Владимир Романовский - Добронега
– Присяду.
Эржбета присела на походный сундук.
– Хочу я оказать тебе услугу, Рагнвальд.
– Кто у тебя сопровождающий?
– Не обращай на него внимания. В его обязанности входит только – меня сопровождать, как ты это верно подметил. Слушать, о чем мы тут говорим, он не будет.
– Почему?
– Не расположен. Итак, услуга великая, и ты, конечно же, оценишь ее.
– Мне не нужны ничьи услуги, – ответил Рагнвальд равнодушно.
– Не суди столь поспешно, Рагнвальд. Кто знает? Иногда понимаешь, что услуга была нужна только после того, как тебе ее оказали. Еще в Сказании про Аргонавтов есть об этом упоминание.
– Я не сведущ в Библии, – сообщил Рагнвальд.
– Понимаю, – сказала Эржбета. – Так вот, Рагнвальд, все мы зависим от поведения великих мира сего. А на это поведение можно влиять, если располагать нужными знаниями.
– Не понимаю тебя, – сказал Рагнвальд.
– Сейчас поймешь. Я разъясню.
– Это весьма учтиво с твоей стороны, – протянул Рагнвальд, тоскуя.
– У польского конунга Болеслава есть сын, не так ли.
– Так, – сказал Рагнвальд, подозрительно глядя на Эржбету.
– А у конунга шведского Олофа есть дочь.
Глаза Рагнвальда сузились, кулаки сжались. Он приподнялся.
– Есть, – сказал он.
– А Болеслав – союзник Святополка.
– Мне нет никакого дела до Святополка.
– Тебе, может, и нет. Но почему-то до него есть дело твоему повелителю.
– У меня нет повелителей, – возразил Рагнвальд.
– Человеку, считающему, что он твой повелитель.
– Никто не смеет так считать.
– Человеку, который выполнял бы функции твоего повелителя, если бы такой благородный человек, как ты, нуждался бы в повелителе, вот ему зачем-то понадобился Святополк. И он решил укрепить свой со Святополком союз, поженив Мешко и Ингегерд.
– Но еще не поженил.
– Именно этим тебе и следует воспользоваться.
– Может быть.
– Ты мог бы предпринять кое-что для того, чтобы этот брак не состоялся.
– Что же?
– Предоставь это мне.
Рагнвальд усмехнулся презрительно.
– Тебе или Марие?
– Мне лично, – объяснила Эржбета, улыбаясь.
Рагнвальд на некоторое время задумался, но вскоре пришел к выводу, что в этом деле все средства хороши.
– А что ты собираешься делать?
– Я расстрою этот брак.
– Каким образом?
– Не скажу.
– Почему?
– Каприз.
Рагнвальд снова присел на ложе и подпер подбородок кулаком.
– Хорошо, – сказал он. – Предположим, я согласился. Что я должен буду сделать взамен?
– Совсем мало. В сущности, совершеннейший пустяк. Формальность.
– Я слушаю.
– Ты должен будешь на мне жениться.
Рагнвальд даже не рассердился. Он несколько раз мигнул, покачал головой, и в конце концов засмеялся.
– Никто не берет тебя, да? – спросил он.
– Дело не в этом. Мне не нужен муж.
– Совсем не нужен?
– Я не желаю никому принадлежать. Я сама по себе. Мне нужна полная свобода. Поэтому ты мне очень подходишь.
– Не понимаю.
– Ты на мне женишься, даришь мне во владение какую-нибудь землю, у тебя земли много. И мы друг другу не мешаем. Женатый, ты будешь иметь возможность приглашать Ингегерд к себе – погостить. Ничего зазорного.
– Сомнительно. А ты?
– А я буду владеть частью твоей земли, и тоже буду кого-нибудь приглашать. Если после этого мы вместе с тобой подумаем, за кого бы таким же способом выдать Ингегерд – будет совсем замечательно.
Рагнвальд еще немного поразмыслил. Предложение звучало заманчиво. Дать ей какое-нибудь захолустье … бесхозных земель много … Выдать Ингегерд… Ингегерд… за кого?
– За кого?
– У меня есть на примете один, кого она совершенно точно не заинтересует, как женщина, но который мог бы на ней жениться.
– Кто же?
– Не скажу.
– Почему?
– Мне это не выгодно. Как-нибудь потом. Сейчас мне нужно только твое согласие.
– Хорошо, – сказал Рагнвальд. – Я согласен.
– Я очень рада, что все уладилось. Теперь дело за малым.
– Да?
– Нужна подпись.
– Моя?
– Свою я уже поставила.
Эржбета вынула из кошеля хартию и положила рядом с собой на походный сундук. Рагнвальд встал, подошел к ней, наклонился над хартией и присвистнул.
– Ого, – сказал он.
В правом верхнем углу красовалась печать – сверд и полумесяц.
– Это не шутка, – произнес он, подумав. – Это договор.
– Да, – подтвердила Эржбета. – Мы могли бы пойти к тиуну, но Неустрашимые надежнее. Последствия невыполнения договоров караются жестоко.
Рагнвальд взял договор в руки и внимательно просмотрел пункты.
– Здесь ничего не сказано о сроках, – сказал он.
