Игорь Николаев - Война за империю
— Какие потери? — холодно спросил Рихтгофен, не обращаясь ни к кому конкретно.
— Неизвестно.
— Что? — не понял Барон.
— Пока неизвестно, — поправился стушевавшийся офицер. — Но ориентировочно, судя по отзывам истребителей эскорта — на сотню самолетов минимум три машины безвозвратных потерь.
— С учетом тех, кто не дотянет, разобьется при посадке и просто невосстановим, будет не меньше пяти, — подытожил Рихтгофен. — Опять одна потеря на двадцать вылетов… Слишком много.
— Уйдем в ночь? — спросил один из спутников. — Иначе останемся без самолетов.
— Нельзя, — ответил Барон после секундного молчания. — Нельзя. Ночные бомбардировки без точной привязки и радиомаяков бесполезны. Только как пропаганда, притом непозволительно дорогая и бесполезная.
— Днем бомбить слишком тяжело и затратно, ночью бесполезно, что же делать? — вновь спросил собеседник. — Что мне сказать начальнику Генерального Штаба?
— Пока не знаю, — отозвался Рихтгофен, не отрываясь от созерцания авиадивизии, тянущейся дальше, вглубь континента, как стая уставших журавлей. — Не знаю… Мы в вилке, которая происходит от технической недостаточности и дефицита сил. Чтобы действовать днем, нужно больше истребителей сопровождения с большим радиусом действия. Чтобы бить ночью, нужно переоснащать всю радиолокацию и вводить специальные группы наводчиков. С тем, что у нас сейчас, не добьемся успеха ни так, ни этак.
— Это неприемлемый ответ, — жестко возразил спутник.
— Какой есть, — в тон ему ответил Барон, оторвавшись от зрелища самолетов, и задушевно добавил, — как говорил мой покойный отец, если бордель перестает приносить доход, бесполезно переставлять кровати, нужно менять девочек.
Спорящий поперхнулся, остальные как по команде уставились в разные стороны, тщательно изображая глухоту и немоту.
Рихтгофен отвернулся, давая понять, что разговор закончен, и снова уставился в небо.
Вечерело. Солнце уже спрятало нижний край за горизонтом, окружающий мир окрасился в багровые тона. Вода в проливе отливала обсидиановой чернотой, отражая красноватые отблески. Прямо над группой, на высоте от силы в пятьдесят-шестьдесят метров, с воем прошел 'Грифон', охваченный пламенем. Неуправляемая машина, подобно огненному ангелу, тяжко врезалась в землю в километре от береговой линии и развалилась на части, без взрыва.
— Не готовы, — прошептал Барон одними губами, так что слышал его только холодный ноябрьский ветер. — Не готовы…
Глава 4
Плохо возвращаться домой на рубеже осени и зимы по московским улицам, под утро, при свете уличных фонарей и одиноких звезд. И совсем скверно, когда домой надо идти по крошеву из льдинок и холодной воды, едва переставляя гудящие от усталости ноги (а вы попробуйте порхать бабочкой после суточного дежурства), с тяжелой сумкой наперевес, поминутно оскальзываясь и едва не падая под ее тяжестью.
Наталье было тяжело и очень грустно. Вообще-то ее никто не обязывал брать дополнительную смену, но лишние часы дежурства — это дополнительные деньги. Медики получали неплохое жалование, особенно квалифицированные хирурги и травматологи. Но одной жить и растить маленького сына было очень тяжело.
Денег не то, чтобы хронически не хватало, но и достатка совершенно не наблюдалось. Поэтому Наталья раз за разом с тяжелым сердцем оказывалась перед выбором. Или обычный рабочий день до семи вечера с плановыми дежурствами и стандартной зарплатой. Или дополнительные смены, внеплановые ночные бдения, подмены заболевших или не столь прилежных коллег, мелкие подработки вроде медицинских процедур на дому и небольших консультаций — с непременным уведомлением фининспектора о дополнительных доходах.
А еще курсы повышения квалификации, лекции узких специалистов и приглашенных светил…
Да, жизнь стала тяжела. Ее маленькая семья была обута, одета, сыта и умеренно счастлива. Но каждый раз, когда приходилось возвращаться домой к рассвету, Наталья гнала от себя ядовитую и назойливую мысль, что поддержание скромного уюта для двух человек достается слишком высокой ценой. А за этой мыслью приходила другая, наполнявшая душу страхом и даже злобой — мысль о бывшем муже… Та тянула следующую — о жизни вообще. О том, как тосклива и беспросветна судьба…
Слезы сами собой навернулись на глаза. Стиснув зубы, Наталья махнула сумкой, стараясь отогнать скверные думы. Это стало ошибкой. Тяжелое 'кладбище вещей', как назвал ее как-то муж, повело Наталью в сторону. Нелепо взмахнув руками, переступив с ноги на ногу, женщина каким-то чудом удержала равновесие, но неловкий шаг принес ее прямо в лужу. Хрупнула тоненькая ледяная корочка, туфли чавкнули, щедро глотнув ледяной воды.
