Генрих Эрлих - Царь Борис, прозваньем Годунов
Оно, конечно, и раньше знать не бедствовала, если же кто-то вдруг начинал жалиться на жизнь тяжкую, я ему всегда мудростью народной отвечал: у одних суп жидкий, у других жемчуг мелкий. Оттого и нравы, царившие среди значительной части людей знатных, весьма мало соответствовали заповедям Господним и в прошлом часто меня удручали. Теперь же ржа эта перекинулась на другие сословия, даже и на простой народ. Все имели необходимое, каждый захотел большего, излишнего. Потеряли меру в еде, питии, блуде. Не удовлетворяясь этими простыми телесными радостями, стали состязаться в роскоши — в величине домов, в изощренности одежды, в убранстве и резвости лошадей, в богатстве карет. Сии вещи внешние и суетные стали почитаться главным мерилом достоинства человека, порождая зависть к людям недостойным, но имевшим больше, и презрение к людям ближним, но имевшим меньше. Роскошь требовала все больших денег, было их вдесятеро по сравнению с недавним прошлым и все равно не хватало. Ради металла презренного люди губили душу, шли на обман, на плутовство, влезали в долги. Появились людишки темные, которые давали деньги в долг под заклад, втрое превышавший сумму занятую. Отродясь такого не бывало на Руси, где если и давали в долг, то лишь под слово честное! Рост же брали четыре на сотню, не в год, в неделю, такое и жидам не снилось. От зависти, обманов, долгов непомерных пошли между людьми разлад и недоверие, рассыпались узы дружества и помощи взаимной, каждый теперь жил и чувствовал наособицу.
Многое, конечно, от иноземцев шло, в первую очередь от немцев. Народ ведь, как ребенок: тянется ко всему необычному, а немцы и рады стараться, являют разные свои кунштюки (смысл слова этого иностранного вам понятен станет из мерзкого его звучания). Исподволь, игрушками разными или невинными на непросвещенный взгляд забавами, покушались они на самую суть жизни нашей. Были вещи и посерьезнее, взять хотя бы брадобритие, тут ведь только начать!
Но не склонен я во всем иноземцев винить. Хоть и расплодились они изрядно в земле Русской, но все же было их в Москве не более десяти тысяч на многие сотни тысяч, а в других городах и землях и того меньше. Не может народ малый соблазнить и развратить народ великий, иначе какой же он великий?! А вот с помощниками добровольными… Помощников сих явился целый легион, звали они себя новыми русскими в том смысле, что принадлежали по большей части к знати новой, лишь недавно на поверхность жизни русской всплывшей. Ересиархом же у них был окаянный Федька Романов. На роль эту он, как никто другой, подходил — видный, на язык острый, щедрый, умевший носить любую одежду с изяществом природным и сидевший в седле почти как я, то есть лучше всех. Немало способствовало этому и его богатство великое, невесть откуда взявшееся, уж не щедротами ли, а лучше сказать, попустительством царя Ивана во времена опричные? Молодые люди Федьке в рот смотрели и старались во всем на него походить. Стоило ему примерить шпагу иноземную вместо доброй сабли русской, как вся Москва сии тыкалки на себя нацепила. Это, конечно, мелочь, тем более что в любой момент Федор мог вернуться к сабле, которой он владел с искусством изрядным. Вот ведь воскресил он славный обычай охоты соколиной, несколько подзабытый в правление Симеона и Федора. В то же время воскресил и многое другое, не столь достославное. Распространилась невероятно зернь и другие игры, в которых один азарт, а разума — пшик. В домах неких, от властей потаенных, шла игра крупная, даже и по ночам, игроки незадачливые проигрывали состояния, дедами их скопленные, но слухи эти отнюдь не отвращали людей молодых, а наоборот, подстегивали их — коли кто-то проигрывает, значит, кому-то и везет! — и они устремлялись в дома эти в надежде тщетной сорвать куш знатный.
Не забыл Федька Романов и другое пристрастие давнее семейства своего — ко всякого рода ворожбе, гаданиям и прочей хиромантии. Появилось огромное множество разных предсказаний и пророчеств, но все они почему-то в одну сторону били. Стали стращать всякими напастями ужасными, от более или менее привычных хлада, жара, глада и мора до нашествия всяких гигантских гадов. Народ поначалу выслушивал страсти эти с некоторым даже удовольствием, что я опять же отношу к следствиям жизни сытой. Когда все вокруг тихо, когда ничто тебе не угрожает, хочется иногда пощекотать себе нервы сказкой страшной. Или по-другому скажу: приятно иногда, сидя за столом богатым возле печки теплой, слушать завывание бури за окном.
