Владимир Свержин - Лицо отмщения
— Да, — вздохнул князь, — вот уж вещь поистине для всякого правителя незаменимая. Да где ж такую взять?
— Так, на эту разводку клиент не повелся, — с досадой в голосе констатировал Лис.
— Может, скрывает? — предположил его напарник. — Хотя если это действительно так, то следует аплодировать актерскому мастерству вашего подопечного, дорогой дядюшка.
— Я все же полагаю, что он действительно ничего не знает об искомом артефакте. Хотя ума не приложу, как все эти годы Владимиру удавалось скрывать его. Если, конечно, предположить, что мы идем по верному следу. Потому как по сей день, увы, все наши предположения суть игра воображения.
— Да уж. История с двумя неизвестными. Первое неизвестное — говорящая невесть кому невесть что голова, и второе — имеется ли оная в наличии, — усмехнулся Камдил.
— Есть, конечно, одна занятная блатхата, именуемая личная, буквально особливая Мономашья походная молельня. Очень было бы интересно туда сунуться, — с сомнением проговорил Лис. — Но вокруг постоянно трется ограниченный контингент с неограниченными полномочиями, рыл так в пятьдесят. И каждое рыло не во всякий жбан влезет.
— Да, место занятное, — согласился Джордж Баренс. — Но если бы у меня был столь необычный, ну, скажем так, бортовой компьютер, я не стал бы хранить его в походной молельне. Ибо сие — первое место, которое привлекает к себе пристальное внимание.
— И все же сбрасывать такую возможность со счетов нельзя. В конце концов авторитет Мономаха здесь настолько велик, что у него попросту и в голове не может уложиться, что кто-то посмеет ослушаться его слова и сунуться туда, куда он не велит, — транслировал на канале закрытой связи Камдил.
— В этом ты, пожалуй, прав, мой дорогой племянник. Вариант с часовней в любом случае необходимо отработать.
— Постараюсь что-нибудь придумать.
— Только, капитан, знаю я твои придумки! За ради бога, поменьше грохота и спецэффектов! Я не хочу, шобы в родной земле мое имя вошло в былины наравне с Горынычем, Тугарином-змеем и прочими гадами ползучими. Как говорится, слишком много для Лиса, слишком мало для зеленого змия.
* * *Ипподром ликовал. Добела обожженный солнцем песок взлетал из-под копыт разноцветных квадриг.[67]
— Зеленые! — вопила одна из трибун.
— Голубые! — перекрикивала ее другая.
Прочие участники захватывающего поединка хранили горестное молчание, ибо всякому было видно, что лишь эти две квадриги да, может быть, если счастье улыбнется, белые имеют шансы на победу.
Многие века состязания колесниц были излюбленным времяпрепровождением тысяч жителей Константинополя. Церковь долгое время смотрела на эти увеселения с нескрываемым осуждением. Но в этот раз ее недовольство так и осталось внутри храмовых стен, где священники всякого ранга многократно призывали возбужденную любимым зрелищем паству отказаться от посещения «бесовских игрищ». Их слова уже никто не принимал всерьез. Тем более что то одного, то другого епископа видели переодетым на цветных трибунах. Поговаривали, что и понтифики, скрыв лицо под капюшоном, тоже временами посещали веселящие кровь скачки.
Да и кто бы стал слушать речи святош, когда история Константинополя хорошо помнила, как быстро и легко почитатели той или иной раскрашенной квадриги превращались в настоящую политическую партию и брались за оружие против самого императора. Одного из них они чуть было не заставили бежать из страны. Когда б не жена его, Феодора, в прошлом танцовщица и блудница, каковая объявила, что порфира — лучший саван, да верный полководец Велизарий — конец бы настал его правлению…
Так думал император Иоанн II Комнин, прозванный некогда Прекрасным Иоанном, глядя исподлобья, как мчатся полем ипподрома подгоняемые бичом кони. Он не любил эти состязания и частенько говорил в кругу близких друзей, что плоха та победа, которая достигается лишним ударом кнута. Но то, что мог позволить себе Иоанн Комнин, было недопустимой вольностью для императора ромеев.
Когда стражники, завидев великого доместика и логофета дрома, быстрым шагом приближающегося к императорской ложе, отсалютовали копьями и с заученным слитным грохотом опустили древки на каменные плиты, Калоиоанн немедля повернул голову, улыбнулся и чуть кивнул, узнав пришедшего.
— Новости из земель рутенов, мой господин, — подходя к величественному резному сиденью василевса, тихо заговорил Иоанн Аксух.
— Слушаю тебя, Хасан, — так же чуть слышно произнес император.
