К Соловьев - Господа Магильеры
Кронберг протянул руку по направлению к Францу. Одно движение пальцами. Короткое, едва ощутимое. Спустя мгновенье перемену в простирающемся пляже уже сложно будет обнаружить. Та же ломанная линия волн, те же осыпи – только нет маленькой фигурки, прыгающей у водораздела. Совсем небольшое, крошечное, изменение. Его не заметит мир, но оно спасет жизнь ему, вассермейстеру Кронбергу. Очень простая сделка. Одна маленькая смерть за одну уставшую жизнь.
«Давай, - зашипел мысленно Кронберг, пальцы плясали хаотическим хороводом, - Хватит играть в праведность! Ты убивал людей, которых не знал, убивал, может быть, хороших людей, у которых были семьи, и были дети. Тебя это никогда не останавливало. Ты убил сотни безусых мальчишек на тех английских эсминцах, и это никогда тебя не тревожило. Тряпка! Давай же…»
Франц взвизгнул, когда очередная волна неожиданно резво цапнула его за щиколотку. Отскочил, отряхиваясь, сердито бросил морю что-то и погрозил маленьким кулачком. Он совершенно его не боялся. Не сознавал его силы. Как не боялся господина вассермейстера, показывавшего забавные фокусы с водяными струями.
Кронберг опустил руку. Ему захотелось рассмеяться, но ставшие твердыми от холодного дыхания моря губы не были способны даже на улыбку. Он отвернулся от пляжа и некоторое время смотрел вверх, на петлявшую между холмов тропинку. Эта тропинка вела к «Виндфлюхтеру», к станции, к Берлину, к жизни. Чтобы выжить, он должен двигаться по ней, и прямо сейчас. Закончить свои дела на морском берегу – и сделать первый шаг.
С другой стороны, ему ли, вассермейстеру, подчиняться дорогам и направлениям? В его власти – бесконечное пространство моря, в котором нет троп и дорог. Можно выбрать любое направление по компасу и двигаться по нему, не встречая никаких преград. Тысячи невидимых дорог, миллионы направлений. Кронберг улыбнулся – на этот раз губы все же сложились в улыбку – и стал спускаться на пляж.
Он был одет не подходящим образом, в туфли сразу набился сырой песок, ветер задрал полы пиджака, но он не обращал на это внимания. Он видел только море.
Франц его заметил, когда до рокочущей пенной полосы прибоя оставалось всего несколько шагов.
- Господин вассермейстер! – воскликнул он с восторгом, - Я знал, что вы придете.
- И я пришел, Франц, - сказал Кронберг, - Мама не отругает тебя, если ты промочишь ноги?
Франц замотал головой.
- Не отругает. Господин вассермейстер, а сегодня вы фокус покажете?
Кронберг подмигнул ему.
- Покажу. Только смотри внимательно. Это сложный фокус, и проделать его могу только я. Гляди.
Он медленно стащил туфли, мокрый и холодный морской песок приятно облепил стопы. Кронберг потрогал носком ноги море – как купальщик, собирающийся нырнуть. Но нырять не стал. Он вынес ногу вперед и аккуратно опустил ее – прямо в клокочущие волны. И она в них не провалилась. Он перенес на нее вес тела, и опустил на морскую поверхность вторую ногу. Море держало его, хоть и заставляло немного шататься. Но он быстро привык удерживать равновесие.
Франц восхищенно закричал, но клекот волн помешал Кронбергу различить слова. Он обернулся и помахал Францу рукой:
- Вот это настоящий фокус! Смотри внимательно!
Потом он пошел вперед и больше уже не оборачивался. Переставлял одну ногу за другой, и каждый следующий шаг был увереннее предыдущего. Он шагал по морю, вздымающему тысячи пенных зубов, ворчащему, как большой, но добродушный зверь, грохочущему. Здесь не было троп, поэтому он просто шел вперед, к зубчатой линии горизонта.
Идти было легко. Как только он сделал первый шаг, то почувствовал удивительное спокойствие – и еще то чувство единения с огромным морским организмом, которое в последний раз испытал на палубе «Регенсбурга». Огромный древний зверь, которого человек никогда не приручит, вглядывался в Кронберга, в крошечную букашку на своей спине, и что-то одобрительно бормотал.
- Привет, - сказал Кронберг морю, опустив руку, чтоб на ходу потрепать сердитую колючую волну, коснувшуюся его колена, - Ну как тут у тебя дела? Скучало?
Море ответило ему на своем языке, которого Кронберг не знал. Но по тону понял – все-таки скучало.
И он двинулся дальше, к горизонту.
СЕРДЦЕ МАГИЛЬЕРА
- Одевайтесь! – приказал я пациенту и, пройдя к раковине, принялся мыть руки. Особой нужды в этом не было, но мне хотелось, чтоб ладони забыли прикосновение к чужой коже, слишком жирной и рыхлой, напоминающей мне консервированный говяжий студень, попадавшийся в армейских консервах года до шестнадцатого.
