Андрей Валентинов - Небеса ликуют
— Нема такого. Ни Бартаса, ни Бартасенко. Слово чести, у всех спрашивал!
Я кивнул и, не говоря ни слова, шагнул к выходу.
* * *Надежды не было.
Ее-то и раньше оставалось чуть-чуть. Еще по пути в королевский лагерь все встречные прожужжали мне уши про страшный бой на болоте. Триста реестровцев дрались до вечера, последний, на добытом невесть где челне, отбивался еще целый час — отстреливался, отмахивался «корабелкой»…
Пленных не брали.
Книга без обложки лежала в кармане плаща. Я боялся ее открывать.
«…В скитаниях, без родины и крова,
Как Дон Кихот, смешон и одинок,
Пера сломив иззубренный клинок,
В свой гордый герб впишу четыре слова.
На смертном ложе повторю их вновь:
Свобода. Франция. Вино. Любовь…»
Свобода. Франция. Вино. Любовь… Эх, шевалье!
Служка, встретивший меня у входа в шатер, был толстым, пьяным, наглым и не говорящим по-русинки. По-итальянски и испански, впрочем, тоже. Оставалась латынь.
— Во имя Иисуса Сладчайшего и Святого Игнатия… Когда он выговаривал «амен», его толстые губы уже подрагивали. Еще бы!
— Его преосвященство… Его мосць… Слушать дальше я не стал.
Пожилой коротышка в темной ревендре сидел в высоком кресле с резной спинкой. Толстые окуляры уставились в маленький молитвенник.
— Кто?
Вопрос больше походил на «пшел вон!».
— Во имя Иисуса Сладчайшего…
Пока я произносил условную фразу, окуляры медленно ползли вверх. Маленькие губы еле заметно шевельнулись, сложились в подобие улыбки.
— Ну, здравствуйте, брат Азиний! Я хотел удивиться, пояснить, представиться, но кто-то невидимый уже давил на плечи, шептал на ухо…
— Благословите, отче! — загнусил я, падая на колени и делая вид, что пытаюсь подползти поближе. — Благословите! Ибо грешен я…
Пухлая ладонь неохотно приподнялась, слегка дернулась.
— Во имя Отца… Не будем тратить времени, сын мой! Вы все написали?
Вставать следовало осторожно — не распрямляясь, сутуля спину. Жаль, нельзя вытянуть нос!
— Я вас спрашиваю: написали? Хороший вопрос!
— Ваше преосвященство! — возопил я, вновь падая на колени. — Не сподобил Господь грамотой! Еле-еле по «Часослову» бреду!
Прости меня, брат Азиний!
Внезапно послышался смех — легкий, чуть презрительный.
— Вот уж точно! Ваше письмо из Чигирина я разбирал дня два! Хорошо, сейчас я вызову секретаря, и вы все продиктуете.
Я почувствовал, что меня так и тянет распрямиться. Распрямиться, задать пару вопросов — и понаблюдать за превращением его мосци в дохлую рыбу. Он мне расскажет про ксендза с гитарой! Все расскажет!
А если нет? Приказы из Рима не обсуждаются с первым встречным.
— Отче! — вновь заныл я. — Не сподобил меня Господь не токмо грамотой, но и разумом. Сир я, ваше преосвященство! Темен! Если ваше преосвященство соизволит объяснить мне, недостойному…
Я потупил очи долу, а затем, стараясь не делать лишних движений, покосился на своего единственного зрителя. Не переиграл? Кажется, нет. Мессер Торрес тоже не большого ума. Два года назад он писал в Рим о великом чуде: на поле битвы под Зборовом пал кровавый снег.
…Баталия была в июне, в лютую жару.
Он встал, медленно прошелся по шатру, покрутил сложенными на пухлом животике пальцами.
— Неужели сами не понимаете, сын мой? Я же просил вас изучить биографию отца Адама самым прилежным образом!.. Что-о-о-о?!
— Ладно! Запоминайте и не вздумайте сбиться, когда вас станут спрашивать в Риме.
Я покорно кивнул. Моя смиренная поза, кажется, пришлась его преосвященству по душе.
— Ну-ну, сын мой, не пугайтесь. Возможно, ваши устные показания и не понадобятся, достаточно будет и подписи на докладе, но вдруг вас захочет выслушать кто-то из посторонних? Не из Общества.
Кажется, отца Адама ожидает подвал под Святой Минервой! Но за что?
— Итак… Отец Адам Горностай, называвший себя также де Гуаира, происходил из знатной русинской семьи. По одной из линий он — потомок литовского принца Гедемина. Не забудьте подчеркнуть, что все предки его — схизматики и протестанты, но его матушка, искренняя католичка, наставила сына на истинный путь…
…Потому и завещала отдать меня в римский коллегиум. Пока — все правда…
— …С юных лет Адама Горностая посещали боговдохновенные видения. Являлись ему ангелы в силе своей, и Пресвятая Дева, и Святой Игнатий. Последнее подчеркните особо!..
