать лет. Во всяком случае, после того как тесть с тещей получили однокомнатную квартиру, и мы остались втроем, мы три, нет четыре года, прожили очень даже ничего. Татьяна умела неплохо готовить, в квартире всегда был полный порядок и народ, который у нас бывал в гостях, всегда это замечал, особенно моя мать, которая хотя и не часто, но все же бывала на днях рождения. Ну и потом, в постели, Татьяна была тоже очень даже ничего. Воспоминания вновь увели меня к тому времени, когда Пашка был еще маленький, и ссор между нами почти не было. Мне вспомнилось, как однажды, когда мы вернулись со дня рождения её мамы, Пашку оставили ночевать у них, а сами возбужденные алкоголем, и, находясь в отличном расположении духа, занялись любовью и так разошлись, что легли спать только часа в три ночи, а потом проспали почти до обеда, чем напугали тещу, которая все утро звонила нам, а мы не слышали звонка, чем очень её взволновали. На вопрос, что случилось? Татьяна сказала, что мы утром пошли якобы на рынок, а потом прошлись по магазинам. Я слышал, как она загибает, почему мы не слышали телефон, а сам уже гладил её, ощущая, как она начинает возбуждаться и, не дожидаясь, пока она кончит разговаривать по телефону, осторожно рукой двигаю её вперед, чтобы самому удобнее устроиться сзади.
— Странно, эти и другие картины, почему-то как живые встают перед глазами. Или, например, очень четко помню, как мы ездили за грибами, незадолго до смерти отца. Лес, тишина, ощущение, что птицы еще спят. И действительно, раннее утро, часов пять, роса и грибы. Один за другим, то белый, то подосиновик. Мы идем почти рядом с отцом, беседуем, а мать то и дело окликает нас, а мы в ответ ей, — Ау мы тут.
Вслед за этим в памяти стали всплывать одна за другой картины из прошлого. Командировки, цех, люди, их голоса, слова, фразы и даже интонации, с которой они были сказаны. Похороны отца, а затем матери, болезнь, и снова люди и события. Все менялось как в калейдоскопе, и чем дольше я думал об этом, тем быстрее наслаивались воспоминания друг на друга, словно боялись не успеть. Они летели, чередуясь в совершенно непонятной связи между собой, во времени, когда они произошли и степени важности.
Наконец вихрь воспоминаний остановился и ручка, выпавшая из рук и скатившаяся со стола, вернула меня из грез на землю.
— Да, — подумал я, — почти как в кино. В этот момент я снова вспомнил вчерашнего старика на скамейке и подумал:
— Так что же мне делать, ведь я и впрямь стою перед выбором, как поступить в этой жизни. Впрочем, для себя я уже сделал выбор, просто не хотел самому себе признаться в этом и потому делал вид, что раздумываю. Конечно, оставить все как есть было бы неразумно. Остаться в пятьдесят с небольшим у разбитого корыта, совсем не хотелось, а вот изменить свою жизнь, воспользоваться всем тем, что я знал и попытаться стать в той, далекой, как сейчас казалось жизни, совершенно другим человеком, было для меня весьма и весьма заманчивым.
Я посмотрел на исписанный именами и датами лист бумаги и, скомкав его, произнес, — ерунда все это. Жизнь, какая бы она ни была, прожита, и если бы в ней можно было что-то изменить, то не стал бы тем, кем я стал, дряхлым, больным человеком. Ничего в этой жизни изменить нельзя, что суждено, то и свершиться, недаром народная мудрость гласит, кабы знать, где упасть, соломку бы подстелил. Даже если изменить что-то, то произойдет другое и возможно более худшее, чем то, что было, так зачем менять, если все равно неизвестно, что лучше, то, что со мной стало, или то, что будет? Таким философским вопросом я решил закрыть эту тему, пойти купить бутылочку и пригласить в гости кого-нибудь из друзей. Хотя сегодня,
пользуясь случаем, что родителей нет дома, лучше пригласить какую-нибудь девочку и устроить хороший отдых на двоих, а выпивку отложить на другой раз.
Я так и сделал. Полистав записную книжку, я провел взглядом по алфавиту и в тот момент, когда мой палец остановился на букве л, вдруг отчетливо вспомнил, что сегодня вечером у меня встреча с Лерой. Маленькая, хрупкая девочка с испуганными глазами в очках и длинной косой, которую она старательно заплетала и потом обвивала вокруг головы, как это принято на Украине. Зато когда она распускала её, и волосы распускались вдоль её тела почти до колен, это производило неизгладимое впечатление. Я познакомился с ней года два назад. Мы ехали в одном автобусе, и я случайно толкнул её, когда водитель резко затормозил. Книга выпала из её рук, а сама она чуть не упала, но я вовремя схватил её за талию рукой, в этот момент водитель снова резко затормозил, и она невольно оказалась в моих объятиях. Она была такая хрупкая, что я испугался, что сделаю ей больно, но продолжал держать, считая, что она может упасть. Она смотрела снизу вверх на меня и смущенно улыбалась, не в силах что-либо сказать. Наконец пауза затянулась, и когда автобус наконец остановился, я отпустил её и произнес:
— Извините, пожалуйста.
Я нагнулся, чтобы поднять книгу. Она тоже нагнулась одновременно со мной, и наши глаза оказались на одном уровне. Я чувствовал, как она дышит, словно боится сделать лишний вдох и выдох, чтобы не вспугнуть меня или тех чувств, которые в ней проснулись. Когда мы поднялись, продолжая держать книгу, я с одной стороны, а она с другой, я заметил на её лице легкий румянец. Придя в себя и оценив ситуацию, я произнес:
— Алексей, а Вас как зовут?
— Валерия, но все называют меня Лера.
— А можно вопрос, почему?
— Не знаю, так зовут меня родные и те, кто меня знает.
— Значит Лера. Красиво, А что вы читаете?
— Это Ефремов, читали?
— Кое-что. Сборник рассказов, Сердце змеи, кажется, называется.
Она улыбнулась и произнесла:
— И как вам понравилось?
