Мушкетерка - Лэйнофф Лили

Посмотри, какой сильной ты стала, ma fille. Посмотри, чего ты добилась своими руками и своим клинком.

На какую-то долю секунды на лице Этьена отразилось недоверие. Он не ожидал, что я окажусь настоящей фехтовальщицей. Мушкетеркой в полном смысле этого слова. Все, что он видел до этого, — девушку в красивом платье.

Я направила свою шпагу вниз, но он оказался проворнее и метнулся в сторону, чтобы отбить мою атаку. Я развернулась на месте и выбросила руку вперед, но мой клинок попал на его гарду, и я не смогла сдержать крика разочарования. Мне так хотелось погрузить свой клинок в его плоть. Хотелось вспороть его кожу и посмотреть, как его кровь прольется на мостовую.

Моя грудь тяжело вздымалось, пот собрался в ложбинках над ключицами, очертания его тела начали расплываться. Неужели набежали тучи? Цвета исказились, все залила жуткая знакомая чернота. Это не тучи. Это не первый снегопад. Это мое головокружение.

Я стала драться еще яростнее. Еще быстрее. Пыталась сосредоточиться на ритме схватки, хотя головокружение становилось все сильнее и сильнее. Но я не могла поддаться ему, только не сейчас. Ведь на этот раз дело было не только во мне. Я сражалась за жизнь короля. За судьбу Франции.

За папу и моих сестер по оружию.

Мышцы огнем охватила боль. Все тело кричало, когда я заблокировала его атаку, когда ответила контратакой. Но тут я запнулась. И хотя движение моих ног было таким же привычным, как дыхание, земля зашаталась и накренилась. Ноги стали мягкими, как желе.

Мое тело было переполнено му́кой и изнеможением. Я судорожно вздохнула, попыталась снова подняться на ноги, но руки лишь беспомощно заскребли по парапету моста.

— Похоже, я ошибался. Ты все-таки оказалась слабой. Точно как твой отец, — проговорил Этьен, приближаясь. Перед глазами у меня все мерцало. — Но я готов простить тебя за это. Ради тебя я забуду обо всем. Ради тебя, Таня.

Мое поле зрения больше не было серым. Оно превратилось в белое сердце пламени. В нем смешались каштановые с проседью папины волосы. Синие и красные цветы в материнском саду. Неумолимая сталь, когда мы с сестрами поднимали клинки: одна за всех, и все за одну.

Зарычав, я ухватилась руками за парапет моста и встала. Дрожа всем телом, подняла шпагу. Придерживаясь левой рукой для равновесия, я выбросила правую вперед, правая нога шагнула в глубокий выпад.

Он едва успел парировать мою атаку, как ему пришлось отбиваться от следующей, потом еще, еще и еще. Я не давала ему передышки. Мои пальцы так крепко вцепились в парапет моста, что теплая алая жидкость, выступившая из-под ногтей, защекотала ладонь.

— Я знал, что ты обучалась, но никогда не думал, что женщина может владеть клинком.

Вердон тяжело дышал. Я вложила всю силу в очередной обрушившийся на него удар. Его клинок со звоном упал и покатился по мостовой. Я подняла шпагу и направила ему прямо в сердце. Он сделал шаг назад и уперся в стену, по которой начал сползать вниз.

— А я не спрашивала твоего разрешения. Мне оно не нужно, — сказала я.

Этьен ошеломленно уставился на мой клинок. Острие шпаги находилось в дюйме от его тяжело вздымающейся груди. Он посмотрел на меня: страх, гнев, любовь смешались в его взгляде.

— Куколка моя…

Я сделала еще шаг; моя шпага коснулась его камзола. Я надавила достаточно сильно, чтобы проткнуть ткань. Единственное, что оставалось между моим клинком и его грудью, — тонкая белая рубашка. Я знала, что между его кожей и сердцем есть еще ребра. Знала, что между ребрами есть мышцы, которые будут сопротивляться, когда я попытаюсь пронзить его насквозь. Мадам де Тревиль хорошо нас обучала, но она не объяснила, как пронзить объекту сердце. Впрочем, с этим я справлюсь сама.

— Будь ты проклят.

Мне нужно было лишь нажать посильнее. Один последний рывок — и все будет кончено.

Он смотрел на меня с отчаянием:

— Милая, прости меня за то, что я сказал о твоем отце… Я бы не стал его убивать, если бы тогда чувствовал к тебе то, что чувствую сейчас. Он был умен. Может быть, если бы я знал, что случится дальше, я сумел бы убедить его увидеть истинную сущность нынешних властителей Франции.

