Дмитрий Янковский - Знак Пути
Израненное тело успокоено замерло, скрипнули ставни, словно выпустив на волю гордый непобежденный дух, а непочатый кувшин молока с малиной сиротливо и грустно стоял на столе, одинокий и никому в этом мире уже не нужный.
Белоян пришел с князем и воеводой слишком поздно – вдохнуть жизнь в остывающее тело не смогла бы уже никакая волшба. Микулка никак не мог поверить, стоял и совсем по-детски покусывал губы, да и Ратибор безнадежно сник, решив, что это он не доглядел, сделал не все, что мог.
– Крови потерял слишком много… – прорычал верховный волхв, склонившись над мертвым. – Никто бы уже не помог.
Владимир грустно вздохнул – за все время княжения никак не мог привыкнуть к чужой гибели.
– Светлая память… – тихо вымолвил он, почтительно склонив голову.
– Светлая память… – хором отозвались остальные.
Микулка неожиданно для себя всхлипнул, но этого словно никто не заметил, только Претич сказал, привлекая внимание к себе:
– Я видел как он дрался на рынке… Жаль, что мне не удалось вовремя подскочить, толпа так отхлынула, словно там горело. С морем и то легче бороться…
– Только тебя там не хватало! – буркнул Владимир.
– Хватало, не хватало… – склонил голову воевода. – А вина на всю жизнь останется. Не успел…
– Какая вина! – князь уселся на свободную лавку у окна. – Ты там устроил такую свалку, что никто из дозорных пробиться не смог!
– Один пробился… – почесал макушку Претич.
– Ладно, хватит вам горевать да виниться, чай, не красные девицы! – Владимир уперся в лавку перемотанным кулаком. – Надо распределить, кому чего делать, когда богатыри подойдут.
Все собрались возле стола, готовясь к важному разговору, но Микулка вдруг сказал так тихо, что его едва расслышали:
– Мы не будем ждать богатырей.
– Что?! – повернулся к нему воевода, а у Белояна даже медвежья шерсть вздыбилась на затылке. – Что ты несешь?
– Нельзя ждать. – упрямо повторил паренек. – Жара на дворе, купец и двух дней не пролежит, а богатыри могут и на три, и на четыре задержаться. Неужто оставите его без громкой тризны? Выбросите как собаку на улицу?
Все замерли, только на скулах Владимира перекатывались желваки, будто тугие мышцы в бою.
– Слава и честь Руси ценнее одного купца. – осторожно вымолвил он, не спуская глаз с Белояна.
Волхв чуть приоткрыл клыкастую пасть, острые сабли зубов отчетливо сверкнули в свете набиравшего силу утра.
– Можно ли мерить такую цену? – задумчиво прорычал он. – Если начать счет, чей подвиг ценен, а чей нет, то в скорости героев вообще не останется. Каждый бесценен! Каждый… Как и сама Русь. Иначе чего будет стоить Русь без героев?
Он чуть задумался и уже спокойно добавил:
– Перемыха, кажется, из полян? Они своих хоронят в земле… По этому обычаю и надо тризну править. Вот только поляки не дадут. Поэтому….
Он не договорил, потому что Претич вставил яростно:
– Надо перебить этих тварей еще до захода! У нас же целое войско! Если подсуетиться, то сотню можно собрать, правда в основном из трудового люда, но это тоже сила! Поляки хороши только большим числом да скопом, и чтоб коннице было где развернуться. Мы им такого перцу зададим, что еще внуки будут отплевываться.
– Как говаривает Добрыня, – остановил его князь, – Не хвались на рать идучи, а хвались с рати едучи. Еще не известно, кто кому перцу насыплет… Но я вот что подумал. Честь Руси ценнее всего, но если бросить героя, то какая же это честь? И для нас, и для Руси… Убедили… Будем драться. Даже если нас всех перебьют, все равно будет лучше, чем если мы оставим Перемыху без тризны. Поляков все равно вышибут рано или поздно, а вот позор не смоешь. Да и как жить потом? Все! Решено. Претич, давай, собирай всех, кого сможешь, веди к заходной окраине. Поляки туда не суются, оттуда и ударим. Только толпой не ходите, пеших дозоров по городу полно! Ступай.
Претич, огромный и грозный, вырвался на улицу как свежий ветер в морской простор, весь уже горел предвкушением доброй драки. Владимир что-то шепнул Белояну, дождался кивка и наконец поднялся с лавки, упираясь в стол перемотанным кулаком.
– Ну что же… – обратился он к Микулке с Ратибором. – У нас задумка, как напуск вести, уже давно созрела. Но про вас мы не знали, поэтому кое что потребно подправить. Каждый должен быть на своем месте. Ты, Ратибор, хорошо из лука стреляешь, как говорят.
– Не жалуюсь… – усмехнулся стрелок.