…И Сатана являлся. И Черный Херувим…
— Пребывая в Индиях, отец Гуаира нес слово Божье диким язычникам. Он лично обратил в веру Христову диких кадувеев, претерпев при том страшные пытки от рук их мерзких колдунов…
…Это точно! Говорят, пить пришлось целую неделю? Но позвольте, кадувеев крестил отец Мигель, я тогда был еще мальчишкой!..
— Крестил он также народ тумрагами, и народ кечва, и народ чимакоки, и народ чигуани…
…Что за бред!
— Смилуйтесь, ваше преосвященство! — вскричал я. — Вовек не запомнить мне сих мерзких имен!
Снова смех — снисходительный, сочувственный.
— Хорошо! Мы это напишем сами. Только не забудьте, если спросят: в Гуаире отец Адам лично исцелил пять тысяч человек, когда началась чума, а также еще семь при эпидемии оспы. Запомнили? Чума — пять тысяч, оспа — семь.
Я почувствовал, что превращаюсь в брата Азиния.
— Не забудете? Хорошо! Теперь о его путешествии на Русь. Поехал он туда, дабы вознести молитвы на могилах братьев, погубленных злодеями-черкасами…
Так-так! А что сталось с этими братьями, его мосци, кажется, и не очень интересно!
Выходит, знали? Все знали!
— Теперь чудеса. Обязательно во всех подробностях напишите о спасении этой девицы. Как ее, Ружская?
— Ружинская, — промямлил я.
— Итак, спасение девицы. Это у нас чудо первое. Затем спасение своих спутников от шайки запорожцев — чудо второе. А в общем, смелее, чем больше — тем лучше! И не забудьте, что он мог говорить на всех языках без толмача. В этом виден перст Божий!
Перст Божий внезапно показался мне секирой. Торрес — дурак, но дурак такого не придумает. Мне дали гитару, послали на верную смерть. А что теперь?
— Но особенно подробно остановитесь на последнем чуде, совершенном отцом Адамом. Жалея посполитых, обманом и силой завлеченных на верную гибель в лагерь под Берестечком, он воздвигся на подвиг бескорыстной любви, проведя их через непроходимое болото. Больше деталей, пожалуйста! Женщины, дети… Там были дети?
Я честно попытался вспомнить. Не смог.
— Неважно! Были, конечно! Итак, дети тонут, тянут ручонки, отец Адам поднимает крест, произносит слова… Что он там говорил? Впрочем, не надо, над этим пусть подумают в Риме. Итак, подвиг бескорыстной любви, ну а затем — мученическая смерть от рук озверевших казаков. Когда его убивали, рядом был православный священник? Хорошо, чтобы был! Казаки пытают отца Адама, поп-схизматик требует, чтобы он отрекся от католической веры…
И тут я понял! Я все понял!
Брат Азиний должен был найти нового святого. Святой Католической Церкви очень нужен русин-праведник! Бедняга не знал, что святого уже нашли. Нашли, вызвали из далекой Гуаиры, дали гитару, чтобы убийца не спутал, не промахнулся. Вот только с сутаной промашка вышла.
Я выпрямился. Тот, за левым ухом, продолжал что-то шептать, но я не слушал.
— Это вы все придумали сами, брат Торрес?
— Придумал?!
Он так поразился, что даже не обратил внимания на «брата».
— С каких это пор, сын мой, членам Общества разрешили задавать подобные вопросы?
Отвечать можно было долго. Объясняться, сыпать бисер.
— У брата Адама были важные сведения для Общества, ваше преосвященство. Ради них погибли люди — очень хорошие люди. Брат Адам должен был доложить обо всем в Риме!
Он дернулся, побагровел, посинел даже.
— Вы! Жалкий червяк! Это не ваше дело! Он никому ничего не должен докладывать, ясно?! Каждому свое! Недаром сказано: по заслугам жертвуя…
…Libentis merita — полустертые буквы на старом мавзолее. Значит, это же напишут на моем?
— По заслугам! Церкви виднее, кто из ее сыновей чего стоит! Отцу Адаму предназначено стать святым!
— Кем предназначено? — ухмыльнулся я. — Вами? Мессером Инголи?
«…На вас, насколько мне ведомо, возлагаются определенные надежды…» Старая жаба захотела лично увидеть будущего великомученика. Кажется, я ему не понравился! Или все-таки понравился? Ведь Его Высокопреосвященство запретил мне брать гитару!
А здорово придумано! Разве много на Руси латинских попов с гитарою за спиной?..
— Так решила Церковь! Так решило Общество!
…И Черный Херувим, силой гнавший меня в Рай!
— Слово Церкви истинно и неотменимо! Не-от-ме-ни-мо! Ясно? А с вами… с вами, брат Азиний!.. Вы знаете, что бывает с теми, кто нарушает приказ Общества?
