Мари Польская - С видом на жизнь. Дилогия (СИ)
— Мама? — спросил Матвей дрогнувшим голосом и шагнул мне навстречу.
Я не выдержала и разревелась. Мужчины как один бросились ко мне и стали утешать.
— Сынок мой… — шептала я сквозь всхлипы.
— Мама, ну не плачь ты… — он обнял меня и теперь гладил по волосам и спине.
Мужчины усадили меня за стол, но я никак не могла отпустить руку сына, поэтому он сел рядом. Какой он стал… большой, серьезный… А улыбается как в детстве… Он засмущался, а потом спросил:
— Можно задать несколько вопросов?
— Ты сомневаешься? — я улыбнулась. — Ну конечно…
— Куда я уехал, когда первый раз не вернулся вечером домой?
— А… Ты проспал остановку и проснулся только в Первомайке. А потом оттуда шел пешком… Тогда я тебе и сказала, где бы ни очнулся, бери такси и езжай домой, даже если нет денег, а дома я оплачу.
Он нежно улыбнулся и прижался ко мне.
— Как же я скучал…
— Я тоже, — на глаза вновь набежали предательские слезы.
— Ты была в параллельном мире?
— Откуда ты… — я посмотрела на Риса, тот пожал плечами.
— Мам, я сам догадался.
— Мне надо тебе многое рассказать.
Матвей кивнул. Рис, посмотрел на царившую у нас идиллию, улыбнулся и вышел.
— У меня сегодня еще две встречи, так что простите, но мне пора, — сказал он уже с порога.
Весь вечер я рассказывала Матвею о том, что произошло. Он внимательно слушал, видимо, даже не зная, как реагировать на мои слова. То ли верить им, то ли считать, что я совершенно с ума сошла. А когда я закончила, он спросил:
— Ну и чего ты хочешь теперь?
— Сын, я не знаю! Я так рада тебя видеть, я же мечтала об этом долгие годы…
— Но ты хочешь туда? Да? — он смотрел на меня не осуждая, и это, было как бальзам на мою израненную душу.
— Там у меня маленькая дочь и любимый человек…
— Мам, я понимаю. Я вот подумал, что можно сделать, чтобы ты вернулась…
Я снова расплакалась:
— Как бы я хотела, чтобы вы были со мной… — прошептала я.
— Мама, мы это знаем. Сейчас важно понять, как справиться с этими иллюзиями.
Я кивнула головой, в очередной раз с гордостью взглянув на своего сына.
— Как ты думаешь, — он внимательно посмотрел на меня, — что произошло там, в лаборатории? Что вернуло тебя в твое тело?
— Я уже думала об этом. Скорее всего, это магия моего голоса.
— Здесь нет магии…
— Понимаешь, магия состоит не только в сверхъестественной силе. И не ее я имею в виду. Я говорю о совокупности воздействия музыки, голоса, колебаний его, ритма слов, веры, в конце концов.
— А по — настоящему магическую песню ты спеть не можешь?
— Нет, к сожалению. Нити силы очень далеко…
— Где? — он уставился на меня как любопытный ребенок, впервые услышавший о чуде.
— Высоко над землей, — махнула я руку в небо за окном.
— А если подняться на самолете?
— Я не пробовала… Но можно ведь и слетать куда‑нибудь… к морю, например. Хочешь отдохнуть?
— Очень… Когда за билетами?
— Да хоть сейчас.
Риса наше решение слетать к морю обескуражило. Он долго молчал в телефонную трубку, а потом попросил дождаться его и ничего не предпринимать. Когда же я рассказала о возможности дотянуться до нитей силы, он вообще взъярился.
— Ты никуда не поедешь, — зло сказал он, заходя домой. — А будешь сопротивляться, вообще запру.
— Какое вы имеете право? — вмешался в разговор сын, не пожелавший оставлять меня одну с Рисом. — Разве вы не понимаете, что нужно найти способ вернуть ее домой!
Рис аж почернел:
— Что? Я думал, ты остановишь ее, заставишь жить здесь… — он не закончил.
— Теперь понятно, почему ты меня разыскал именно сейчас. Испугался, что мама найдет способ вернуться домой?
— Что ты понимаешь, молокосос! Я видел, что случится с миром, если она уйдет! Мир погибнет! Готов ли ты убить свой мир? Готов ли стать причиной апокалипсиса? Ты хочешь быть тем самым метеоритом, который врежется в Землю и все умрут. Что стоит одна жизнь человека, пусть даже твоей мамы, по сравнению с жизнями миллиардов?
— Но… — что возразить Рису мой сын не нашел.
— Вот именно, думать нужно, прежде чем что‑то делать.
Рис почти бегом поднялся на второй этаж и спустился, держа в руке пистолет:
— На! — всунул он его в руки Матвея. — Иди на улицу и расстреливай всех подряд: стариков, женщин, детей!
