Бывших не бывает - Красницкий Евгений Сергеевич

Если, конечно, сила молодого сотника от Господа, в чём я до сих пор не уверен. Совсем не уверен!»

– И пока этой привычки повиноваться нет – толку не будет. Любой повиноваться должен. Господу, родителям, начальствующим, но главное – своей совести. Кто-то может сам, кого-то следует принуждать. Это жизнь, отче. От того и возникли обряды и уряды. Когда-то предки наши, пребывая в дикости, схожей со звериной, согласным воем приветствовали солнце, своим восходом избавлявшее их от ночных опасностей и страхов. То была первая песня, первый танец и первый уряд. С него всё пошло.

– Ты прав, пожалуй!

«Или не прав… Богумилы тоже немало говорили о совести, но считали дьявола Князем Мира Сего и творцом тварного мира. И этот ставит совесть выше Божьей воли, или мне показалось? Не знаю, не знаю…

Но вот слова о первом уряде, о том, что человек, даже пребывая в дикости, стремился к Господу, но и тут же стремился от него отпасть… И о благодетельности принуждения. Цивилизация, в отличие от варварства, есть принуждение и ограничение. Сам Господь смирял и жестоко карал народ свой. Мы говорили об этом с Никодимом, когда обсуждали Книгу Бытия. А впервые после языческих философов об этом заговорил Иоанн Итал. Лучшие умы империи и парень из скифской глуши – и они говорят на одном языке и оперируют одними понятиями!»

– Вот потому так и сильна музыка, так силён танец, – Михаил, казалось, и не заметил реплики собеседника. – А ещё у песен бывают слова… Но слова – это уже уровнем выше. Но выше уровень, ниже уровень – всё равно. Это инструменты управления. Хороший певец – тот, что не песней показывает красоту своего голоса, а голосом показывает красоту песни, способен настроить тех, кто его слушает, на единый лад. Даже толпу может, а ведь толпа – она дикая, как те предки, что на восход выли, и может испытывать или агрессию или страх.

– А как же восторг?

– А восторг – это тоже агрессия, только другая! Против зла в себе! – Михаил, оказывается, не только вещал, но и внимательно слушал собеседника. – Так вот, настоящий певец может даже у толпы другие чувства создать. Ты же видел, отче, как во время службы, слушая певчих, самые конченые, бывает, до слёз умиляются, и тогда и на них благодать снисходит. Помнишь языческую легенду об Орфее? Людям это чудом Господним представляется, да оно так и есть, хоть и есть этому чуду объяснение.

– И какое же?

– Человек, как Господом ему заповедано, к Господу стремится. Сначала просто на восход выл и плясал исступлённо, потом начал восхвалять языческих богов, пусть ложных, но и через это шёл к Господу, потому что восхвалял их уже членораздельной речью и строгим обрядом и урядом, а значит, мыслил и осознавал.

Сколько лет назад сказал Экклезиаст: «…и предал я сердце мое тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем». Вот и упражняются люди по сию пору. И музыканты мои упражняются и упражняться будут. И я с ними ношусь как дурень с писаной торбой, потому что музыка, а особенно музыка со словами, способна внушить человеку что угодно. И я уж постараюсь, чтобы мои музыканты моим людям внушали только достойное. Нельзя столь могучий инструмент управления оставлять без присмотра!

– Укрепи тебя в том Господь, сын мой, – только и смог вымолвить священник. – Мы с тобой ещё не раз поговорим, и не только об этом. Я буду наведываться в твою крепость часто.

– Милости просим, отче, – молодой сотник слегка поклонился, выпрямился, пристально посмотрел в глаза священнику и добавил: – У нас ещё очень много дел. Лёгкой тебе дороги.

«И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь… Вот так-то, Макарий… Ты желал учить, а поучили тебя. Ты уже сравнивал поднадзорного с Юстинианом Великим. Сейчас тоже можно. Он думает законами и делами власти. Даже в музыке и танцах. Хотя ты и раньше знал, что не всё с ними просто, но ты использовал их, как стратиг, а он – как властитель. Есть некая разница, не находишь?

Но всё же, чёрт меня возьми, откуда он этого набрался? Прости, Господи, недостойного раба Твоего и вразуми».