Уставшая одинокая женщина потерянно застыла посреди переулка, с трудом удерживая проклятую сумку, чувствуя, как теряют чувствительность пальцы ног. Надо было спешить, немедленно бежать домой, отогреваться. До дома оставалось совсем недолго, пять или семь минут по переулку, поворот налево и последний бросок через колодец двора. Но она уже не могла. Жалость к себе, усталость, печаль накрыли ее полностью и без остатка. Неверным шагом женщина добрела до стены ближайшего дома, прислонилась к ней спиной и тихо заплакала.
Сколько Наталья так простояла, бог знает. Из омута безбрежной печали выдернул новый ритмичный шум, четкий и ясный. Кто-то шел по ее следам, быстрой и решительной походкой, широко печатая шаг.
Превозмогая слабость, неловко переставляя непослушные ноги, женщина поспешила дальше, домой. Даже после большой чистки криминала в декабре сорок первого Москва все еще оставалась не самым безопасным местом в мире. Сама Наталья ни разу не сталкивалась с уличными хулиганами, не говоря уже о бандитах, но была наслышана о 'подвигах' лихого ночного люда. И это еще одна причина, по которой полуночные бдения были так мучительны — постоянный страх.
Она шла и шла, а незнакомец догонял. На каждый ее неверный шаг в скользкой, обледеневшей обуви он делал два или даже три, приближаясь с неумолимостью пушкинского командора.
Еще метр, еще два, еще чуть-чуть… Она миновала переулок, свернула к входу во двор и, заворачивая, невольно оглянулась. В неверном, мерцающем желтоватом свете уличного фонаря из темноты возникла здоровенная мужская фигура, черная и зловещая. Это было так неожиданно, что Наталья в испуге вскрикнула и бросилась бежать, не сомневаясь, что неизвестный преследует именно ее. В панике женщина забыла бросить сумку и, поминутно скользя, заковыляла через гулкий колодец дворика. Когда же она снова оглянулась, огромный преследователь был уже рядом. Со слабым криком Наталья прижалась к кирпичной стенке и крепко зажмурилась.
— Здравствуйте.
Голос был негромкий, немного хрипловатый, низкий. Но какой-то странный, практически лишенный эмоций, словно запись фонографа.
Спустя почти полминуты она набралась смелости приоткрыть один глаз.
Он стоял рядом, на расстоянии вытянутой руки. Фонарь светил незнакомцу прямо в спину, ослепляя Наталью, она видела лишь темный силуэт то ли в плаще, то ли в пальто, с высоко поднятым воротником и в шляпе. Мужчина неподвижно, терпеливо ждал.
— Зд-дравствуйте, — ответила она. Зубы стучали от холода и страха одновременно, Наталья изо всех сил сдерживала дрожь в голосе, но без особого успеха.
— Извините, я напугал вас, — так же бесстрастно сказал неизвестный.
— Н-немного, — согласилась она. Страх постепенно уходил. Кто бы ни был незнакомец, дурных мыслей и намерений у него, по-видимому, не было.
— Это ваш дом?
— Да, мой.
Теперь она победила страх и почти с любопытством старалась рассмотреть его получше. Первое впечатление оказалось обманчиво. Незнакомец не был ни огромным, ни широкоплечим, как показалось поначалу. Вполне обычный рост.
— Мой тоже. Позвольте, я помогу.
Ровный голос странно контрастировал со смыслом сказанного. Человек не столько спрашивал, сколько сообщал о намерении. И действительно, не ожидая ответа, он шагнул к ней, перехватывая сумку. Наталья обмерла, все-таки грабитель, промелькнуло в голове, усыпил бдительность, сейчас наверняка ударит, собьет с ног и побежит.
Человек терпеливо ждал, легко держа увесистую сумку.
— Да, я покажу, — неуверенно сказала она.
— Показывайте.
До подъезда дошли в молчании. Наталья попыталась рассмотреть спутника получше, но лампочки уличного освещения были слишком слабыми. А под мощным фонарем у двери подъезда он как назло отвернулся, глядя куда-то в сторону. Впрочем, что-то рассмотреть все же удалось.
Мужчина оказался среднего роста, может быть даже чуть ниже среднего, одетый неброско, в полувоенный плащ 'шинельного' покроя мышино-серого цвета. Такую одежду экспортировали немцы, с большим успехом. Стоили плащи не так уж дешево, так что хозяин явно не бедствовал.