– Мы оба заинтересованы в скорейшем выполнении договора, не так ли, храбрый Рагнвальд?
Рагнвальд подумал.
– Да, пожалуй, что так. А только подписывать я не стану. Сейчас – не стану.
– Почему же?
– Мне нужно время подумать.
– Времени нет. Святополк торопится, и тот, который… ты знаешь… тоже.
– Один день. Приходи сюда завтра, в это же время.
Эржбета поднялась и посмотрела Рагнвальду в глаза. Ему стало не по себе – зеленые глаза смотрели безжалостно, человеческого в этом взгляде было мало.
– Хорошо, – сказала Эржбета.
– У тебя не все в порядке с происхождением? – спросил он.
Эржбета усмехнулась.
– Не пытайся проникнуть в мои тайны, храбрый Рагнвальд. Это опасно, а выгоды для тебя в этом нет никакой. До завтра.
Она вышла. Рагнвальд еще раз просмотрел договор.
Рискнуть? Чем он рискует? Главное – чтобы брак Мешко и Ингегерд расстроился. Без этого никто его жениться не обязывает, не так ли. Но все равно надо подумать.
***
В Берестове, небольшом поселении в шестидесяти аржах на юго-восток от Киева, работали сразу восемь крогов. В обычное время это были просто сараи, но во времена военных сборов их срочно чистили, ставили печи, вешали ставни, и втаскивали подгнившие, но еще прочные, дубовые столы. Всему населению поселка находилась работа. Рук не хватало. На сборы со всех близлежащих селений съезжались желающие заработать – ремесленники, портные, оружейники, пивовары, и, конечно, купцы. Воеводы приводили войска, и войска перед походом нуждались в увеселении. За околицей спешно ставились шатры и столичные хорловы терема посылали в эти временные филиалы женщин похуже, цинично полагая, что людям военным все равно, как выглядит объект желаний. Вояки из благородных родов кривились, но в конце концов смирялись.
Добрыня пребывал в своем доме в Берестове четвертый день и чувствовал себя неуютно, не зная, как воспринимать отношение к нему Владимира, оставаться ли в Киеве, идти ли в поход в качестве рядового воина, как издевательски предложил ему князь. Иногда он выходил погулять, разговаривал с воинами, обменивался мнением с воеводами по поводу радения и подготовки – и чувствовал себя нелепо. К вечеру четвертого дня он против обыкновения направился в крог. Охрана его, хорошо обученная, следовала не сразу за ним, и не рядом с ним, но зонально. Все двадцать человек распределились в радиусе полу-аржи от начальника таким образом, чтобы не привлекать внимания, но иметь возможность подавать друг другу сигналы. Таким образом, все, что двигалось поблизости от Добрыни, ходило, бегало, ползало, прыгало, качалось, лезло с луком и стрелами на возвышение, – учитывалось, проверялось, и, если нужно, быстро обезвреживалось.
У второго перекрестка Добрыня послушал, как старики, старухи, и две женщины среднего возраста, не журили, но поощряли группу тощих угловатых мальчиков-подростков, играющих в жестокие пятнашки (водящий должен был ударить кого-то из неводящих палкой по ногам) – «Будущие воины растут! Защитники наши!»
Какие к лешему защитники, подумал вдруг Добрыня. Берестово, несмотря на близость Киева, было такой отчаянной глухой и нищей дырой, что ни одному, даже очень малого значения воеводе, не говоря уж о конунгах, никогда и в голову бы не пришло на него, Берестово, покуситься, и защищать Берестово с момента его основания лет двести назад, было решительно не от кого, а вот поди ж ты – защитники.
Ну, может, в будущем, когда расширится до размеров реки и получит название мутный ручей, притекающий, вихляя, поперек главной улицы, и поставят возле вон тех сараев детинец, и возведут церкву, и соорудят торг, и проведут несколько хувудвагов – к Константинополю, Новгороду, и Риму – и понаедут купцы, и назначат из княжеского рода посадника – вот тогда да. Сомнительно, однако, что все это произойдет еще при жизни этих мальчишек, или, к примеру, их внуков.
А что будущие воины – это да, наверное. Периодические сборы в Берестове поднимали в жителях поселения боевой дух, особенно в тех жителях, которые никогда ни в каких походах не участвовали, и мальчишек воспитывали здесь соответственно. Будут, будут мальчишки в войске, будет им и учение, и поход, затвердят они, что нет у них своего ума, а если и есть, то только во вред он, зато есть долг перед краем родным против краев неродных, долг перед предками, отцами, братьями, сестрами, и всеми остальными родичами, и в чем этот долг состоит в каждый момент точно известно только воеводе, а посему воевода и является для сопливого новобранца олицетворением во плоти и устремлениях края родного, предков, отцов, братьев, и всех остальных, и слово его – закон, и человечий, и Божий. А кто ослушается, тот, во-первых, трус, и, во-вторых, предатель. И научатся мальчишки жадно вгрызаться в сухую корку или находить подножный корм, научатся походному мужеложству, получат первые раны, научатся, из тех, кто выживет после первых ран, смертоубийству других таких же сопляков, защитников другого края, у которых тоже есть воевода, который предки и отцы в одном лице, и они тоже дослуживаются до десятника.
