Цикл романов "Целитель". Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Большаков Валерий Петрович
Все, стоявшие по эту сторону экрана, рассмеялись, и бессменный ведущий Державин как будто услыхал их — раздвинул улыбкой холмики щек, проговаривая:
— «Хочу избаловать тебя». Поют пани Беата — и Патрисия Каас.
В эфире заныла, мельтеша, знойная восточная мелодия, и сильный, наполненный, зовущий голос «мадмуазель Блюз» простонал:
— Je veux te gâter…
У Инны, в отличие от Селезневой, был слух — она безошибочно попадала в ноты, шепотом пропевая текст, где надо — грустя, где надо — томно улыбаясь.
— Миш… — Рита прижалась к моей спине, губами щекоча ухо. — А ты заметил, как изменилась Инка? Не та, что на экране! Помогли-таки «слияния» — количество перешло в качество!
— Духовная эволюция? — шепнул я, чуть поворачивая голову.
— Да! Слушай… Давай, расскажем ей правду о тебе? Откуда ты, и вообще… А то… Знаешь, такое время на дворе… Нам всем надо держаться вместе, согласись! Но тогда и тайн быть не должно.
— А Инна не обидится? — складка у меня между бровей углубилась. — Скажет: «Все знали, а от меня скрывали⁈»
— Не скажет! — Рита уверенно мотнула головой. — Обрадуется только. Мы с Наташкой уже третью неделю следим за нею. Сначала, знаешь, я Инку подозревала даже, думала, что она притворяется, но Талию-то не проведешь!
— Да уж… — протянул я. — Ну, ладно… Раскроем карты.
— Только ты сам! Ладно? Прямо в новогоднюю ночь, как подарок! М-м?
Я молча развернулся, и чмокнул Риту в подставленные губы.
— Хватит лизаться! — сурово молвила Инна. — Салаты киснут!
— Миша, наливай! — подбодрила меня «златовласка».
Вино расплескалось по пяти бокалам, а Лее налили соку. Все сели, и я встал.
— Девчонки! Давайте запомним этот год таким, каким он был — хорошим! Вспомните Негев, вспомните съемки… А они еще аукнутся вам! Премиями и наградами! И даже та подстава, из-за которой мы здесь… Кто знает? Может, и она к лучшему? В любом случае, помните…
Девчонки, большие и маленькие, хором, не сговариваясь, продекламировали:
— Всё будет хорошо!
** *
Лея подавила кнопки на пульте, перебирая немецкие программы, и снова вернулась к двум советским. По «Центральному телевидению» шел «Кабачок», где пана Профессора наряжали Дедом Морозом, вот только на место Снегурочки метили сразу пятеро — Катарина, Зося, Каролина, Беата и даже пани Моника. Объявили конкурс…
А «Всеобщее вещание» транслировало «Голубой огонек» — молоденькая Елена Ваенга исполняла «Цыгана».
Затрезвонила Ритина «Тесла».
— Алё? О-о, Борис Соломонович! С наступающим! Что? Все-все-все! Ага… Да что вы говорите⁈ Ну, конечно! А как же… И вас! — отложив радиофон, «главная жена» захлопала в ладоши, призывая ко вниманию, и громко передала благую весть: — Звонил Каплан! Поздравил всех с Новым годом… И велел пятого января прибыть в Звездный городок — наши тренировки продолжаются!
— Ур-ра-а! — звонко закричала Наташа, и рассмеялась, глядя на меня. — А Миша и не рад будто!
— Почему? — вяло запротестовал я. — Рад…
— Мы обязательно будем тебя навещать! — пылко пообещала Талия.
— По очереди! — хихикнула Инна, дурашливо лохматя прическу зардевшейся Юле.
— Вот здорово! — довольно воскликнула Лея. — Вы все уедете тренироваться, Юлька — на сессию… Я тогда одна у папы останусь!
Смех загулял по гостиной, люстра рассыпала искристые блики по фужерам, и их хрустальный звон продолжился медным боем курантов.
Истекали последние минуты старого года. Земля, кружась вокруг Солнца, вкатывалась в новый, тысяча девятьсот девяносто девятый…
Там же, позже
Ясной ночью стены солнечно-золотой спальни будто отражали тьму — зыбкая чернота колыхалась, подсвеченная обоями, уловившими тусклое звездное сияние. Однако ветра редко разгоняли тучи, а когда небеса затканы пухлой серой облачностью, в спальне царил мрак.
