Сергей Данилов - Гражданская война в Испании (1936 – 1939).
В современной Испании все ветераны гражданской войны получают равные пенсии и на законном основании носят военные награды. Памятники Франко не снесены, но убраны с центральных площадей в глубину кварталов. На бывшей республиканской территории воздвигнуты памятники республиканцам – Ларго, Компанису, Прието, Нину. В Мадриде памятник протестовавшему против репрессий Прието возвышается всего в ста метрах от монумента каудильо.
Основным магистралям крупнейших испанских городов возвращены их дофранкистские наименования. Вместе с тем часть мелких и средних городов сохраняет улицы имени Франко, Молы и Кейпо де Льяно (Бургос, Памплона, Касерес, Саламанка, Эль-Ферроль). Среди монахов монастыря «Долины павших» есть замаливающие свои и чужие грехи бывшие республиканцы и националисты. Победители и побежденные стали в равной мере неотъемлемой частью национальной истории.
Еще один официальный акт в духе примирения сделан в 1996 году. Король Хуан Карлос даровал испанское гражданство всем иностранцам – участникам гражданской войны. На 50-летней годовщине сражения за Мадрид присутствовали поэтому бомбившие город ветераны «Легиона Кондора» из Германии и защищавшие Мадрид добровольцы из нашей страны. Много повидавшие и много перенесшие после 1939 года, а главное – многое осмыслившие пожилые участники испанской войны общались без всякого ожесточения или неприязни…
Победа националистов в 1939 году выглядит теперь в демократической светской Испании все более и более условной. Теперь она находит выражение только в конституционно-правовой сфере – в развевающемся над страной старинном золотисто-пурпурном знамени и в монархической форме правления.
Медленное и осторожное, но последовательное движение к общенациональному единению увенчалось в Испании полным успехом. В ходе длительной военной диктатуры и последующего примирения правые и левые экстремисты всюду (кроме Бискайи) лишились массовой опоры. К XXI столетию Испания перестала быть страной религиозного фанатизма и цитаделью всемирной анархии.
Исследователи разных стран пишут ныне об «испанском чуде» – переходе от диктатуры к современной демократии и внутреннему миру без иностранного вмешательства и глубоких политических потрясений, которые, казалось бы, неизбежно должен был произвести латинский темперамент «мстительных» испанцев.
Предпосылками чуда стало сохранение победившими в войне националистами трех важнейших опор общества и государства – религии, частной собственности и семьи, отбрасывание республиканского космополитизма (интернационализма) и поддержание национально-государственного сознания испанцев – их патриотизма.
ПОМИРИЛИСЬ ЛИ МЫ?
Вместо послесловия
Испанцы достигли общенационального примирения. Раны тяжкой братоубийственной войны они залечили полностью – физически, юридически и нравственно.
Удалось ли сделать то же самое нам, прошедшим через катастрофу гражданской войны раньше испанцев?
Увы, раны России, ее человеческие и нравственные потери оказались гораздо тяжелее и опаснее, нежели Испании.
За годы нашей гражданской войны мы лишились почти 16 миллионов жизней, что превышает потери Испании по крайней мере в 12 раз.
Только погибших в боях и умерших от ран (в основном – граждан в расцвете сил) в России насчитывалось не менее 1 миллиона человек – это почти равно совокупным потерям испанского общества. Несколько миллионов человек, в первую очередь стариков и малолетних детей, погибло от голода и болезней – тифа, дизентерии, гриппа. Несколько миллионов русских ушло в эмиграцию. Сотни тысяч наших сограждан пропали без вести. «Россией, кровью умытой» назвал нашу страну в 1920-х годах большевистский писатель Артем Веселый.
В пересчете на душу населения мы безвозвратно утратили 11 процентов человеческого потенциала, имевшегося у России к октябрю 1917 года. Жизненный уровень оставшихся в живых надолго снизился.
На международной арене Россия утратила не только ряд территорий – Финляндию, Прибалтику, Польшу, Западную Украину и др., но и обретенный в ХVIII веке статус великой державы.
До середины 30-х годов XX века она оставалась вне Лиги Наций, до середины 50-х – вне многих других международных организаций.
Огромным, трудно поддающимся измерению был нравственный урон, понесенный нашей страной.
