Арсений Миронов - Украшения строптивых
P.S. Если не сможешь выручить, расценивай это письмо как приглашение на мои поминки.
* * *…Правда, мне повезло с друзьями?
Нет, это радостно. У большинства людей приятели — нормальные люди. Приглашают в гости, угощают пивком, помогают написать реферат по трудовому праву. А мне кто достался? Не друзья, а балбесы глупые. Не дадут даже ушицы похлебать спокойно.
И что теперь делать, я спрашиваю? Не, мы все понимаем:
Старцев случайно шел по живописным окрестностям Глыбозера — мирно собирал бабочек, плел веночки, и вдруг… опана! попал в тиски. Сидит теперь в тисках и практически приглашает на поминки. Ловкий парень, правда? Молодеццц… Добраться бы до него, да потуже тиски закрутить, потуже! И пинчищу ему, фофана в лобешник! Чтоб не повадно было проказничать со своими греческими катафрактами. Мажоры, драть их! Экспаты хреновы! В золоченых доспехах! Нахулиганили, нашкодничали — а теперь, когда папаша Катома намерен наложить на них совершенно заслуженное наказание, они пишут влажные письма и умоляют выручить!
До него, значит, дошли слухи, что я «ловко устроился при дворе». «Повлияй, — говорит, — любефный друг мой Флавик, на фтарого кретина Катому, да пофкорее, дгужок!» А как теперь влиять?! Метанку я уже возвернул и все вознаграждение сполна получил! Под каким предлогом у Дубовой Шапки новые бонусы выпрашивать? Ради чего он мне навстречу пойдет, а?
Другое дело, если бы волшебный поясок был по-прежнему у меня за пазухой. Можно бы, чисто теоретически, завязать на нем очередной узелок… В этом случае Метанке пришлось бы оставить новообретенный отчий дом и снова прилететь ко мне, к любимому хозяину. Я бы очень ей обрадовался, честно-честно. Посадил бы девочку в благоустроенный подвал и стал ждать, пока посадник Катома сам не явится с визитом. Что ж вы, посадник, опять дочурку упустили? Нехорошо-с. Так и быть, я вторично возьмусь ее разыскать (в последний раз! только ради нашей дружбы!), однако вам придется… нет-нет, денег нам больше не надо! Все гораздо проще: вам придется оставить князя Лисея Вышградского в покое…
М-да, было бы круто. Но — нет пояска. Я уже вернул его Метанке, дери меня! К сожалению, больше не могу на халяву эксплуатировать юную ведьмочку… Нет рычагов влияния.
Я грустно перевел взгляд на Фоку. Боюсь, любезный дружище, «Лубок Энтертейнментс» при всем желании не сможет оказать содействие твоему князю Алексиосу Вышградскому… Золоченой греческой коннице придется красиво лечь костьми — прямо там, в кровавых тисках на берегу глубокого Глыбозера. С одной стороны — черный грозовой фронт Чурилиного войска, с другой — длинные светлые копья властовской дружины воеводы Гнетича. Надеюсь, у Лешки хватит мудрости на то, чтобы вовремя сбежать из ставки — прежде, чем в его шатер ворвутся озлобленные кинг-конги с амулетами Чурилы на волосатых грудях…
Фока смотрел на меня, как голодный беспризорник на педагога Макаренко. В крупных глазах цвета крепкого чая горел жесткий, упрямый огонек надежды. Надежда — тупая, но живучая тварь. Кто знает, подумал я… Может быть, и есть некий выход…
Я отвернулся от уповающего Фоки и невесело прошел к окну. За толстой запотевшей слюдой сгущалась зеленая чернота назревающей июньской ночи — отвязно-безлунной и ненастной. Прямо перед окном в грозовом нетерпении шумно мотались мутные древесные ветки. Пожалуй, будет мощный дождь. Маленький зелененький листик, влажно телепавшийся перед глазами, приклеился снаружи к полупрозрачной слюде. Надо бы выручить Старцева, дери его.
Возможно, я поступил не вполне красиво. Мне заранее стыдновато, особенно перед читательницами. Они не сразу простят джентльмену то, что я сделал.
А что я сделал? Я засунул руку за пазуху и извлек оттуда узкую шелковую ленточку нежно-зеленого цвета. Не простая ленточка, а сувенирная: кажется, она по-прежнему слабо пахнет медом и горькими лимонами. К ленточке прилип тонкий извивистый волос солнечного цвета. Я дунул: волос, тихо прозвенев, отцепился и медленно поплыл вниз, к полу.
Отведя глаза, быстро завязал на зеленой ленточке кривой мочалистый узел.