– А ты Микула, силой обладаешь чуть не безмерной. Это тоже сгодится. А то силачей у нас хоть отбавляй, а в драку они не суются – мелки для них людские заботы, мелки. Ну да ладно. Значит вот что, главное наше преимущество – внезапность. Поляки никак не ожидают организованного сопротивления, для них ведь я в бегах, а киевляне подавлены волей. Пусть так и думают… Пусть… Значит Претич поведет тех, кого соберет, а вам я дам отдельное дело, как и Белояну.
Он внимательно оглядел витязей и волхва, вздохнул тяжело. Угасавшая печь вяло потрескивала угольями, а поднявшееся над городскими стенами солнце уныло пробивалось через тонкую пелену туч, словно большое желтое пятно сырости на плохо выбеленном потолке.
– Только вот что… – тихо добавил князь. – Дела я вам поручу такие, в каких выжить нет ни малейшей возможности. Идете точно на верную смерть. Я не пугаю, просто должны знать, может что-то доделать надо.
– Да нет, княже… – отозвался Ратибор. – Я уж давно приготовился. Самое время. А то ходи потом дряхлым стариком! Мне ведь за тридцать весен минуло, куда уж больше-то? Пора, пора…
– А мне так вообще в радость. – грустно улыбнулся Микулка. – Не надо думать, как за женой на небо подняться. Боги сами вознесут. Главное ненароком к Ящеру не угодить.
– Ну, за это не беспокойся… – весело рыкнул волхв. – Герои, они все в вирый попадают. Все до единого.
– Так чего делать, княже? – уже веселее спросил паренек. – Ты говори, не тяни зазря.
Князь не спешил, словно хотел оттянуть решающий миг. Уж сколько раз посылал людей на смерть, да что людей, целые воинства, но разве к такому можно привыкнуть? Может быть в этом и есть самая тяжкая княжья доля – ответственность за других. Князь, он и не принадлежит себе вовсе, а потому должен принимать такие решения, которые как по сердцу ножом. Но надо… Надо! Кому-то все равно нужно нести этот груз… А потом бессонными ночами таращиться в темноту, вспоминая имена и лица тех, кого уже никогда не увидит. О, Боги! Сколько же этих имен! И с каждым годом все больше и больше… Если бы из мертвых можно было составить рать, то не было бы ей равных по силе. Гибнут ведь самые лучшие!
Имел ли он право сдавать Киев без боя? Наверное да. Ведь так погибнут только эти, а иначе перебили бы всех и спалили город дотла. Вот оно! Ответственность… Жертвовать лучшими ради всех остальных. Одним ради многих. Но разве от этого легче?!
– Ладно, слушайте… – наконец вымолвил он. – Микула, ты знаешь куда выходит задняя стена княжьей конюшни? Хорошо…
Он начал объяснять задания склонившимся к столу витязям, раскладывая для наглядности куски бересты. Слушали его молча, стараясь не пропустить ни единого слова, а солнце медленно карабкалось вверх по серой стене неба, словно отмеряя отпущенные мгновения жизни. Стало совсем светло, тугой свежий ветер бесшабашно гулял по городу, поскрипывая настежь раскрытыми ставнями, будто не замечая того, что он один такой вольный, бесплотный, а люди должны делать то, что должны.
Староста западной окраины Киева всегда с гордостью носил свое грозное имя, намекающее на неусыпную бдительность и возможность видеть то, что для других остается скрытым. Да, его не зря звали Тризором – не было в пределах его власти такого, чего бы не знал и не ведал, но для этого приходилось держать ухо востро, поскольку западная окраина – не самое благополучное место.
Раньше все было иначе… Западная окраина шумела радостным многолюдьем, хотя богатеи там, ясное дело, не селились. А много людей – большая власть. И хорошие деньги с податей.
Кроме тех податей, которые назначал князь, Тризор выдумал несколько тайных, присущих его неспокойным владениям. Он, к примеру, стал брать мыто с игорных зазывал, а кроме назначенной виры за совершенные убийства, брал с татей виру как бы вперед. А то вдруг их потом не поймают! Нет уж, все должно быть во власти, ничего нельзя отдавать на откуп случайностям.
Власть всегда заботила старосту больше всего и дело тут даже было не в деньгах, которые и без того складывать некуда, а в том сладком чувстве, когда тебя чтят, уважают, слушаются и боятся. Но крепкая власть требует не только крепкой руки, но и крепкого глаза, а уж в этом Тризор Богами обижен не был. Ему удавалось засунуть нос в каждую дырку, знать все не только о жизни главарей городских шаек, но чуть ли не о каждом тате или о торговке с базара.
При Ярополке он наверняка дошел бы до самых верхов, но тут власть сменилась, а еще хуже, что сама западная окраина, после того как три года назад там пересохли все колодцы, впала в безвестность. Почти весь честной люд разъехался по вновь построенным теремам и избам, а во владении сорокалетнего Тризора остались немощные старики, живущие в трухлявых землянках, бездомные бродяги и тати, ставшие чуть ли не местными князьями.