Сегодня же, в третьем часу нового года, выглянула луна — косое голубое свечение заливало всю комнату, наполняя ее таинственными, сказочными смыслами.
Бурное дыхание стихало, погас последний стон, и в безмолвии завис внятный любовный шепот:
— Не слезай, Миш… Полежи…
— Я тебя раздавлю своей тушей.
— Хи-хи… «Тушей»! Ну, Ми-иша… Мне совсем не тяжело! Мне приятно… У-у, какой ты!
Улыбаясь, я лег на спину и притянул Инну к себе — она была податлива и ласкова. Закинула ногу, уложила голову мне на плечо, а ладошкой плавно водила по груди. Мои губы дрогнули.
— Ты улыбаешься? — шепнула женщина.
— Угу…
— Тебе было хорошо со мной?
— Очень.
— Обма-анываешь…
— Никогда не обманывал девушек…
— Тебе только с Наташкой по-настоящему хорошо…
— Не путайся в разностях, Инночка-картиночка…
— Не буду, — толкнулся в ухо послушный голос.
— Инна…
— М-м?
— Мне надо тебе кое-что сказать, — затруднился я. — Раскрыть… м-м… мой секрет…
— Что ты пришелец из космоса? — хихикнула подруга.
— Нет, — промямлил я, — «гость из будущего». Мне довелось прожить долгую жизнь, довольно тусклую, а в две тыщи восемнадцатом…
Я монотонно излагал, Инна слушала мое признание, едва дыша, а в конце всхлипнула — и полезла целоваться.
— Спасибо… спасибо тебе… — бормотала она в перерывах между поцелуями. — Спасибо…
— Да за что же? — я облапил гибкую спину женщины, пальцами оглаживая нежную шею.
— За всё! За то, что веришь… Что любишь… Что простил…
Темнота скрыла мою коварную ухмылку.
— Ну уж нет! Одним «спасибо» не отделаешься!
Я перевернул Инну на спину, и она радостно взвизгнула, бесстыже раздвигая ноги, а мне пришли на ум строки из давнего Наташиного стихотворения:
Пятница, 8 января 1999 года. День
Калининская область, Завидово
За годы, прожитые в России, Карлайл настолько… даже не внедрился, а вжился в «советскую действительность», что и думать начинал по-русски, как в детстве.
А его новое имя… Да уж получше «Арона Шкляренко»!
Иногда Рон сам себе дивился. Понятно, что капитализм — это мещанский строй, где эгоизм — норма. Иначе не выжить. И, если ты вырос совестливым, с обостренным чувством справедливости, то горе тебе! Заклюют, затопчут, фальшиво улыбаясь.
Поправив ремень ружья на плече, Карлайл усмехнулся. Ну, это не про него! Пихаться, сучить локтями да ставить подножки ближним он обучился еще в малолетстве. И нисколько не страдал от того, что переступал упавших, ведь побеждает сильнейший!
Разумеется, бывало, что и его самого обходили на повороте, спихивая в житейский кювет, вот только Рон Карлайл не сдавался — утирался и вставал, выжидал и мстил.
Правда, до смертоубийства никогда не доходило. Хотя его частенько подмывало всадить нож в брюшко Дорси! Если бы он тогда не покинул лагерь, тем бы все и кончилось…
Зато тут всё с этого и началось. С умертвия. Рон прислушался к себе. Совесть молчала.
Замерев, Карлайл потянул с плеча «зауэр». Ноябрьские сугробы стаяли или снег ветром вымело, вернулся чернотроп. Заяц-беляк давно «переоделся» в зимнюю шубку и в бесснежном лесу виден издалека. Вон, белеется что-то под разлохмаченной сосной…
Да это же заяц на лежке!
«Слишком близко!» — подосадовал Рон, медленно отступая. А косой сорвался с места, и в три прыжка исчез за деревьями.
— Ч-черт…
Карлайл, держа ружье в руке, зашагал по притихшему лесу. Проходя краем замерзшего лесного болота, он углядел в жухлой траве белый целлофановый пакет. Грибники, что ли, бросили?
