Валерий Белоусов - Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости
Так погиб Василий Коккинаки. Но в огненном небе войны продолжали летать его братья — Владимир и Константин. И еще сотни и сотни отважных пилотов… братьев по русской крови, братьев по духу…
24 июня 1941 года. 11 часов 22 минуты.
Беларусь. Город Лида
«Гули, гули, гули…». Серенькая, неприметная голубка присела на голубятню…
Поворковав, птица вошла в знакомую клетку и присела у края кормушки. Сержант ветеринарной службы Колька Свист осторожно присел на корточки, чтобы не испугать ее, а потом быстрым, но нежным движением схватил голубку за крылья. Та затрепетала, несколько раз взмахнула свободным крылом. Но сержант до призыва недаром был лучшим голубятником между Таганкой и Заставой Ильича, которая раньше была Рогожской.
Свистом, за его непреодолимую тягу к голубям, окрестили веселого беспризорника на Калитниковском рынке, именуемом неграмотными фраерами Птичьим. Но Колька испытывал интерес и к чужим голубятням! Потому как покупать дорогих турманов, агаранов, гривунов или дутышей он не стал бы, даже если бы у него завелись каким-то чудом деньги… КУПИТЬ голубя? Это просто пижонство! Другое дело, приманить чужого сизаря своей голубкой или просто подломать голубятню у жирного и толстого фрея… Это да! Это по-пацански!
Свист ловил чужих голубей, пока и сам не был пойман. А дальше просто. Приемник-распределитель на Рогожской слободе в бывшем Андроньевском монастыре, детский дом в Загорске, который Сергиев Посад, побег, колония для дефективных подростков в Икше. И оттуда бы свинтил отчаянный Свист, кабы не голуби… уж очень там голубятня была знатная! Разводили дефективные голубей, да не простых… И собачек тоже разводили… Овчарок. Остался Свист. Закончил после школы ветучилище.
И вот поэтому ждала Свиста после призыва 4-я стационарная военная голубиная станция ОСНАЗ.
Любили, знаете, ОСОБЫЕ войска набирать себе личный состав из бывших беспризорников. Недаром товарищ Макаренко, тот самый, из колонии имени Дзержинского, носил звание капитана НКВД (а вы и не знали?). Вроде как вырастали в этом богоугодном заведении янычары для диктатуры пролетариата.
…Колька осторожно снял с лапки птицы тоненький пенальчик со спецсообщением. Конечно, рация — это хорошо, это современно… Но резидент из Литвы, большой любитель орнитологии, прекрасно обходился без всякой антенны. В конце концов, голубя не запеленгуешь…
Информация о движении немецких танковых колонн поступит в штаб Фронта без промедления…[131]
24 июня 1941 года. 11 часов 30 минут.
Деревня Сипурка Каменецкого района Брестской области
На пыльной деревенской улице, у маленькой бревенчатой церковки, на старых сосновых бревнах возле покосившегося забора сидит седой, как лунь, деревенский батюшка.
Около него останавливается древняя старушонка, согнутая несчитаными годами почитай что в дугу.
— Здравствуй, отец Гарвасий!
— Здравствуй и ты, Олеся… только какой я теперь отец…
— Чегой-то?
— Или ты не знаешь? Брось дурить-то… я человека сейчас убил.
— Эва! Вона оно чо! Батюшка, но ты ведь немца убил?
— Немца или готтентота — все одно, извергнут я из сана.
— Батюшка, да ведь ежели ты бешеную собаку, что на ребенка кинулась, застрелил — в том вины твоей нет?
— Олеся, уйди, очень тебя прошу… не доводи до греха. Проклят я, проклят навеки… Теперь я совсем как ты! Ха. Ха. Ха. Даже вот во храм свой взойти уже не могу…
— Батюшка, а ты хоть пробовал? Взойти-то?
— И пробовать не буду. Я ЗНАЮ!
— Батюшка, это предрассудок., вот хоть на паперть взойди! А я за это тебе «Отче Наш» прочитаю вслух. Два раза!
— Ну разве что на паперть…
Осторожно, будто идет по раскаленным углям, отец Гарвасий поднимается на крыльцо, крестится, за позеленевшее кольцо тянет на себя тяжелую деревянную дверь…
— Упаси меня Лада, уж и за доктора Фрейда приходится трудиться… — Олеся вздыхает и делает странный, ни на что не похожий жест.
Спустя несколько минут из церквушки выходит ошеломленный отец Гарвасий… На неверных ногах возвращается к бревнышку и почти падает. Олеся молчит. Молчит и отец Гарвасий. Потом поворачивает голову к Олесе:
— Никто ведь и не поверит…
— Я ПОВЕРЮ! — убежденно говорит Олеся. — И ты поверил.
— Олеся, ведь ОНА мне улыбнулась… ласково!
