Владилен Машковцев - Время красного дракона
— Ты владеешь шифром гипноза в графическом слове, фонетике, а выдаешь себя за поэта, — сказала как-то Мариша Трубочисту.
Он, удивленный глубиной ее ума, начал оправдываться. Мол, гипнотические строфы есть у Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Есенина... Мариша с этими доводами согласилась лишь частично:
— У Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Есенина, Пастернака гипнотические строфы рождены вдохновением, талантом, подсознанием. А ты шифруешь умышленно. Я могу тебя разоблачить.
— Мариша, по этой теме ты могла бы защитить докторскую диссертацию. По своему уму ты выше многих академиков. Но именно поэтому дорога в науку тебе будет перекрыта. Мир не узнает о твоем открытии, хотя оно заслуживает Нобелевской премии.
Около года Мариша Олимпова излагала свои мысли о гипнозе художественного мира, так вот возникла рукопись, которую она решилась показать доктору Функу. Юрий Георгиевич заинтересовался работой Мариши, они часто встречались. Он сделал несколько серьезных замечаний, посоветовал переработать некоторые главы. Мариша приходила к Юрию Георгиевичу все чаще и чаще, с новыми разделами, идеями. И не поняла она, когда влюбилась в доктора Функа. Впрочем, в молодого доктора влюблялись многие. Очень уж он был обаятельным, искрометным, галантным.
Однажды Юрий Георгиевич спросил Маришу:
— Как самочувствие? На здоровье не жалуетесь?
— Я абсолютно здорова. Хотя иногда лихорадит.
— Не хочу пугать вас, но мне кажется, вам необходимо сделать анализы.
— У вас какие-то подозрения, доктор?
— Интуиция.
Анализы показали — сифилис! Болезнь перешла к Марише от Лещинской через Шмеля. Самое поразительное было в том, что Шмель сифилисом не болел. Перенос болезни произошел через элементарную антисанитарию. Других своих любовниц Шмель не заразил, только Олимпову. Мариша сбежала из больницы, не зная, для чего она пошла на побег. У нее не было никакого плана, никакого замысла, хотя мысли появлялись злые и сумасбродные.
— Заразить бы сифилисом всех мужчин, всю страну!
В трамвай вошли воровато Трубочист и нищий Ленин. Они уселись напротив Мариши, не узнав ее сразу. Она тронула Трубочиста за колено:
— Что происходит в городе? Почему так много военных, милиции?
Трубочист кивнул в знак приветствия:
— Простите, я не узнал вас. Почему так много красноармейцев, милиции? Ищут опасного преступника.
— Кого?
— Ленина.
— Да, да, ищут именно меня! — закрылся газетой Владимир Ильич.
Трубочист признался:
— Мы укрылись было у доктора Функа, но пришлось выпрыгнуть в окно. И в больницу пришли с облавой.
— Я приглашаю вас в гости, мой дом на следующий остановке. Вам нельзя разъезжать в трамвае, если вас ищут.
— Мы не возражаем, — принял Трубочист приглашение Мариши.
— Инессе Арманд можно верить, — подтвердил Ленин.
Они вышли из трамвая, миновали арку и двор, заросший карагачом, тополями. Возле помойки вождь мирового пролетариата остановился было, но Трубочист подхватил его под руку:
— Владимир Ильич, нас ждет более изысканное угощение.
Гейнемановская квартира Мариши Олимповой была хорошо известна Трубочисту, он ведь здесь жил. И с тех пор почти ничего не изменилось. Мариша приняла ванную, переоделась, причесалась, вышла в белом платье.
— В тебе погас черный огонь, — улыбнулся Трубочист.
— Я о многом жалею, во многом раскаиваюсь, — вздохнула хозяйка.
— Мне обо всем известно, Мариша, — посмотрел через окно на улицу Трубочист, чтобы не смутить собеседницу взглядом.
— Почему такое несчастье выпало именно мне? — спросила она.
— Но такая же беда и у Лещинской.
— Для грязной мартышки это не такая уж и беда. Но не будем больше говорить о мерзостях. Вымойте хорошо посуду, фужеры, откройте бутылку вина, поджарьте яичницу. Давайте устроим прощальное застолье!
Трубочист поджарил яичницу с луком и красными ластиками помидоров, накрыл стол. Ленин разлил вино по фужерам:
— Поднимем первый тост за нашу Инессу!
— Вы прекрасны, Мариша! — звякнул фужером Трубочист.
Они пили вино, беседовали, как друзья. Ленин спрятал стыдливо под скатертью ногу с галошей, с укороченной до колена штаниной. К такой очаровательной даме лучше бы явиться в лаковых штиблетах. Но страна переживает большие трудности. Вождь не имеет права жить лучше, чем живет его народ. Хозяйка завела патефон, поставила пластинку с фокстротом.