— Только что прибыл гонец из Бюро Варваров Херсонеса. Они подтверждают прежнюю информацию, что князь Мстислав намерен идти в земли бриттов.
— Это очень кстати. А что моя племянница?
— Она прибыла в Кияву и с почетом и радостью принята как Владимиром Мономахом, так и его сыновьями. По донесению посланного мной человека, а он передает мне их лично тайным путем, куда более скорым, нежели все известное катаскопоям, Мстислав очарован красотой Никотеи. Когда б не воля отца, заставившая его и весь двор совершить некое странное паломничество, он бы с радостью остался в Кияве, дабы… — Иоанн Аксух на мгновение замялся, — продолжить знакомство с благородной севастой. Однако благодаря усилиям моего человека и сам он, и ваша племянница также зачислены в ряды паломников.
Василевс покачал головой.
— И все же, согласись, мой дорогой крестник, это странная выдумка. Что подвигло Никотею отправиться в Кияву, а не ждать, как мы уговаривались, посланников от Мстислава в Херсонесе.
— Георгий Варнац говорит о неуемной любознательности севасты, которая желает увидеть свет, ибо все прежние годы провела либо в столице, либо и вовсе в монастырских стенах.
— И все же ей не пристало самой отправляться в Кияву. Тем более если Мстислав и впрямь склонен просить ее руки. Хотя и правда… — он вздохнул, — так быстрее и надежнее. А что слышно о Михаиле Аргире?
— Здесь трудно сказать что-то определенное. По утверждению моего человека, севаста объявила именно его виновником гибели юного Алексея Гавраса. Так это или нет — ему, да, впрочем, и никому другому, неведомо. Однако, по слухам, Михаил Аргир выжил во время кораблекрушения и, опять же по слухам, преследует свою разоблачительницу.
— Да, очень запутанная история, мой друг, очень запутанная. Отсюда в ней не разобраться. Передай своему человеку, чтобы он всеми силами хранил жизнь, здоровье и красоту нашей очаровательной племянницы, ибо сейчас от них зависит очень многое. Что же касается Аргира, лучше всего, если его доставят живым сюда. Хотя порой в жизни случается и не лучшим образом.
— Я понял, мой государь, — поклонился Иоанн Аксух. — Что еще передать моему человеку?
— Передай ему вот что: Бриттия в прежние времена была частью империи, и лишь несчастливая судьба исторгла ее из оной. Когда Мстислав, пойдя войной в те земли, сможет одолеть нынешнего правителя и твердой ногой стать средь бриттских холмов, мы с радостью признаем потомка Мономаха кесарем в этих исконно имперских владениях.
— Я не премину сообщить ему вашу волю.
— Да уж, конечно, не премини, — кивнул василевс. — И еще. Слова — это всего лишь слова, сколь бы лестными они ни были. Распорядись заготовить рескрипт о возведении Мстислава в кесарское достоинство. Позаботься также о том, чтобы наши ювелиры изготовили подобающий венец для будущего повелителя бриттов.
— Я непременно сделаю все, как вы велите, мой государь.
— Зеленые! — взорвались ревом трибуны. — Зеленые победили!
— Как просто даются нелепые победы. — Втайне радуясь, что более не обязан присутствовать при этом всенародном ликовании, Иоанн Комнин поднялся и, устало опираясь на вызолоченный, изукрашенный каменьями посох, направился к выходу.
* * *Колонна неспешно тянулась, углубляя и без того наезженную колею проселочной дороги. Сберегая «конскую силу» до более важного случая, Джордж Баренс двигался шагом, чуть в стороне от тянущихся к горизонту возов. «И все же, — думал он, — как велика в человеческой натуре тяга к познанию запретного, тайного… Вероятно, еще с райского сада и пресловутого яблока, скормленного Еве лукавым змеем. А может быть, со времен Дельфийского оракула».
Ему воочию припомнился треножник в виде трех сплетенных змей, чаша, клубящийся над сосудом тайн смрадный дым и опьяненная жрица, выкрикивающая бессвязные слова, неведомым образом складывающиеся в мудреные, но точные пророчества.
«Как ни вникай, как ни исследуй историю человечества, вся она, как одежда швами, пронизана упоминаниями о вестниках грядущего, о прорицании сокрытого, о пророчествах и внезапном открытии запредельного. Не могло же это все появиться ниоткуда? Из естественного желания знать все загодя?! Обретение подобных сокровенных знаков свыше во все века было пусть и не обычной, но тем не менее частью повседневности. Таким себе ожидаемым чудом. Почему — вопрос. Откуда?»
