Благословенный 2 (СИ) - Коллингвуд Виктор
Фигура Арбенёва в полковничьем мундире металась в неверном свете факелов.
— Истинную правду говорю вам, — вас привели сюда мятежники супротив государственной власти! Все повинитесь! Переходите к нам, в наш строй, не верьте…
Раздался сухой, резкий, как удар бича выстрел, и речь Арбенёва прервалась.
Вот сукины дети!
— Александр Павлович! Ваше высочество!
Два офицера в белой морской форме спешили ко мне со стороны Адмиралтейства.
— Морские экипажи прибыли, Ваше высочество! Какие будут распоряжения?
— Каков состав ваших команд?
— В основном матросы и канониры с линейных кораблей.
Я задумался. Эти люди не привыкли воевать в пешем строю, и толку от них, пожалуй, немного… разве что, показать, что нас не так уж и мало! Хотя…
— Капитан, ваши люди умеют стрелять из орудий?
— Так точно!
— Займите адмиралтейство, разверните его орудия и ударьте картечью!
— По преображенцам?
— Да. Первый залп — в воздух!
— Будет исполнено…
Они ушли.
Через несколько минут от преображенцев пришёл офицер-парламентёр.
— Поручик Арсеньев! — представился он. — Имею полномочие от командующего Военной коллегией, графа Николая Ивановича Салтыкова, предложить вам немедленно присягнуть императору Павлу Петровичу! При неисполении…
— Во-первых, поручик, — перебил я его, — императрица ещё жива, так что не стоит торопить события. Во-вторых, кто вам сказал, что Павел — наследник престола? Он давно уже отрекся!
— Его вынудили силой! — возразил поручик. — Теперь он должен занять престол своего отца!
— У нас завещание императрицы. В нём всё сказано понятно и одномысленно: наследник ея власти — Александр! — прокричал ему Бибиков. — Убирайтеся прочь!
Поручик, прознав, что измайловцы не уступят, поспешно удалился. Вскоре масса преображенцев пришла в движение — они начали строиться в колонну.
— Будут продавливать наш строй силою! Примкнуть штыки! — скомандовал Бибиков.
И тут грянул первый залп со стороны Адмиралтейства.
Ночь разрезала вспышка оранжевого пламени; до нас докатился грохот орудийного выстрела. Картечь, перелетев головы преображенцев, по касательной хлестнула по фасаду Зимнего дворца
Бегите, глупцы…
Блеснула вспышка второго залпа, и из рядов Преображенского полка послышались крики. Крупнокалиберные орудия на бастионах Адмиралтейства, несмотря на тьму, на этот раз взяли верный прицел…
Ещё два залпа прозвучало, прежде чем солдаты Преображенского полка бросились во все стороны. Утром на площади обнаружили сорок два тела солдат и офицеров. Николай Зубов, раненый картечью в ляжку, пытался бежать, но был взят в плен силами второго батальона Измайловского полка, подошедшими со стороны Невской першпективы. Разумеется, Зубов оказался в дымину пьян; пока не выветрился хмель, он хорохорился и дерзил, а под утро, протрезвев, начал плакать и выражать желание «броситься в ноги государю Александру Павловичу, дабы умолить его о снисхождении». А через несколько дней в Петербург был доставлен Александр Салтыков, сын Николая Ивановича, пойманный моим флотским «секретом» на Выборгской дороге. Он направлялся к Павлу с известием о смерти императрицы и призывом Салтыкова со всем поспешанием двигаться со своею гвардией в Петербург — занимать трон.
Салтыков вместе с сыном отправился в Шлиссельбург, а я… у меня было теперь много работы. Надо было собрать и опечатать важнейшую документацию Сената и всех Коллегий, выявить соучастников заговора, взять под контроль все рычаги власти, вернуть Суворова с Рейна, и, наконец, готовиться к коронации, проводимой, по старой традиции, в Москве.
Глава 33
Коронация. 5 апреля 1797 года.
Колокольный звон разносился над Москвой. Позади остались долгий и утомительный «торжественный въезд» в Москву, шествие, речи митрополитов, посещение многочисленных соборов, приложение к мощам и иконам. Сегодня, в первый день Пасхи, назначена «священная коронация» — акт, после которого я стану полноценным «государем императором». День выдался солнечный, и бесчисленные купола церквей сияли в рассветном воздухе, должно быть, точь-в-точь также, как на венчании на царство первого русского царя, небезызвестного Ивана Грозного… От одной этой мысли охватывает дрожь!