— Батюшка! А ведь ты в своего Бога-то не верил! — Олеся радостно всплеснула руками. — То есть верил, но только умом, хоть и пострадал уже в тюрьме за Него… А ведь Он-то у тебя — хороший!
— Олеся, вот тебе Крест! Уверовал теперь истинно! — истово крестясь, сказал отец Гарвасий. — Радость-то какая… Господи! Ну, твари, ну оккупанты, держитесь теперь! Мы со Христом! Кто же на ны?
Олеся только тихо улыбнулась про себя…
24 июня 1941 года. 11 часов 35 минут.
Лесная поляна слева от шоссе Минск — Молодечно
— Товарищи командиры! — скомандовал замполит 100-й стрелковой дивизии батальонный комиссар Кирилл Иванович Фляшкин.
Собравшиеся на поляне красные командиры встают и одергивают уже запылившуюся форму. С обочины шоссе под сень деревьев бодро сбегает комдив Руссиянов. За ним следует помощник начштаба по тылу капитан А. К. Ростовцев, который тащит в руках деревянный ящик со звякающими бутылками. Товарищи командиры оживляются — вкусы генерала Руссиянова и особенно его любовь к пенному хмельному напитку, а равно и его широкая, хлебосольная душа известны всем.
Однако в пивных бутылках оказался вовсе не любимый янтарный напиток. На вынутой Руссияновым из ящика бутылке была аккуратно приклеена литографически исполненная этикетка: несколько весьма красноречивых рисунков, так, чтобы даже самый светловолосый солдат понял… Минимум текста, максимум доходчивой визуальности.
И как чиркать аккуратно прикрученными проволокой огромными спичками по не менее аккуратно прикрепленной терке, и как бросать, и указание, что у танка двигатель сзади, а у бронемашины — спереди…
— Да! Дизайнер уж постарался… — явно любуясь бутылкой, сказал Ростовцев.
— Разумеется! Такая уж у них нация! — авторитетно подтвердил Руссиянов. — Если бы какому-нибудь нашему Иванову поручили — вышло куда корявей! Ну, не красен кабак пирогами, а красен пиздюлями! Надо бы попробовать…
Руссиянов взял в руки бутылку и подошел на десять шагов к огромному серому валуну.
«Только бы не промазать… а то все насмарку… ну, ХОСПОДИБЛААСЛАВИ…»
Чиркнул спичкой, поджег фитиль, размахнулся… Звон стекла, разлетающиеся брызги… И — ничего… Только тоненький дымок., а потом! Скворчащее черно-бордовое пламя охватило валун!
— Горит! От бутылки горит, товарищи! А это ведь камень, не танк…
И никто из бывших на поляне, под вековыми дубами, не знал, что полторы тысячи лет тому назад это был не просто камень… Алтарь. И что предки-славяне разжигали на нем огонь только идя в смертный бой против лютого ворога!
Вот что записано в Журнале боевых действий 100-й дивизии: «В 13 часов 30 минут на командный пункт дивизии капитаном Ростовцевым была доставлена первая партия бутылок, которые были направлены в 85-й и 355-й стрелковые полки».
Всего же за день на пункты боепитания дивизии было доставлено 12 грузовиков стеклянных бутылок.
24 июня 1941 года. 12 часов 05 минут.
Аэродром Барановичи
За последние сутки из всех частей 43-й истребительной дивизии тяжелее всех пришлось 162-му полку подполковника Резника.
На Барановичском аэродроме на площадке 800x900 метров собралась разношерстная компания из самолетов Пе-2, Су-2, МиГ-1, МиГ-3 и Як-1.
Здесь находилась в стадии формирования 60-я истребительная дивизия полковника Татанашвили, чьи основные аэродромы Слоним, Ивацевичи и Лунинец реконструировались.
С 4 часов утра 24 июня на аэродром обрушился шквал атак немецкой авиации. К середине дня не осталось ни одного «живого» самолета. Летчики и техники из последних сил пытались восстановить оставшиеся относительно целыми, не тронутые осколками, неисправные машины. И ждали помощи с Востока. И она пришла…
С величественным гулом моторов над Барановичами неторопливо проплыла великолепным, внушающим уважение парадным строем девятка ТБ-3 из 3-го тяжелого бомбардировочного полка. Отчего они пролетели над Барановичами? Оказывается, штурманы по привычкам мирного времени прокладывали курс НАД НАСЕЛЕННЫМИ ПУНКТАМИ, как ориентирами…
Над целью бомбардировщики появились при свете яркого солнца — погода была идеальной, как никогда! Неторопливо развернувшись, гиганты степенно легли на боевой курс. Самолеты шли над целью так медленно, что, казалось, зависали в воздухе. Воздушные корабли «становились на якорь» и прицельно бросали бомбы, несмотря на обстрел, совершенно равнодушно пропуская сквозь свое гофрированное тело десятки осколков и даже малокалиберные снаряды немецких зениток.