Снег скрипел под полозьями, медленно полз мимо лес, молчал Бурей, молчал возница, молчал Егор. Ратник Пётр остался в Михайловом Городке и тем более не мог нарушить молчание.

«Итак, Макарий, есть о чём подумать. Очень даже есть. Начнём с самого насущного вопроса «как?». Как паренёк из скифской глуши смог собрать своих волчат и натаскать из них такое войско? Нет, им, конечно, ещё учиться и учиться, и в поле две сотни твоих гоплитов раздавили бы их, а катафракты втоптали бы в грязь, несмотря на их меткость, но не скажу, что легко. Парни бы взяли за себя щедрую плату кровью. Но это в поле. В лесу, в горах, в укреплённом месте они опаснее скорпионов. Я не хотел бы командовать штурмом крепости, где они засели, совсем не хотел бы…

Продолжим задавать вопрос «как?» Как вообще организовано было обучение? Это же не таксиархии, ведущие свою историю от легионов Старого Рима. Это у нас декархи, лохаги и кентархи и котёнка заставят маршировать, не разрывая линию щитов. Рецепты за почти две тысячи лет непрерывной традиции отработаны. У русов, впрочем, тоже, хотя, может, и не столь древние. Загвоздка в том, что в империи так не учат и так не воюют. У русов тоже. И у франков, хоть они и любят использовать гастафеты и содержат большие отряды таких стрелков. А вторая загвоздка в том, что у Михаила декархи, лохаги и кентархи появились вот только что – после первой большой войны, в которой они выжили. Пусть и зелёные, но по сравнению с теми, кто придёт с пополнением – ветераны.

Наставники? Да, я их видел – старые седые волки. Такие же, как ты, Макарий. Их тоже раны заставили покинуть строй. И они, не жалея, натаскивают волчат. Но далеко не всему – слишком многое тут и для них новость. Ты слышал разговоры о том, как действовали парни в походе. Совершенно по-своему. Сенаторы, кстати, оценили. Но придумали эту тактику не сенаторы! И у меня нет даже догадок, кто придумал.

Ладно, зайдём с другой стороны – со строевой подготовки и ритуалов. Это вообще ни на что не похоже. Строевые приёмы, надо сказать, весьма сложны и задуманы явно не на сотню – на большое и разнообразно вооружённое войско, которое в бою будет совершать множество различных перестроений. Многое из увиденного отмерло уже и в империи.

А тут приёмам пешего строя учат конников – тех, кто даже помочиться и то с седла норовит! Какие из этого можно сделать выводы? Достаточно простые, хоть и приходить к ним не хочется: поднадзорный готовит офицеров. И все эти парни, по мысли их сотника, потенциальные начальствующие, способные командовать разными родами оружия. Те, кто выживут, естественно. А зачем юному кентарху Михаилу такое войско?

И ещё момент – все эти захождения, сдваивания и страивания рядов, смыкания и размыкания и прочее в войске империи известны, но выполняются не так. И у русов не так, да и арсенал поменьше, про франков и магометан вовсе промолчу… Кто научил? Кто надоумил?

С ритуалами так же. Такого приветствия я ни у кого не видел. Вот салют мечом похож на франкский, но тоже немного иной. Музыка тоже. Поклонение знамени – всё своё. Со стороны кажется, что Михаил долго служил в каком-то войске со строгими порядками и давней традицией, причём отнюдь не рядовым, а теперь ему приказано набрать и обучить ауксилариев [115]. Вот только ему всего пятнадцать лет! Как?

В том-то и дело, что так. Парни на исповеди дали мне пищу для размышлений. Язык за зубами держать их уже научили, но по молодости лет они всё же проговариваются, но, что важно, так, что отдельная оговорка ничего спрашивающему не скажет, а далеко не у всех есть возможность опросить их скопом. И из суммы случайно обронённых слов выходит, что наставники учат их владеть оружием, драться в строю, управляться с конём, но вся система плод только лишь одного Михаила, и даже ветераны-наставники – только её часть. Они тоже подчиняются установленным молодым сотником уставам. Ворчат зачастую, но подчиняются. И принимают заводимые им традиции. Хотя вводят и свои, и их в свою очередь принимает Михаил. Так обычай становится законом…