Мы остановились на ступенях Успенского собора, творения великого Фиорованти, и, перекрестившись, вошли внутрь. Да, в эти узкие двери входили все претенденты; а выходили из них венчанные на царство великие правители! Внутри стояла полутьма, мистическая и непостижимая, как сама тайна власти; солнечный свет радостно пробивался в узкие окна барабана, выхватывая клубы ладанного дыма, вместе с пением возносящегося куда-то к небесам.
Пройдя в середину собора, мы сделали земной поклон перед алтарём; поклонились и всем иконам собора, только затем сев на приготовленные для нас троны. Остальным участникам церемонии придётся стоять несколько часов, а ведь среди них есть заслуженные старики и дамы. Впрочем, никто не ропщет; перед лицом молоха беспредельной власти уместны не жалобы, а молчаливое подчинение и радостные, бескорыстные жертвы.
Хор, певший всё это время псалмы, умолк; теперь мне следовало прочесть молитву, известную как «Символ веры». Слова её, затверженные наизусть, легко выплёскивались из груди, тем более что митрополит Платон держал передо мною раскрытую на нужном месте святую книгу.
Затем митрополит начал службу; читалась ектенья, апостол и евангелие. Долгие молитвы закончились, и митрополит Платон с другими иерархами преподнесли мне на бархатных подушках «порфиру» — роскошнейшую, шитую золотом мантию, с пелериной из меха горностая, и помогли облачиться в неё. Платон, перекрестив меня, прочёл две краткие молитвы; по левую руку от него уже стоял граф Орлов-Чесменский с подносом, на подушках которого возлежал скипетр. На чёрном бархате в неярком свете лампад и свечей блистал всеми своими гранями венчающий скипетр бриллиант «Орлов».
Стараясь ступать бесшумно, по правую руку от митрополита подошёл вице-адмирал Ушаков; на его подносе покоилась «держава».
И, наконец, сразу за митрополитом появился серьёзный и сосредоточенный граф Суворов-Рымникский. В руках его было две короны — Большая и Малая.
Повернувшись к последнему, Платон взял Большую корону и, поцеловав, преподнес её мне. Несколько секунд я держал её, пытаясь запомнить этот миг перехода из разряда простого смертного, хоть и «наследника», но, всё равно — так, «неизвестно что ещё будет», — в крохотный, всего лишь несколько десятков на всю Землю, клуб лиц, коронованных и облечённых невероятной властью. Корона, изящное и вместе с тем массивное изделие из бриллиантов, золота, и чудовищной, непредставимой и непереносимой силы власти. Нелёгкая вещь, доложу я вам, причём и в прямом, и в метафорическом смысле!
Ну что, пора.
И я возложил корону на себя.
Раздался хор певчих; митрополит Платон подал мне скипетр и державу. Несколько минут я стоял так, пока старик, со слезами в глазах, читал нараспев молитву. Затем, подойдя к трону, я положил регалии на подушки, снял корону и обернулся к подошедшей императрице.
Девушка склонила голову: в газах её стояли слёзы. Я, как положено, коснулся её лба своею короною, и снова возложил на себя. Затем, приняв от Платона «малую корону», аккуратно опустил его на голову жены. На плечи ей легла порфира, почти такая же, как у меня, и цепь ордена Андрея Первозванного.
Теперь мы — венценосная чета, — обернувшись к собравшимся в соборе, слушали «Многия лета!»; иерархи читали молитвы, а с улицы неслись звуки салюта: сто один артиллерийский залп сотряс воздух.
Теперь пришло время «помазания» Возле Царских Врат на полу был расстелен квадрат золотой парчи; я вступил на него. Митрополит лёгкими движениями нанёс мне елей на лоб, на веки, на нос и на рот, на руки, на грудь и на уши; затем митрополит Амвросий аккуратно промокнул масло хлопчатобумажным платком. Сойдя с парчи, я наблюдал, как то же проделали и с императрицей. Раздался громкий всхлип: это был Суворов.
