Вильгельм Зон - Окончательная реальность
Когда Лучников отошел, гот сел за калькулятор, почесал мощный загривок и быстро настучал на клавиатуре: «Проект художника Захарова „Убийство пирожного „Мадлен“. Пресс-релиз: Откусывая от пирожного „Мадлен“, мы безнадежно пытаемся задержаться в нужной точке реальности (но разве можно задержаться хоть на секунду в настоящем?). Лишь Пруст оказался в точке, где открывается вид в обе стороны. Его точка – пирожное в шесть томов – застряла в песочных часах посередине, в пересечении макро– и микромира. Пирожное оказалось промежуточной вселенной, сжатой гигантской рукой до игольного ушка. Пруст не искал сбежавшее, утраченное время, он остановил время. Поэтому его роман должен называться не „В поисках утраченного времени“, а „Внутри остановленного времени“. Проект „Убийство пирожного «Мадлен“ – тоже попытка остановить время, уйти от его назойливого и ужасающего шума. Однако нет уверенности, что метод, выбранный для достижения этих целей, – убийство – самый лучший“.
Гот набрал адрес редакции и нажал кнопку «Send». Калькулятор пискнул, гот закрыл его и спрятал в изящную, крокодиловой кожи, папку.
Вечер шел своим чередом. Как и было описано в репортаже Лучникова, подошло время поиска дискет. Художники разбрелись по усадьбе, приглашенные гости рассаживались у пруда. Адам вынужден был отправляться на поиски – места за столом для него как для художника не предусмотрели.
Получив фотокарточку-подсказку, он в растерянности брел по аллее. Игра не казалась ему забавной. Он чувствовал, что грандиозная буффонада затеяна из-за одного файла. Файла с текстом его отца. Адам был напуган. Безумие странного вечера казалось чрезмерным даже для него – опытного концептуалиста.
Он посмотрел на фотографию – на ней колышек, вбитый в газон между двумя раскидистыми деревьями. Ничего себе – подсказка. Как найти по ней указанное место? Адам огляделся. Вдалеке кто-то из коллег стоял на четвереньках и рыл руками землю. Адам приблизился.
– Нашли что-нибудь?
– Да.
– Ваше?
– Ну что вы. Свое найти практически невозможно. Надо будет меняться.
– Разрешите взглянуть?
– Пожалуйста, только из рук. Художник показал Адаму найденную дискету. На оранжевой этикетке было написано: «Итак, в глубине души маячит удовлетворенный фонтанчик: у этого парня нет будущего, у этих рифм нет обстановки, у этих ребят нет штанов».
– Не знаете, чье это? – спросил художник.
– По-моему, Лейдермана, – ответил Адам.
– Ах, Лейдермана! Вот спасибо… Ну, увидимся.
Художник побежал прочь, а Адам двинулся внутрь парка. Кое-где попадались выдернутые колышки и небольшие выкопанные ямки. Многие дискеты, очевидно, уже извлекли. Он шел все дальше и дальше, но никак не мог найти нетронутый тайничок. Наконец около молодого деревца, в центре небольшой полянки, Адам увидел освещенный слабым светом паркового фонаря колышек.
Подойдя, попытался копнуть острым носком ботинка. Не получилось. Пришлось сесть на корточки и копать руками. Показалась дискета. Он вытащил ее, стряхнул остатки земли и прочитал: «В моей работе наступил кризис. Я смущен, растерян и не знаю, что теперь делать». Что-то знакомое. Адам напряг память. Текст, кажется, Альберта, симпатичного художника из Мёнхенгладбаха, он видел его сегодня у ангара. Адам спрятал дискету в карман и зашагал обратно.
На полпути, у заброшенного фонтана собралась небольшая группа. Слышались возмущенные голоса: «Нечестно! Ты почему столько дискет нарыл! Не по правилам! Каждый выкапывает только одну!»
– Какие такие правила, – заикаясь, отбивался маленький бритоголовый художник, который пару часов назад лежал голым в гробу около дансинга, – не знаю никаких правил, где это написано? Не хочешь, не покупай. Двадцать марок за дискету. А ну, убери руки, с-сука!
Адам подошел ближе. Конфликт нарастал. Протиснувшись между высоким седовласым господином и темноволосой женщиной средних лет, Адам увидел, что перед бритоголовым на траве разложено шесть дискет. Не успел он прочитать название первой: «Можно звать вещь, обзывать, призывать, обходить, отрицать, бить, поносить, оставляя ее безответной. Но тонкий, слабый укол в болевую ее точку вдруг вскинет всю вещь, заставит затрепетать ее всем организмом…», как седовласый съездил бритому по лицу – сверху вниз. Завязалась потасовка, но силы были явно не равны. Адам быстро выбрался из свалки и, не оглядываясь, пошел дальше.
– Хороший художник – мертвый художник, не правда ли? – окликнул его кто-то.
Адам остановился. По тропинке быстрым шагом приближался лысоватый, плохо выбритый незнакомый человек.