— Чем вы озабочены, Владимир Ильич? Я приглашаю вас на танец.
— Нет, это несерьезно, сударыня. И я не умею танцевать, — пытался воспротивиться Ленин. — Что подумает обо мне пролетариат?
Но Мариша вытащила вождя из-за стола:
— Я вас научу, это так легко. Прекрасно, у вас есть чувство ритма.
— Но я наступил вам на ногу, сударыня.
— Ничего, это хорошая примета.
— Нет, нет! Танцы — это удел загнивающего империализма. Так сказать, последние судороги перед торжеством мировой революции.
Трубочист подкрутил пружину патефона, поставил пластинку с вальсом. Мариша танцевала с Трубочистом, закрыв глаза, по щекам ее катились слезы:
— Скажи, Трубочист, если я умру, душа моя улетит на твою звезду Танаит?
— Да, Мариша, твоя душа была создана для этой высокой звезды. Но время зажгло твое сердце черным огнем. Как хорошо, что он погас!
— Поздно, Трубочист. Почему ты не погасил во мне этот черный огонь раньше?
— Я не волен над судьбами.
— Но я погибаю, Трубочист.
Она подошла к шкафу, достала из бельевого ящика толстую пачку сторублевок:
— Возьмите, здесь пять тысяч, мне не нужны деньги. Часть из них отдайте жене Гейнемана, она ведь ребенка ждет.
— Мы исполним вашу просьбу, — принял деньги Трубочист.
Владимир Ильич воспользовался тем, что Трубочист отвлек хозяйку, и сунул в карман брюк серебряную ложку. Украденная ложка, однако, выпала через дыру в кармане, прозвенев обличительно. Ленин смутился, даже покраснел:
— Черт попутал! Извиняюсь! С детства страдаю клептоманией. Руки так и тянутся, чтобы стащить что-то.
— Красть вообще нехорошо, а в гостях тем более, — укорил Трубочист Ленина.
Хозяйка подняла ложку, подала ее устыженному гостю.
— Я дарю вам ее, Владимир Ильич.
— Спасибо, премного благодарен. Прекрасная ложка! Не ложка — а произведение искусства!
— Серебро, — уточнила Олимпова.
Ленин размечтался:
— При коммунизме все ложки будут делаться из серебра. И никто воровать их не станет. Люди будут кушать манную кашу и петь «Интернационал».
Вечер катился к ночи, за окнами сгущались сумерки. Трубочист поклонился хозяйке:
— Нам пора уходить, Мариша. Спасибо за угощение, за приют, за деньги. Мы не увидимся, наверно, больше, прощай!
— Да, мы уходим в глубокое подполье, едем в Разлив, будем скрываться в шалаше. Мой мавзолей захвачен ревизионистами, — затопотал Ленин.
Когда гости ушли, Мариша глянула в окно. В небе зажглась большая, яркая звезда. И с этой звезды послышался голос:
— Люди, я звезда Танаит! Люди...
Мариша взяла бельевую веревку, привязала ее к трубе под потолком ванной комнаты, изладила петлю, сунула в нее голову. Ноги сами скользнули с бортовых загибов ванны, в глазах потемнело. Но Мариша успела увидеть мысленно, как ее душа в белом платье взмахнула руками и, роняя слезы, полетела к последней надежде, далекой звезде Танаит. И не ведала Мариша, что на всех семи планетах звезды Танаит души самоубийц не принимают.
Цветь тридцать вторая
Операция по разгрому банды в Горном ущелье была разработана тщательно. На озеро Яктыкуль, которое со времен Емельяна Пугачева русские называют озером Банным, приехала под видом рыболовецкой бригады большая группа сотрудников НКВД, опытных сыщиков и самбистов. Еще более дерзкой была маскировка оперативников под строителей, приехавших якобы для возведения нового пионерского лагеря. Это звено было сформировано из работников челябинского НКВД, но в него включили несколько магнитогорских бригадмильцев из рабочих, в том числе Разенкова.
В замысле операции по ликвидации банды было два ключевых направления. Во-первых, использовать маскировку и внезапность. Во-вторых, продемонстрировать силу, вызвав для окружения преступников две-три сотни красноармейцев. В качестве политических мятежников банда не квалифицировалась. Просто — убийцы, грабители, налетчики. Расчет Придорогина по вызову двух-трех рот из дивизии НКВД был верным. Если внезапно банду арестовать не удастся, кольцо окружения сожмется и уничтожит жалкую кучку негодяев. После ареста Эсера они не представляли большой опасности. Ни Гришка Коровин, ни Держиморда не годились в предводители.
Добродушный Коровин не подозревал врагов ни в геологах, ни в рыбаках, ни в строителях, которые разбили палатки в километре от Чертова пальца. Более того — Гришка средь бела дня спустился с пригорья к ним в лагерь, чтобы поболтать, пообщаться.
