Сергей Данилов - Гражданская война в Испании (1936 – 1939).
заметным только с 1930 -40-х годов. И оно происходило сначала на основе массового разбавления полуразрушенной городской цивилизации не столь сложными, а потому более устойчивыми социально-психологическими ценностями деревни, меньше пострадавшей от потрясений. Деревня биологически спасала город, но пронизывала его при этом токами социального конформизма.
Наше общество к 40-м годам стихийно восстановило механизмы биологического самосохранения, но надолго утратило значительную (если не большую) часть накопленного к 1917 году умственного капитала и стало крайне зависимым от государственной власти. А это сопровождалось общим нарастанием узкого практицизма и техницизма в жизни страны, забвением правовой стороны любого дела, упрощенным и недальновидным подходом к узловым политическим и психологическим проблемам (в том числе к судьбе побежденных белых).
По всем этим причинам переход к общенациональному примирению оказался в России крайне затрудненным.
Правда, в России были предтечи и поборники, примирения. Среди них называют императора Николая II, который предпочел отказ от престола междоусобной борьбе; А.Ф. Керенского, которому удавалось в течение нескольких месяцев пребывания у власти избегать массового кровопролития. А ветеран четырех войн генерал А.Н. Куропаткин отказался служить как белым, так и красным и занимался преподаванием в сельской школе у себя на родине в Псковской губернии.
К примирению упорно и открыто призывал крупный общественный деятель В.Г. Короленко, направивший известные письма протеста члену большевистского Совнаркома А.В. Луначарскому.
Поборником примирения стал поэт Максимилиан Волошин. В отличие от Куропаткина и Короленко, он занял еще более активную позицию. Волошин боролся против зверств делом. Находясь все время братоубийственной войны в переходившем из рук в руки Крыму, он последовательно спасал от расправы то белых офицеров, то красных комиссаров, укрывая их в собственном доме.
В дни разгрома врангелевцев Волошину в 1920 году удалось совершить почти немыслимое. Он добился у уполномоченных
Троцкого – Бела Куна и Землячки – доступа к спискам приговоренных к смерти с правом вычеркнуть каждую десятую фамилию. Благодаря его смелости несколько тысяч человеческих жизней – по крайней мере временно – были спасены от уничтожения. Насколько известно, никто из испанцев не совершил в дни крушения Республики ничего подобного.
В стихах этого периода Волошин осуждал зверства обеих сторон и выражал надежду, что противников в конце концов примирит новая, «праведная Русь», которой суждено возникнуть из хаоса войны.
К объединению полустихийно-полусознательно стремились некоторые формирования белых и красных в Поморье. Здесь в последние дни военных действий в 1920 году местами отмечалось братание противников – факт, не имевший места на других фронтах нашей гражданской войны, но знакомый Испании в дни падения Мадрида.
Нужно сказать, что победоносные красные, во всяком случае некоторые из них, сначала тоже не отвергали идеи примирения. Их толкала к этому первоначальная неустойчивость их власти, отсутствие уверенности в конечной победе (чем, заметим, не страдали испанские националисты).
В порядке частичных первомайских амнистий 1918 и 1920 годов красные выпустили из тюрем монархистов Маркова, Пуриш-кевича и Трубецкого, эсера Мельгунова, меньшевика Мартова. Некоторых своих идейных противников – меньшевиков Вышинского и Майского – красные тогда же взяли на работу в госаппарат. А.Я. Вышинский со временем стал генеральным прокурором СССР, И.И. Майский – советским послом. Бывший меньшевик (по другим данным – бундовец) Л.З. Мехлис позже занимал крупные посты в советском государстве.
М.В. Фрунзе перед штурмом Крыма предлагал белым капитуляцию при условии их прощения. И П.Н. Врангель не отклонил предложения – в дни отступления белых войск от Перекопа к морю он дал всем подчиненным свободу действий.
Высший орган государственной власти красных – ВЦИК официально предложил в 1921 году амнистию белым эмигрантам, которые вернутся на родину и примут участие в ее восстановлении. В 1922 году аналогичный акт издал ЦИК Украины. (В украинской амнистии были изъятия – прощению не подлежали Деникин, Врангель, Махно, Петлюра, Савинков.)