Длительность и ожесточенность братоубийственной войны, ее громадный пространственный размах, многократные наступления и отступления обеих воюющих сторон привели к крайне глубокому и болезненному расколу многих классов, сословий и социальных групп, к разрыву привычных человеческих связей. Распалась масса семей. Зачастую родные и друзья превращались во врагов. Из-за разрушения государственности и правопорядка необычайно возросла уголовная преступность, сбить волну которой не удавалось вплоть до 40-50-х годов XX века.
Переход целого ряда территорий страны (Украина, Южная Россия, Урал, Среднее Поволжье, Сибирь) по нескольку раз из рук в руки стал питательной средой для массовой подозрительности, доносительства и духовной опустошенности. В подобных условиях выживали главным образом наиболее изворотливые и бесцеремонные, увековеченные в образе Остапа Бендера.
В годы братоубийственной борьбы в наше массовое сознание прочно и надолго внедрились черты казармы и поля битвы – бескомпромиссность, безжалостность, еще большее, чем ранее, бесправие отдельно взятой личности. На смену исторически сложившимся устоям общества с цельной системой нравственных запретов, пришел голый прагматизм с его крайне растяжимыми, во многом произвольными мерками «целесообразности» и «необходимости». В межчеловеческих и межгрупповых отношениях восторжествовал культ нажима и насилия. Упал авторитет образованных и образования.
Страна в итоге победы большевиков надолго превратилась в военный лагерь. К концу гражданской войны армия красных разрослась до гигантских размеров, насчитывая 5 миллионов человек. Они привыкли воевать и реквизировать – и отвыкли от работы.
Нагнетавшийся сверху догматический культ пролетариата и безответственные обещания беззаботного «светлого будущего»
(чего не обещали испанцам националисты Франко) усугубили вызванное голодом и болезнями падение производительности труда во всех сферах нашей жизни и привели к нарастанию обмана, фальши и демагогии, к расцвету «пролетарского шовинизма», сопровождавшегося развалом трудовой этики.
Еще одной стороной общенациональной трагедии стал «исход» – массовое бегство из страны. Бежали через черноморские гавани и через Архангельск, уходили через границы Финляндии, стран Балтии, Румынии, Китая, Персии… Впервые в нашей истории страну массами покидали не только этнические или религиозные меньшинства (что было и раньше), но и собственно русские. Эмигрантами Россия потеряла тогда, по разным подсчетам, в 4-12 раз больше Испании. Эти потери нашего общества, тоже крайне болезненные, стали одновременно материально-физическими и духовными. Всего же в итоге гражданской войны Россия лишилась большей части потомственных горожан (буржуазии, квалифицированных рабочих и интеллигенции), а также огромной части дворянства и духовенства.
Доля горожан в населении, начавшая уменьшаться в 1918 году, продолжала в дальнейшем сокращаться еще десять лет – до конца 20-х годов XX века. С трудом созданная Российской империей и очень уязвимая при ломке социальных отношений городская культура испытала глубокий кризис. Ее жизненные силы были существенно подорваны.
Красными были целенаправленно уничтожены или крайне ослаблены очень многие традиционные скрепы и опоры общества – частная собственность, религия, семья, товарно-денежные отношения. Вся ткань гражданского общества пострадала неизмеримо сильнее, чем в Испании. Весь жизненный уклад страны с присущим ему ранее многообразием межчеловеческих отношений упростился и огрубел, стал однотоннее и примитивнее, чем до войны. Так, сошло со сцены старое духовенство. Было искусственно остановлено развитие финансового и индустриального предпринимательства. Интеллигенция утратила былую независимость от государственной власти.
Возрождение отдельных элементов традиционного жизненного уклада, на которых держится гражданское общество, стало
заметным только с 1930 -40-х годов. И оно происходило сначала на основе массового разбавления полуразрушенной городской цивилизации не столь сложными, а потому более устойчивыми социально-психологическими ценностями деревни, меньше пострадавшей от потрясений. Деревня биологически спасала город, но пронизывала его при этом токами социального конформизма.
Наше общество к 40-м годам стихийно восстановило механизмы биологического самосохранения, но надолго утратило значительную (если не большую) часть накопленного к 1917 году умственного капитала и стало крайне зависимым от государственной власти. А это сопровождалось общим нарастанием узкого практицизма и техницизма в жизни страны, забвением правовой стороны любого дела, упрощенным и недальновидным подходом к узловым политическим и психологическим проблемам (в том числе к судьбе побежденных белых).