Повеселевший пациент принялся натягивать кальсоны. Кальсоны были тонкой шерсти, дорогие, и костюм им подстать. Хороший товар. Английские, должно быть. На угол моего стола пациент украдкой положил стопку желтых и синих банкнот.
- Скажите, профессор, - сказал он, оправляя жилет, тоже хороший, в тон пиджаку, да еще при серебряной цепочке, - Сколько еще потребуется визитов до полного излечения?
- Полагаю, хватит трех.
- Трех? – жалобно уточнил он, - А не много ли?
Видно, уже жалел о деньгах, оставленных на моем столе в виде премии.
- Ничего не могу поделать, - строго сказал я. Нам, врачам, строгость всегда удается наилучшим образом, сам не знаю, отчего, - Сифилис – крайне прилипчивая болезнь, а ваш случай не самый простой. Чтобы вылечить его, мне приходится в значительных количествах уничтожать направленным излучением вредоносные бактерии, так называемые «Treponema pallidum», находящиеся в вашем организме.
- Конечно, я все понимаю, - закивал он головой, как китайский болванчик, - Но, может, можно ускорить процесс?
- Если вам кажется, что мой метод излишне долог, обратитесь к обычным врачам. Пусть лечат вас ртутной мазью.
- Ну зачем же ртутной… - пациент мгновенно сделался покладистым и улыбчивым, - Я все понимаю. Раз три, значит, три. Конечно. А вот еще… Профессор, возможно ли будет впоследствии обратиться по другому вопросу, столь же деликатного свойства?
- Например?
Пациент покраснел. Точнее, едва заметно порозовел. Слишком большой слой подкожного жира, чтоб явственно краснеть.
- Я имею в виду, возможность, так сказать, полноценной личной жизни. Как говорят врачи, potentia[32].
- Не занимаюсь, - отрезал я решительно, как ланцетом полоснул, - Если вас это интересует, обратитесь к доктору Кляушвицу, он практикует на Хунд-штрассе, неподалеку.
- Ох, простите, профессор, премного простите. Конечно. Итак, еще три процедуры. Буду у вас в пятницу.
- Жду вас, - сказал я, вытирая руки белейшим полотенцем и уже жалея, что так грубо ответил.
- Оревуар!
Когда пациент вышел из смотровой, я все еще стоял возле раковины и глядел в собственное отражение. Скверное, скажем честно, отражение. Глаза вполне человеческие, серые, но извольте видеть, какое нервическое у них поведение, скачут совершенно непредсказуемо. Как у тех бедолаг, что когда-то, собрав по частям в воронках, тащили ко мне на операционный стол.
Нервы, дружище Фриц, у тебя попросту сдают нервы. Излишнее напряжение. Оно уже, несомненно, сказывается. Стал слишком резок с пациентами, грублю не к месту. Есть такое заболевание – душевное ужесточение?.. Кажется, нет. Не помню.
Очнулся я от звука собственного голоса, и обнаружил, что напеваю:
Милая Аида, солнца сиянье,
Нильской долины дивный цветок.
Ты радость сердца, ты упованье,
Моя царица, ты жизнь моя![33]
Удивительно прилипчивое либретто, привязалось, как окопный тиф. А в минуты размышлений так и вовсе начинаю напевать, сам того не замечая.
В смотровую заглянул доктор Борлиндер, мой ассистент. Как всегда, безукоризненно выбрит и прекрасно одет. Может быть, излишне щеголевато, но ему это идет. Доктор Борлиндер прекрасный человек, мой незаменимый помощник. Что бы я делал без него?
- Профессор? – он вежливо постучал костяшками в дверь, - Пациентов больше на сегодня не записано. Я могу быть свободен?
- Конечно, доктор. Благодарю вас за помощь, вы, как обычно, необычайно мне помогли.
Доктор Борлиндер смутился, как полагается воспитанному человеку и профессионалу своего дела.
- Вы преувеличиваете, профессор. В конце концов, я обычный врач, в любой клинике таких пруд пруди.
- А я тогда кто? – сердито спросил я.
- А вы – лебенсмейстер, - сказал он негромко, но твердо, - Мировое светило и надежда медицины.
При слове «лебенсмейстер» вздрогнул отчего-то я сам. Быстро оглянулся, точно пытаясь себя уверить, что в смотровой кроме меня и доктора Борлиндера никого нет.
- Кхм. Простите, а этот… это… Оно где?
Доктор Борлиндер – необычайно проницательный человек, что неудивительно. Незаменимое качество для хорошего ассистента на сложных операциях.
- Это уехало после обеда, - спокойно сказал он, - Стащило из моего бумажника двадцать марок, между прочим. Не исключено, что снова на кокаин и женщин сомнительной репутации, чье общество в последнее время делается навязчивым.