Амнистиями воспользовалось около 10% эмигрантов. Среди них было несколько молодых белых генералов во главе с Я.А. Сла-щовым, некоторые атаманы украинских зеленых (Тютюнник), отдельные литераторы (А.Н. Толстой, И.Н. Соколов-Микитов) и многие кубанские казаки.
Тенденции к примирению можно найти и в таких актах красных, как официальная отмена Советской Россией смертной казни и существенное ограничение полномочий ненавистной белым ВЧК с его переименованием в ГПУ (1922).
Казалось, красные вовремя повернули на путь примирения с побежденными.
Однако накопившийся за годы братоубийственной войны груз подозрительности и ненависти уже успел стать материальной силой. Огромное большинство красных было решительно против любого снисхождения к побежденным белым. И это все отчетливее выявлялось по мере укрепления коммунистической власти.
Великодушие дальновидного Фрунзе не было поддержано Троцким и Лениным. Рискнувшие остаться в Крыму некоторые врангелевцы вскоре подверглись репрессиям.
Сфера действия двух указанных советских амнистий была тщательно сужена – победители ничего не гарантировали тем белым, которые не покидали родины.
В прямом противоречии с духом двух амнистий находилась осуществленная красными в 1922 году знаменитая бессудная высылка за рубеж почти 200 видных интеллектуалов, критиковавших большевизм, но не предпринимавших действий против большевистской власти.
С середины 1920-х годов красные в вопросе о примирении стали в отличие от последовательного Франко совершать попятное движение. Разрушив общественные институты дореволюционной России, вытеснив все прочие партии, они овладели всей полнотой власти. Находясь вдали от стран Запада, большевики в меньшей мере, чем Франко, испытывали воздействие европейской демократии. Поэтому СССР в довольно короткое время вернулся к «политике отмщения».
Многие бывшие участники Белого движения вскоре были арестованы и умерли в заключении или были казнены безо всякой огласки. Вернувшийся в Россию и приговоренный к тюремному заключению бывший эсер, «спортсмен революции» Б.В. Савинков через год – в 1925 году – уже был мертв (по официальным данным – покончил с собой). Слащов, преподававший тактику красным командирам, был застрелен на пороге собственной квартиры в 1929 году – участь, которой избежали в националистической Испании полковник Касадо и генерал Рохо.
С конца 1920-х годов все советские граждане обязаны были письменно (в анкетах) и устно разъяснять, не служили ли они в белых армиях и нет ли у них родственников за границей (читай – эмигрантов). Положительный ответ мог быть основанием к отказу в трудоустройстве, в принятии на учебу, в социальном пособии, поводом к служебному понижению, увольнению.
Неудивительно, что, например, ставший позже советским маршалом Л.А. Говоров десятки лет скрывал факт своей службы рядовым солдатом в войсках Колчака.
Однако это было только началом.
Амнистии начала 1920-х годов были вскоре фактически аннулированы тремя шумными политическими процессами 1928- 1931 годов (Промпартии, Крестьянской партии и Союзного бюро меньшевиков), главными обвинениями на которых были контрреволюционные заговоры и связь с белой эмиграцией. Добавим, что в это же время ГПУпровело операцию «Гроза» (1930), во время которой арестовало почти всех служивших ранее офицерами в белых армиях – свыше 5000 человек. Лишь единицы были позже освобождены.
Откат к «политике отмщения» естественно и закономерно совпал с «великим переломом», индустриализацией и коллективизацией СССР, т.е. с новым сильнейшим натиском государства на наше гражданское общество.
Открытые и тайные политические репрессии, особенно заметные в 1929-1933 и 1936-1938 годах, очень напоминали новые выбросы гражданской войны, ее рецидивы. Однако они были только видимой частью айсберга.
Правящие круги шаг за шагом ужесточали цензуру. После 1931 года из советских открытых публикаций исчезают любые упоминания о каких-либо политических амнистиях, тем более – о прощении белых. В библиотеках расширяются закрытые «спецхраны».
Власти прекращают издание белых мемуаров, а все ранее выпущенные изымают из продажи и из всех общедоступных библиотек. В частности на полвека с лишним стал секретным ценнейший первоисточник – пятитомный сборник воспоминаний «Гражданская война в воспоминаниях и описаниях белогвардейцев» (1927). Прекращается информация о белой эмиграции за рубежом. О русских общинах, русских школах, газетах, клубах и русских кладбищах в Париже, Ницце, Белграде, Харбине, Бизер-те советской публике знать не полагалось.