Матвей покраснел и бросил пистолет на пол.
— Просто то, что вы хотите сделать, — продолжал Рис, — это тот же расстрел. Только не десятков, а миллионов, миллиардов. И ведь никто Вету не просит умереть за других. Наоборот! Живи и радуйся! Живи долго и счастливо. Я готов охранять твою маму до конца моей жизни, я готов жениться на ней и сдувать с нее пылинки.
— Просто ты не готов умереть… — тихо сказал Матвей.
— Я? Не готов! А ты спроси у соседской девчонки, — Рис указал куда‑то в окно. — У нее сегодня день рождения. Ей десять лет исполнилось… Спроси у нее, готова она умирать или нет?
Матвей тоскливо посмотрел на соседский дом.
— И самое главное, — закончил Рис, — твоя мама все равно не умрет. Она продолжит жизнь в другой иллюзии. И тело ее не умрет, хотя и останется без сознания. Кому от этого хуже? Ей, ее любимому, ее дочке, может еще парочке друзей… Их же всех можно по пальцам пересчитать… А здесь — целый мир! Здесь я, здесь ты, в конце концов.
Он подошел к бару, достал из него бутылку виски, плеснул себе в бокал, и залпом выпил. Посмотрел на нас с сыном, поднял пистолет, махнул рукой и ушел к себе наверх.
— Мам, — нерешительно начал сын, — если ты хочешь…
— Мне надо подумать, — голова вдруг разболелась так, что свет казался убийцей, — давай завтра встретимся и поговорим.
Он улыбнулся и кивнул:
— Ага! Я еще и брата с собой притащу. Он поверит!
— Тебя довезти до дома?
— Не надо, мам, я живу в общаге, а она почти у метро, так что я быстро доберусь, уж всяко быстрее, чем на машине. Где завтра встречаемся?
— Давай здесь. Я весь день дома, так что, как надумаете, я вас жду.
Он ушел, а я никак не могла прийти в себя. Может быть, Рис прав? Иллюзия иллюзией, но ведь они — живые люди! Со своими мечтами и надеждами, любовью и слезами. Они живут не потому, что я так хотела, не потому, что я создала такую иллюзию. Они просто живут и обо мне даже не знают. Имею ли я право убивать их?
Я достала из бара бутылку красного вина и направилась к себе. Устрою поминки в стиле: хоронили тещу, порвали два баяна! Буду песни орать и материться! И провались оно все!
Песни я пела исключительно всенародно любимые, девичьи заплачные: про березу, что не может к дубу перебраться, про утро туманное, про калину, цветущую прямо в поле, у ручья, вот бесстыдница. Когда допевала про колокольчики в лунном сиянии, спустился Рис, и мне показалось, он или спал до этого или плакал. А может, плакал оттого, что спать я ему точно не даю. На сердце даже как‑то потеплело. Эк я его после его‑то зажигательных речей!
— Вета, может тебе хватит на сегодня пить? — спросил он, покосившись красным глазом на пустую бутылку.
— А что, у вас еще что‑нибудь есть? — ответила я в лучших традициях еврейского толстого медведя.
Он осуждающе покачал головой.
— Тогда — танцы! — провозгласила я, соорудила из платка юбку, быстро стянув из под нее брюки, потом завязала кофточку узлом выше пупка и запела что‑то в моем представлении близкое к восточному.
Под такие мелодии я попыталась исполнить пьяный танец живота. Напоследок меня так раскрутило, что, наверное, упади я сейчас, вопрос об этом мире отпал бы сам собою. Но Рис легко подхватил меня на руки и понес в мою комнату. Он попытался меня уложить в кровать. Не тут‑то было! Вино требовnbsp; Успеем — не успеем…
&ало немедленного выхода. Я бросилась в туалет, где и просидела следующий час, пытаясь прийти в себя. Наконец Рис выловил меня на кафеле ванной и засунул под душ, предварительно сняв с меня импровизированные восточные наряды. Я еще пыталась сопротивляться такой наглости, а потом… провал.
Проснулась я совершенно раздетой и у Риса в комнате, в его, кстати, очень мягкой и уютной, кровати. Это ужеnbsp; — Высоко над землей, — махнула я руку в небо за окном. nbsp;
интересно! Я попыталась вспомнить подробности вчерашнего вечера, но получилось из рук вон плохо. Благо еще, что я тут одна! Только появилась эта мысль, как дверь открылась.
— Ну что, дебоширка и пьяница, проснулась? — явно намереваясь читать мне нотации начал Рис.
nbsp; — Куда я уехал, когда первый раз не вернулся вечером домой?
— Ты мне рассольчику принес? — с совершенно невинным видом поинтересовалась я. Он растерялся. Да, чтобы такого матерого… растерять! Это я хорошо, видимо, вчера потрудилась. Что ж: один — один.