— Слушай внимательно, брат Фока. — Обернувшись, протянул греческому дружиннику перевязанную ленточку. Мелькнув мимо пылающих лучин, зеленый шелк отчаянно вызолотился мелкими искорками. — Переоденься в славянскую одежду и — пулей свисти на двор посадника Катомы. Передай это посадниковой дочке. Дери меня… Да поживее, дружок. Кажется, гроза начинается.
ДНЕВНИК АЛЕКСИОСА,
князя Вышградского, Опорьевского, Жиробрегского и Глыбозерского
Среда
Настоящий разрывчатый лук невозможно купить на рынке. Чудовищную игрушку не закажешь обычному мастеру-оружейнику. Жуткая мощь колдовского инструмента заключается даже не в том, что его тугие «рога» (кованные из красного золота, согнетенные толстой шелковой косицей тетивы) способны выбросить трехфутовую стрелу вдвое дальше, чем обычный тисовый лук. Само слово «разрывчатый» намекает на удивительную способность так называемого скрамасакса метать волшебные стрелы с необычными наконечниками. В былинах я встречал неопределенные упоминания о разрывчатом луке. Но не знал, как выглядит и как действует это дорогостоящее оружие древних террористов-цареубийц.
За полчаса до теракта я впервые заподозрил неладное. В среду, около десятого часа утра исторический Жиробрегский съезд был еще в полном разгаре: царь Леванид, резко жестикулируя, спорил с окаменелым Данилой о судьбе Императорских Статей, маленький старец Посух задушевно шептался с уже разомлевшим, пречудно опохмелившимся Бисером. Десятник Неро и рыжий деревенщина Гнедан восхищенно разглядывали тяжелое перекрестье Константинова меча, возвращенного в хрустальный, окованный золотом ковчежец царя Леванида. Слепой Лито любознательно водил пальцем по алыберской пергаментной карте… У порога веселые греки-катафракты в шутку переругивались с вооруженными зорянскими медведями… Я поднялся с низенького резного стульчика и отошел к просторному окну: резные косящатые створки с серебряными причалинами были широко и крылато распахнуты в солнечное городское утро — сюда, на четвертый уровень грандиозного посадникова терема поднимался гудливо-переливчатый, звонкий шум площади. Навалился грудью на теплый дубовый подоконник, глянул вниз — увидел широкий двор, уже сплошь заполненный народом: белые рубахи, рыжеватые сермяги, алые, коричневые пятна расшитых накидок. Народ густо топтался по желтому песку дорожек, по красному камню площади — собрались с раннего утра. Как сообщил Неро, «представители кланов и сословий желают послушать речь нового князя».
Вдруг словно мягкий толчок в грудь. Кажется, даже отпрянул от подоконника, схватился за ворот: под пальцами ощутилась золотая цепь… Господи, она опять наливается темной желтизной, начинает слабо лучиться, будто раскипая изнутри. Мне стало не по себе. Я догадывался: цепь почувствовала недоброе.
Всего десять шагов прочь от окна — в глубину светилицы, к широкому столу, в гудящую, оживленную толпу соратников и слуг — грубые кованые звенья потемнели, успокоились за пазухой. Недоброе было там, на улице. Я тряхнул головой, допил густую сладость из красиво озеленевшего медного кубка с двумя отделениями под накидной крышкой (в одном — мед, в соседнем — сбитень). За нашим столом такой кубок полагался старшему — то есть мне. Теперь я законный князь Жиробрегский, занявший трон свергнутого негодяя Рогволода-Посвиста. Этот разбойник доигрался: вчера ему пришлось отречься от престола. Грамоту с отречением бедолаги Рогволода мне передал наш расторопный друг Мстиславка Бисеров. Через полчаса, окруженный блестящей дружиной и мудрыми советниками, я выйду на высокое княжье крыльцо и покажу эту грамоту представителям кланов и сословий. Вот и все. Кто-то скажет: наглая аннексия соседнего княжества в результате грязного шантажа. А я улыбнусь и замечу: ничего страшного. Просто восторжествовала мудрость. И справедливость.
Цепь пылала и жгла грудь. За пять минут до торжественного выхода Лисея Грецкого на княжье крыльцо она снова пробудилась. Я прятал ее под тяжелым плащом, но мне казалось, что яркие отсветы вырываются наружу из-под одежды, заливая мерцающей желтизной шею, странно подсвечивая снизу мое спокойное лицо. Царь Леванид заметил, чуть побледнел. Я твердо улыбнулся ему. И попросил принести самую толстую кольчугу. Придется надеть ее под дорогую рубаху из тафты-шамохейки, прямо на исподнее.
Принесли дюжину кольчуг на выбор (в купеческом, мирном Жиробреге больше доспехов, чем воинов). Я выбрал самую грубую, длиннополую «ратную кожу» работы созидальских кропотливых кузнецов. Толстые, поцарапанные кольца уже тронуты ржавчиной по вороту и подолу — ничего. Зато надежнее.