— Ты отрезал ему бороду. — Мое сердце колотилось как сумасшедшее, я прижала острие шпаги к его груди. — Ты отрезал ему волосы. До неузнаваемости изуродовал лицо.

— Таня, послушай меня! Быть лидером — значит не бояться запачкать руки. Как еще я мог быть уверен, что смерть де Батца послужит предостережением для любого, кто захочет нам помешать?

— Не смей произносить его имя! Я убью тебя быстрее, чем ты успеешь моргнуть. — С каждой секундой моя злость росла. Я знала, что я должна сделать. Рада папы. Ради моих сестер.

Таня. Таня. Таня.

На этот раз, увидев отражение лица в плоскости клинка, я не приняла его за отца. Это была я. Только я. С дрожью в руках, ногах, во всем теле я медленно опустила шпагу.

— Я не ты. Я не убийца. — Этьен с облегчением выдохнул. — Но не думай, что это твоя победа, что ты сумел использовать мои чувства против меня. — Слова давались мне тяжело, вместе с ними выходили все горе, вся боль, вся ярость, которые я носила в себе месяцами. — Ты не имеешь надо мной никакой власти. Ты ничего не знаешь обо мне. И не тебе решать, какой мне быть.

Оторвав от него взгляд, я посмотрела на другой конец моста. И на этот раз была моя очередь выдохнуть с облечением.

Две пары рук схватили Вердона. К мушкетерам, которые неслышно приблизились к нам сзади, присоединились лейб-гвардейцы. Они не скрывались в тени на той стороне моста, как обещала мадам де Тревиль, но теперь они рассыпались широким веером, отрезая последние пути к отступлению. Звездный свет плясал на их сверкающих клинках, расшитых плащах, начищенных до блеска кожаных сапогах.

— Таня, постой. — Этьен забился в удерживавших его руках. — Ты же знаешь, смерть предателя — страшная смерть! Ты не позволишь им поступить так со мной! — Когда я не ответила, его лицо разгладилось, он заговорил успокаивающим тоном, который был мне так хорошо знаком: — Если ты хоть что-то чувствовала ко мне, убей меня сейчас. Пощади меня. Прошу, куколка моя. — Его глаза ярко горели в морозной ночи.

— Я тебе не куколка.

Лицо Этьена потемнело, он закричал и попытался вырваться. Один из мушкетеров закрыл ему рот рукой в перчатке, и его увели. Лишь несколько секунд спустя, когда он кивнул мне, оглянувшись через плечо, я поняла, что это был месье Брандо.

Вот и наступил момент, которого я так ждала. Ждала много месяцев. Но я просто не могла пошевелиться.

Когда появились Портия, Арья и Теа, я словно приросла к мосту. Слова, мысли, молитвы словно замерзли у меня во рту, пока я смотрела на что-то очень далекое. Я слышала, как они медленно, осторожно приближаются ко мне. Я знала их шаги как свои собственные.

Они не попытались увести меня. Не попытались ко мне прикоснуться. Не сказали мне, что мы победили, что все в порядке, что все наконец-то позади.

Они просто стояли рядом со мной, достаточно близко, чтобы я могла почувствовать исходившее от них тепло. Достаточно близко, чтобы я знала, что они рядом. Даже когда облака над нами расступились, и с неба начал падать первый снег, легкий и сверкающий, как паутинка.

Так нас и нашли мадам де Тревиль и Анри: мы стояли вчетвером бок о бок в своих растерзанных платьях. Головы высоко подняты. Плечи расправлены. Руки легонько соприкасаются. И над мостом свистит ветер.

Глава тридцать четвертая

— Таня? — позвала Теа из коридора через открытую дверь кабинета, но я пока что не могла ей ответить.

Мадам де Тревиль сказала, что, если я правда хочу написать матери письмо, если я хочу перестать мучиться в поисках слов и портить понапрасну страницу за страницей, мне нужен нормальный рабочий стол, так что я устроилась здесь, в ее кабинете.

Вероятно, она была права. Вероятно, причина, по которой мне никак не удавалось написать маме раньше, заключалась как раз в том, что мне требовалось сменить обстановку и угол зрения. Но еще я знала, что в предложении мадам есть какой-то подтекст, он звучал во всех ее словах в последние две недели. С той самой ночи, когда все изменилось.