– Не хотите ли поменяться? – вежливо осведомился он. – У меня дискета художника Захарова, а у него, я слышал, ваша.
– Откуда вы меня знаете? – спросил Адам.
Небритый пожал плечами.
– Будете меняться или нет? У вас кто?
– Альберт.
– Ну и отлично, я знаю, где его искать.
– А Захаров?
– Что?
– Где он?
– Не знаю. Может, у самолета? На дискете же написано «полет Захарии». Видите?
– Вижу.
Они поменялись. У самолета Захарова не было. Впрочем, не было и самого самолета. «Неужели улетел вместе с моей дискетой?» – ужаснулся Адам.
– Здравствуй!
Адам резко обернулся. Слава Богу! Перед ним стоял художник Захаров. Не улетел! Они были приятелями, но давно не виделись. Захаров стал похож на Дон Кихота.
– Здравствуй, здравствуй, – радостно сказал Адам. – Как я рад тебя видеть, у меня твоя дискета!
– Неужели! А у меня, кажется, твоя… На оранжевой этикетке было написано: «Вильгельм Зон. Часть первая. „Тихий Дон“.
– Это текст моего отца, – отчего-то стыдливо и скомканно почти прошептал Адам.
– Поздравляю, – отозвался Захаров.
– А где Эйбесфельд? Не знаешь?
– Улетел.
– Как?! Почему? Он же обещал ответить мне на все вопросы!
– На все вопросы?..
Адам развел руками. Все это выглядело глупым. Бессмысленный разговор.
– Он заключил сделку, продал усадьбу и немедленно улетел. Илья уже заряжает фейерверк, пойдем, посмотрим, – Захаров взял Адама под руку.
– Да, да… Пойдем, а кто купил?..
В этот момент на сколоченную из досок и оформленную праздничными транспарантами сцену взобрался Боббер. Он взял из рук милой ведущей микрофон и произнес короткую речь:
– Господа, рад вновь приветствовать вас всех в усадьбе «Эйбесфельд» уже как новый ее хозяин! Только что я приобрел дом и парк и надеюсь, что и в дальнейшем они останутся столь же гостеприимным пристанищем для людей культуры и искусства. Маэстро! Урежьте марш!
Грянул оркестр. Спустя минуту над прудом вспыхнул фейерверк, гениально организованный Кабаковым. Адам подошел к Абраму.
– Ты знаешь, Эйбесфельд улетел…
Абрам был зол.
– Да какое мне дело! Получил дискету? Ну, распечатай, прочти. При чем тут Эйбесфельд? У меня своих проблем по горло. Этот урод, – Абрам кивнул в сторону Боббера, – только что на мои деньги усадьбу купил…
– Как это – на твои?
– Да вот так! Прямо здесь заставил через калькулятор ему деньги в долг перевести, и опять без обеспечения. Под вексель! Он моим структурам такую сумму должен, что легче уже меня грохнуть, чем отдавать.
– Да ты что! Дядя Шура – он же друг.
– Ага, как же – друг. «Вчера деньги были, завтра деньги будут, сегодня, видишь ли, денег нет». Бандит! Блядь, прижал он меня крепко, надо с этим заканчивать…
Абрам смачно плюнул на траву и двинулся в сторону группы политиков, к которым присоединился только что приехавший руководитель администрации канцлера фон Шлоссер.
Адам остался один. Праздничная программа окончательно съехала с рельсов. Вечер, задуманный как изящный высокохудожественный феномен, с каждым получасом превращался в сущий балаган. Оркестр заиграл совсем черт знает что, когда к Адаму подошел Лучников.
– Пойдем, я тебя кое с кем познакомлю, – предложил он, увлекая Адама к группе литераторов, маячившей в тусклых отблесках праздничных огней, прямо у пруда.
– Синьор Умберто, познакомьтесь – это Адам Зон, известный художник, сын нашего несчастного Вильгельма…
– Боже мой, сколько же лет прошло! – воскликнул Умберто. Он широко улыбался, представляя других участников импровизированного литературного кружка. – Синьор Бонпиани, мой бессменный издатель, граф Пален и его золотая жила мсье Пуаро. – Умберто повернулся к маленькому человеку. – Дорогой Пуаро, расскажите же нам, наконец, пока не вернулся ваш друг мистер Гастингс, кто все-таки из вас двоих является автором столь любимых всеми детективов.
– Да, да, – вступил в разговор Лучников, – я помню, в свое время в Готенбурге эти книги были как глоток свежего воздуха. Мы читали их на английском…
Мсье Пуаро вежливо поклонился. Уже пожилой господин с иссиня-черными без седины волосами, он был одет несколько старомодно, но с тем невероятным шиком, который присущ только людям середины нашего тревожного уходящего ХХ века. Идеальный костюм-тройка, бабочка и круглая, лысеющая голова над нею. Блестящие и проницательные, темные, несколько кошачьи глаза и великолепно подкрученные усы в духе кайзера. Казалось, не хватает лишь монокля.