Вот так и я — слушал сказки эти и только посмеивался. Хлада и жара я не боюсь, надо просто одеваться по погоде, а не по моде. С гладом есть тоже простой способ борьбы — поесть плотно. Ну а против мора молитва существует. То же и с гадами. Они ведь только на первый взгляд страшные. Сами подумайте — гигантский комар, который, как утверждали, за один присест всю кровь из человека выпивает. Вы когда-нибудь смотрели внимательно на комара? До того, как его прихлопнуть ловко? У него, если вы не знаете, есть отросток вместо носа, который он втыкает в маленькие складки на коже, что есть не только у скотов, но и у человека. Теперь представьте себе огромного комара, у него же и отросток этот тоже огромный, он ни в какую складку не влезет… Это уже не комар будет, а слон с крыльями. А слона чего бояться? Слоны — они мирные, кровь не пьют, жуют листья, а хобот свой используют только для того, чтобы водой окатываться на потеху царя и детворы. И крылья сему огромному комару будут весьма кстати, чтобы летал, а не топтался на земле, нанося членовредительства зазевавшимся человекам.
Зря смеялся. Так уж устроен человек, что рано или поздно начинает он верить сказкам, им же самим придуманным. Хорошо, если сказка добрая, а если страшная? Самое удивительное, что, уверовав в напасти будущие, люди нисколько не пытались предотвратить их, а ударились в еще большие удовольствия, как бы пытаясь наесться вперед перед постом строгим, и тем лишь приближали несчастье. Верно говорится: не буди лихо, пока тихо. Разбудили..
Жизнь державы, да и моя собственная подошли к перелому, собственно, начался он чуть раньше, но я, в некоем затмении пребывая, его не замечал. Тут и в истории моей происходит перелом, но прежде, чем перейти к рассказу о событиях дальнейших, я предлагаю вам сделать небольшую остановку, как на перевале после подъема долгого, посидеть, отдохнуть, оглядеться, посмотреть с высоты пройденного пути и прожитых лет на события давние, попытаться понять, как нас сюда занесло и почему дальше — только вниз.
Глава 5
Размышления: о повторах в истории
Во вторую половину царствования Федора, после угличских событий у меня было достаточно досуга. Удаленный от дел государственных, лишенный каждодневных забот по опеке Димитрия, я тем не менее не впал в тоску и не предался бездумной праздности. То есть праздность, конечно, была, но не бездумная. Читал я книги боговдохновенные и человеческие, Священное Писание и летописи, пытаясь найти ответ на главный мучивший меня вопрос: чем прогневили мы Господа и почему Он обрушил кару на род наш? Не ведал я тогда, что все происшедшее — это еще не гроза, а лишь далекие раскаты громовые, что это лишь присказка, сказка же впереди будет, но мне и этого было более чем достаточно, накушался я несчастьями от пуза.
Так, вникая вновь в истории библейские, дошел я до Книги Есфирь. Книга эта была сравнительно новой и тогда мало кому известной. В юные годы мои митрополит Макарий, раскрывая мне тайны текстов библейских, эту книгу в сторону отложил, именуя ее апокрифом и новоделом. Лучше бы просто отложил, ничего не говоря, а так он лишь разжег мое любопытство, и я ту книгу у Макария стянул.
«И было во дни Артаксеркса, — этот Артаксеркс царствовал над ста двадцатью семью областями от Индии и до Ефиопии, — в то время как царь Артаксеркс сел на царский престол свой, что в Сузах, городе престольном», — начал читать я. Сразу стало понятно, что эта повесть о каком-то из предков моих.
Стих четырнадцатый: «Приближенными же к нему тогда были: Каршена, Шефар, Адмафа, Фарсис, Мерее, Марсена, Мему-хан — семь князей персидских и мидийских, которые могли видеть лицо царя и сидели первыми на царстве». Эти слова сразу направили мысли мои к отцу моему, при котором состояли семь бояр первейших. Да и вся первая глава была посвящена истории удаления царицы Астинь, что, по понятным для вас причинам, укрепило мою догадку. Эта Астинь не захотела исполнить «приказания царя, объявленного через евнухов», если перевести с библейского языка на обыденный, сразу становится понятным: царица не могла родить наследника. Воистину «не пред царем одним виновна царица Астинь, а пред всеми князьями и пред всеми народами, которые по всем областям царя Артаксеркса». И постановили князья: «Если благоугодно царю, пусть выйдет от него царское постановление о том, что Астинь не будет входить пред лицом царя Артаксеркса, а царское достоинство ее царь передаст другой, которая лучше ее». В общем, от слова до слова история развода отца нашего с его первой женой.
